Я почувствовал, что речь моя плывет, голова кружится и что, пока не оставили силы, надо топать в нашу новую мастерскую, где есть комнатка для отдыха с топчаном…
С утра пошла напряженка: заказ за заказом. Кофе с галетами пришлось попить ближе к обеду. На столе лежала небрежно свернутая газета. Вспомнил, что не ходил сегодня за почтой, решил просмотреть хотя бы эту. Начал, как всегда, с информаций на первой полосе. Одна из них была настолько любопытна, что я прочел ее несколько раз — "Битва при Ветерлоо": "Очередными жертвами бытовой пьянки стали продавец продовольственного магазина Максимов и его товарищ безработный Корин. Чего они не поделили, распивая французский коньяк «Ватерлоо», пока остается загадкой. Милиция лишь подвела печальные итоги битвы: два человека, считавшиеся, между прочим, друзьями, так исполосовали друг друга ножами, что Максимов скончался на месте, Корин же умер в реанимационном отделении больницы".
Приоткрылась дверь, заглянул Падунец.
— Костя, хватит прохлаждаться.
— Меня, наоборот, в жар бросило.
— Значит, хватит загорать. Тут чудик один____ Да сам с ним поговори.
Вот уж действительно чудик. У него красавец «ниссан» цвета мокрого асфальта — модный цвет, причем без малейших дефектов.
— А мне надо, чтоб цвет у него был самый обычный. Можно — красный, можно — голубой… Любой другой — на ваше усмотрение. Только побыстрее бы. За скорость плачу.
— Желание заказчика — закон, — бормочу на это.
Вика взволнована публикацией о Максе больше моего. Нет, бандитов ей не жалко. Другое ее заботит.
— А что, если Корина успели допросить, а? Если он перед смертью все выложил? Тебя упомянул?
— Тогда за мной бы пришли раньше, чем эта статья появилась в газете.
— У них своя логика. Может, они уже следят за тобой, за каждым твоим шагом.
— Намек понял. Чтобы не поставить под подозрение тебя, нам больше нельзя встречаться, да?
— Костик, у тебя иногда получаются дурацкие шутки.
— Прости. Иногда получаются. — Вика в общем-то все говорит правильно, но я не ощущаю тревоги. До сих пор я верил своему внутреннему голосу, и он меня не подводил. — Я от счастья дурею. За Настей теперь некому охотиться: Санек и Блин на это неспособны. Можно девчонку выпускать.
— Я ей учебники достала, — вроде бы соглашаясь со мной, говорит Вика. Она фанатка: зубрит, головы не поднимает. Вчера, кстати, первый экзамен сдала, на четверку. Я ей платье свое давала. Мы, оказывается, один размер носим. Она такая хорошенькая в этом платье!
— Это ты к чему? Что из нас хорошая пара получится?
Вика молчит, но я чувствую, что именно это она и имеет в виду.
— Я перед Настей теперь чист, понимаешь? Освободил ее, что еще надо? Компенсировать моральные издержки?
— А хотя бы и так! У нее, может, на всю жизнь останутся в памяти те дни, когда она к трубе была прикована.
— Если так, то я вовеки не искуплю своей вины.
— А ты думал, так легко зачеркивать то, что было?
Мы впервые с Викой говорим на таких тонах. Это похоже на ссору. Я сдаюсь.
— Что ты предлагаешь?
— Помогать девочке столько, сколько мы можем.
— Вика, — говорю я. — Ты святая.
— Не издевайся, пожалуйста.
— И не думаю, — целую ее руку. — Я люблю тебя, честное слово.
Она зарывается пальчиками в мой чуб.
— Я старая. Наши отношения — это ненадолго и несерьезно. Рассеются тучи, ты хорошенько рассмотришь меня и уйдешь. Пока же нас только невезуха объединяет.
— Тучи рассеются не скоро. Мы успеем жизнь прожить…
А газеты, оказывается, читаю не только я.
Поздно вечером, когда уже собрался уходить домой, меня пригласил на пару слов Федор Савельевич.
— Позавчера статеечка одна была, любопытная, скажу тебе, статеечка. Сахар в чай бросать?
Я протестующе мотнул головой.
— Так вот, мужики по пьяни ножом друг друга поширяли, читал, нет?
— Сейчас столько об этом пишут. — Я почувствовал, как плохо мне удается выговаривать эти слова спокойно.
— Да, много. Вот и тут. Максимов, Корин… — Он испытующе посмотрел на меня. — Ты не знал их случайно?
— С какой стати я их должен знать?
— Не знал, значит… Странно, парень, получается. Ты мне рассказывал на днях о кольцах да брошках из ювелирного, а я по своим каналам узнаю, что магазин этот брал Макс… Я ведь, Костя, говорил уже тебе, что срок мотал, с тех пор и остались у меня связи того уровня. Мужики, которым милиция по осведомленности в подметки не годится. Они мне и шепнули, кто был на самом деле этот мясник.
— Кто?
— Ученичок одного солидного товарища… Ты знаешь, кто такой вор в законе? Нет? Одно скажу: с ним шутки плохи. А продавец вздумал-таки пошутить: не сразу признался, что магазин взял. И признался только тогда, когда у него коробку с драгоценностями увели. Совета запросил, падла.
— Падла, — согласился я. — Но ведь магазины сейчас грабят чуть ли не каждый день, Федор Савельевич. И если вы думаете, что я хоть как-то причастен к каждому…
Падунец хохотнул и заговорщицки подмигнул мне:
— Запомни, парень: если я говорю… И потом, даю тебе слово, никто, кроме меня, об этом не знает.
— А что это тебя так волнует, Федор Савельевич? Ты же вроде сказал, что завязал, начал новую жизнь?
— Начал. