Отмечу, что текст «замечания» остался для истории неизвестен, ибо все, что знала Л., и вообще все, что было известно по делу, сообщено самим гражданином. Никаких свидетелей при этом не было. Впрочем, некоторое представление о характере «замечания» можно вынести из того факта, что в ответ на произнесенное гражданином замечание он получил ведром по голове. Не всякое замечание вызывает такую реакцию.
Ничего не скажешь, удар ведром — поступок хулиганский, но и слова гражданина были, надо думать, не вполне вегетарианскими.
Гражданин быстро побежал домой и вызвал на помощь приятеля с принадлежащим ему волкодавом. Волкодава не пришлось пустить в ход, молодой человек исчез. Женщину же захватили и под грозное рычание собаки доставили в отделение милиции.
Дежурный по отделению, выслушав рассказ гражданина, потребовал, чтобы сообщница назвала того, кто был с нею.
— И, представьте, эта дрянь, вместо того чтобы назвать его, заявила: можете меня вешать — не скажу! — закончила свой рассказ Л.
Прибавлю еще то, что я узнал позже, уже не от Л.: дежурный по отделению милиции, на основании одностороннего заявления гражданина, направил женщину на принудительное медицинское освидетельствование. Унизительная процедура не дала никаких результатов.
Внимательно выслушав Л., я спросил, что она еще знает о происшествии.
— Этого разве недостаточно? — удивилась она.
— Ну, а расписание, список любовников, фамилии? Кто их выдумал?
Л. посмотрела на меня с сожалением:
— Вы не знаете, что такое сатира? Берется факт и обобщается. Это художественное оформление — вполне допустимый в таких случаях вымысел. Странно, что вы не понимаете простых вещей.
В тот момент, когда Л. сообщала мне эти ценные сведения по теории литературы, вошел старый, сгорбленный человек. Вид у него был растерянный и жалкий.
— Как мне найти редактора «Бокса»? — спросил он у Л.
— Я сегодня с ума, кажется, сойду с этим «Боксом»! Ну, что вы хотите?
Старик оказался отцом поруганной. Он пришел спросить, почему его дочь ославили на весь город, обозвав проституткой. Почему это сделано, кто это разрешил?
— У меня — хорошая дочь. Никогда за ней не было ничего худого.
Л. ответила старику что-то невразумительное, сказала, что секретаря горкома товарища Б. нет, предложила зайти в другой раз и заспешила по своим руководящим делам.
Я пошел со стариком к нему домой.
В квартире, адрес которой сообщался в «Боксе», я нашел хорошую трудовую семью, милых людей. Отец — член партии, директор магазина. Мать проработала всю жизнь счетоводом. Сейчас она — домашняя хозяйка. Брат — инженер-строитель, коммунист. Младшая сестра — студентка, секретарь курсовой комсомольской организации. Наконец — сама пострадавшая: шесть лет назад она окончила институт и с тех пор работает по специальности. В 1952 году вышла замуж. У нее от этого брака ребенок — трехлетний сын. Два года тому назад брак фактически прекращен. Она живет с родителями, преподает в институте.
Тотчас после «сигнала» из отделения милиции ее с работы уволили. А спустя два месяца сатирики из «Бокса» спохватились, что пережитых женщиной унижений мало, и возвестили всему городу, что она профессиональная проститутка.
Семью я застал в ужасном состоянии. Растерянные, несчастные старики, заплаканная сестра, которая не может идти в свой институт, сама женщина с застывшим, каменным лицом. И маленький сын, чувствующий тревогу взрослых, смотрящий им в лица испуганными глазами.
— За дочерью, — говорил старик, — никогда не было ничего дурного. Она очень хорошая, внимательная, добрая. Мы ее воспитали, помогли получить высшее образование. А теперь — видите, в каком положении наша семья. Я буду добиваться, чтобы наказали виновных за клевету, Но нам это уже не поможет…
Говорил я с матерью женщины, с ее сестрой, с ней самой, и у меня создалось твердое убеждение, что это хорошая, чистая семья.
Беседовал я и с соседками. И они подтверждают, что это хорошая семья, что сама оклеветанная всегда вела себя безукоризненно и не давала оснований далее для самых невинных сплетен.
Заходил я еще в отделение милиции, где рассказали мне то же, что я раньше узнал от Л. Да, был такой случай, да, гражданин с приятелем привели молодую женщину, да, она отрицала свою причастность к инциденту, да, дежурный отправил ее на медицинское освидетельствование. Собственно, он, может быть, и перестарался, но руководствовался исключительно благими намерениями, в том смысле, что вдруг когда-нибудь прокурор спросит: а что предпринято по делу? Вот дежурный и обеспечил себя — принял меры.
Рассказ мой окончен. Я опасаюсь, не изобретут ли товарищи из горкома комсомола еще несколько «сатирических» приемов: попробуют застигнутых за поцелуями молодых людей вываливать в перьях; в качестве верного способа борьбы с нарушителями моральных устоев — привязывать «преступников» к позорному столбу перед окнами горкома…
…Давно уже набила оскомину шаблонная газетная формула: кто ответит за это?
