они болтают? О любви они болтают. Другой темы у них нету. Сами голодные, жрать нечего, в общежитии вода замерзла, фабрика стоит, родные на фронте, а эти идиотки высунули красные носы из-под одеяла и рассуждают. Только слышно: «любовь», «любовь»… Я прямо убить их готова. Пошлость и мещанство. Разве ты не согласен, Королев? Ну, скажи, скажи — ты согласен? Я хочу, чтобы ты думал как я.
Вздохнув, Василий не ответил.
— Мы должны быть выше разных там переживаний, — сказала Надежда. — Ты понимаешь?
— Понимаю, что разлюбила. Вот и все… Ошиблась… Вот и все…
На этот раз Надя не ответила, промолчала.
Снег, снег, холодные цеха, мертвая фабрика. Пар изо рта говорящих.
— Неужели нам удастся все это когда-нибудь поднять, восстановить?..
Они остановились, смотрели на то, что было когда-то весело шумящими станками, а теперь стало мертвым железом.
Надежда повернулась лицом к Василию, протянула руку, прикоснулась пальцем к шраму на его лице.
— Чем это тебя, Королев?
— Сабля.
— Расскажи.
— Вот еще, ерунда, в общем и целом. Лучше скажи — ты помнишь, как мы на Ваганьковом кладбище ночью заплутались?
— Еще бы! До сих пор мне это снится.
— А как ты тогда закричала…
— Закричишь. Если тебя кто-то на кладбище в темноте хватает за косу…
— И как только ты умудрилась зацепиться за эту чертову ограду?..
— Кажется, с тех пор века прошли…
Надя положила в карман письмо и достала сложенный вчетверо листок.
— Не потерять бы…
— А что это?
— Бумага важная. Ордер на кожанку мне дали.
— Ну да?
— Будешь мне говорить «товарищ комиссар».
Они остановились перед дверью, из-под которой выбивался слабый свет.
— Тут есть кто-то…
Василий толкнул дверь, и они вошли в подвальную каморку, освещенную «моргаликом».
У верстака сидел старик, закутанный поверх разного тряпья в рваный женский платок, и мастерил зажигалку из винтовочного патрона. На столе, поблескивая медью, лежали несколько готовых зажигалок.
— Здравствуйте, дедушка Зеленцов, — сказала Надя.
— А… Надежда… Коса у тебя еще вроде бы подлиннее выросла… Кого это привела?
— Королев это, дедушка. Сын Павла Семеновича.
— Васька, ты, что ли?.. Где пропадал?
— Воевал, дедушка. Вы меня все пацаном считаете, а я уже большой.
— Вижу. Куришь небось?
— Когда есть…
— Тогда бери подарок. Я их на продажу, по три миллиона между прочим… а тебе — так…
Старик протянул Василию зажигалку, сделанную из патрона.
— Бери, бери…
— Благодарствую, — сказал тот, взяв и рассматривая зажигалку, — красивая вещь. Вот бы хорошо, дедушка, все патроны, какие только есть на земле, пустить на зажигалки. Верно?
— Э, нет… Не надейтесь. Теперь надолго… Теперь воевать и вам, и детям вашим, и внукам, и правнукам. Разве они сдадутся?.. Я это еще тогда, в пятом годе сказал, когда мы поднялись, когда вот ее отца во дворе здесь расстреливали… Матвея… Ну, и что ж ты теперь, Василий, будешь делать?
— Учиться буду. А пока — назначили вот под ее начальство. Идем сегодня особняк отбирать у хозяина — для детей.
— Я и говорю — разве они сдадутся когда-нибудь? Да быть этого не может…
Белый особняк — дворец — стоял на горе, он был виден издалека со всех сторон. Его окружал обширный сад. Иней покрывал деревья, и они сверкали при свете низкого, зимнего солнца.
Василий и Надя стояли в огромном вестибюле. Надя была в новой кожаной тужурке.
Слева от них возвышалось гигантских размеров чучело медведя, стоящего на задних лапах и держащего в передних лапах поднос для визитных карточек. Позади чучела — вешалка и стойка для зонтов и тростей. Справа — во всю стену зеркало, в котором отражались такие странные в этой обстановке фигуры Нади и Василия в его заштопанной шинели, в обмотках и папахе. А перед ними — сам хозяин особняка — Прохоров, держа в руке врученный Надей ордер райсовета.
Стояла тишина. Поправляя пенсне, хозяин читал ордер.
Молчали за его спиной женщины, молчали выглядывающие из дальних дверей горничные и лакеи.
Ордер в руке Прохорова дрожал, но когда он обратился к Надежде, то казался спокойным и ироничным.
— Ну, а если я не подчинюсь этому ордеру?
— Вы человек не глупый… — начала Надя.
— Благодарствуйте, — саркастически усмехнулся он, поклонившись.
— …ваш дом будет занят силой, — закончил вместо Нади Василий.
— Гм…
— Вы в этом сомневаетесь?
— Нет, нет, что вы, — так же саркастически произнес хозяин, — у меня ни малейших сомнений. Когда товарищи комиссары прикажут нам «выметаться», как у вас говорят?
— Сегодня. Вы можете забрать все свое личное имущество. А дом с настоящего момента является собственностью Советского государства. Где тут у вас что расположено?
— Ну, что ж… Пройдемте, я покажу вам вашу новую, благоприобретенную собственность… прошу…
Он двинулся вперед, Надя и Василий следом. Слуги прятались по мере их приближения. Мелькнула голова повара в высоком накрахмаленном колпаке.
Плачущую хозяйку горничные увели во внутренние покои — готовить к отъезду.
— Это вот малая гостиная, здесь курительный салон… — говорил теперь уже бывший хозяин особняка, проходя по дому. — Это столовая, буфетная, здесь зал, за ним еще одна малая гостиная… мебель ранний чепендель… прадед мой привез.
За полураскрытыми дверями, мимо которых они проходили, мелькали еще разные помещения — обложенная белым мрамором ванная комната, бассейн, лакейская…
— Осторожно, лестница, не споткнитесь… это спальные комнаты детей… Здесь переход — секретарская, кабинет мой…
Пол огромного, двусветного кабинета был затянут зеленым бобриком.
В глубине комнаты возвышался могучий сейф. Обтянутые кожей стулья стояли у стен и в промежутках между книжными шкафами. Перед столом — глубокие кожаные кресла.
На столе поверх бювара — видно, забытый хозяином — матово поблескивал вороненый браунинг.
— Скажите, молодой человек, и вы, барышня… извините — гражданка… Я просто хочу понять вас. — Глаза хозяина поблескивали, щека дергалась в тике. — Неужели вы думаете, что можно так, безнаказанно грабить людей, отбирать их дома, их фабрики, то, что создано нашими силами?..
— Ну, положим, — сказал Василий, — некоторое участие в создании ваших фабрик и домов принимали и рабочие…
— Не думайте, не надейтесь, что это пойдет вам впрок… — дрожа, говорил Прохоров.
— Странно, — сказала Надежда Василию, — нам говорили, что хозяин Трехгорки человек умный, просвещенный.
— Был, был, был… был когда-то, — повернувшись к Надежде и ощетинясь, говорил хозяин, — был… Это вы меня таким сделали.
Василий между тем взял браунинг со стола:
— Игрушку придется изъять. Мы ее в опись включим…
Зло сверкнул взглядом Прохоров в сторону Василия.
И вот — ночь. Опустевший дом. Щелкая зажигалкой, Василий запирал изнутри массивную входную дверь.
В доме стало холодно. Окна покрылись льдом, сквозь который пробивался лунный свет.
Василий шел по дому, в котором остались только опустошенный сейф с раскрытой дверкой, рояль в гостиной да большое стенное зеркало.
Он трогал холодные радиаторы парового отопления.
Надежда, стоя в гостиной у рояля, прикасалась пальцами то к одной клавише, то к другой. Кажется, ей даже удавалось подобрать нечто похожее на первые такты какого-то вальса.
Силуэт Надежды был четко вырезан на фоне большого зеркального окна.
— Может быть, пойдешь домой, Надежда?.. Я бы тут один посторожил… замерзнешь…
На светлом фоне окна было видно, как Надя покачала головой и маятником качнулась ее тяжелая коса.
Василий зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку и поставил на подоконник.
При ее мигающем свете Надя рассматривала свое изображение в зеркале.
— Ты мои драгоценности видел? — спросила она, достав из кармана и показывая на ладошке две большие, «цыганские» серьги.
— Знаю я их, материнские… — ответил Василий, — ты в них еще девчонкой другой раз бегала.
Надежда вдела серьги в уши и, помотав головой так, чтобы они раскачивались, стала сама себе строить перед зеркалом рожицы.
— Не надо, — сказал Василий, — они вправду очень идут тебе… И как тебе хорошо в этой кожанке…
Он осторожно положил руку на плечо Надежды, но тут же отлетел в сторону.
— Что ты, что ты, ошалела… Я же так… по-хорошему…
— И я по-хорошему. — Надя сняла серьги. — Лучше бы ты в деревню подался, Королев. Мужики на фронте. Ты бы там первым женихом был… А если по-хорошему — пойми, Королев, женщину унижают все эти глупости…
— Надежда… клянусь тебе…
— Ты ведь не хочешь меня унижать?
— Ни за что на свете.
— Ну так вот, запомни. Мы с тобой товарищи, и все. Ясно? А теперь давай как-то устраиваться. Собачий холод в этом дворце…
Луна ярко освещала холодный белый дом на горе. Ветер свистел и раскачивал оголенные деревья в саду. Ветер гнал снег вдоль дорожек. Он выл в холодных печных трубах.
На полу в гостиной, укрывшись шинелью и кожанкой поверх нее, «валетом» лежали Надежда и Василий. Лунный свет образовал на паркете большие голубые прямоугольники.
Надежде было холодно, она хмурилась, стараясь сдержать озноб. Василий лежал, заложив руки под голову, широко открыв глаза.
— Ты не спишь, Надежда?
— Не сплю.
— Куда ты днем сегодня исчезала?
— На занятиях была. На курсы медсестер записалась. Краткосрочные.
— Но ведь тебя не отпустят с фабрики все равно.
— Чепуха. Вот только это задание выполню и в тот же день на фронт. Неужели ты меня так плохо знаешь, Королев?
— Эх, война, война, проклятая…
Наступила пауза.
— Королев, ты не спишь?
— Да нет, где там…
— А как ты думаешь, Королев, как все это будет… тогда, после войны… Неужели когда-нибудь все люди, все до одного будут довольными, счастливыми?.. Может это быть, по-твоему?