Но на сей раз я хочу задать именно этот шаблонный вопрос.
Кто ответит? Кто ответит за поруганную честь семьи, за позор, за слезы, за поломанную жизнь молодой женщины, за горе ее отца и матери? Кто ответит за тот «воспитательный» эффект, который произвели «сатирические» упражнения «Бокса» на молодежь?
Выяснилось, что именно эти вопросы в У. не волнуют как раз тех, кого больше всего должны волновать. Никто даже не подумал о том, чтобы в какой-либо форме реабилитировать оклеветанную, извиниться перед нею, наконец. Несчастная женщина оставила сына старикам и уехала искать работу как можно дальше от родного города. Ретивых же сатириков слегка и без видимого эффекта пожурили — они и сейчас считают себя «в основном» правыми…
Через некоторое время в «Литературной газете» появилась такая заметка:
2 июня сего года в «Литературной газете» был опубликован фельетон А. Каплера «Воспитание дегтем». В сотнях писем, поступивших в редакцию в связи с этим фельетоном, читатели с возмущением осуждают тех работников, по чьей инициативе была оклеветана советская семья, и требуют наказания виновных.
Секретарь городского комитета КПСС тов. В. сообщает, что бюро горкома обсудило фельетон, признало его правильным, а факты, изложенные в нем, соответствующими действительности. Бюро горкома КПСС строго осудило грубую ошибку, допущенную в газете «Бокс», и считает, что она является результатом безответственности секретаря горкома ВЛКСМ т. Б. и заведующей отделом пропаганды и агитации горкома комсомола т. Л., а также отсутствия контроля со стороны отдела пропаганды и агитации горкома КПСС.
Первому секретарю У. горкома комсомола Б. объявлен выговор с занесением в учетную карточку.
Состоявшийся на днях пленум городского комитета ВЛКСМ освободил Л. от работы в горкоме.
Как сообщил редакции секретарь обкома ВЛКСМ тов. С., бюро обкома приняло постановление «о серьезных недостатках в работе горкомов, райкомов ВЛКСМ по выпуску сатирических газет». Намечено укрепить состав редакционных коллегий, провести семинар редакторов.
В ряде писем, полученных редакцией в связи с опубликованием фельетона «Воспитание дегтем», читатели требуют привлечения клеветников к суду. Но по закону привлечение к судебной ответственности за оскорбление и клевету производится по заявлению самих потерпевших.
ДАЛЕКОЕ БЛИЗКОЕ
Настало время, дорогой мой читатель, познакомить вас с последней главой этой книги.
В ней речь пойдет о далеких временах моей юности.
Странно, но люди, с которыми встречался, дружил в те бесконечно далекие годы, видятся мне сегодня совершенно так же ярко, как те, с кем расстался час назад.
Что это? Свойство моей только памяти, или так бывает у всех.
Не знаю.
Я помню взгляды, интонации, освещение, запахи, чувство голода и предчувствие счастья, пожатие руки, и гром орудий, и окровавленное тело моего друга, насмерть засеченного петлюровцами на Казачьем поле, и добрый голос матери, и первые свидания, и первые походы в «Иллюзион», и кайзеровские войска на улицах моего Киева, заросший тиной пруд на пятой линии Пуща-Водицы, и вшей, и сыпной тиф, и теплушку — три недели до Москвы…
Огромный мир, никому, кроме меня, невидимый, никому неизвестный…
Вот несколько извлечений из этого мира, которые я предлагаю на прощание вашему вниманию, читатель.
ХУДОЖНИК
Моей записной книжке — той, в которой занесены адреса и номера телефонов, — много, очень много лет, почти столько же, сколько мне самому.
Это узкая и длинная книжка — когда-то она была единым целым, но давно растрепалась, ее переплет оторвался, разломался, листки то и дело разлетаются, и я собираю их, стараясь снова расположить по алфавиту.
Печальная книга, в которой то и дело встречаешь имена людей, ушедших из жизни. Взгляд останавливается на имени, обозначающем нечто теперь только для одного меня, на адресе — названии улицы, которой давно нет в природе, на номере телефона, по которому уже никто не ответит.
Я не вычеркиваю их, и эти записи переплетаются с реальными, действующими, существующими.
Живые и мертвые тут сплелись в единый поток моих представлений, моих воспоминаний.
Вот одна запись на букву «В». И адрес.
Если бы я поехал в Ташкент и зашел по этому адресу на улицу Черданцева, бывшую улицу Художников — я нашел бы там Нину Ивановну — жену В. — и Наташу — их дочь. Я увидел бы там множество законченных и только-только начатых картин, уйму театральных эскизов — то, что осталось от хозяина.
Я почувствовал бы снова атмосферу любви, безграничной любви к умершему.
Славная, умная Наташа все отваживает женихов: никто не кажется ей интересным — всех она невольно сравнивает с отцом, на всех смотрит его насмешливым взглядом, и никто этого сравнения не выдерживает.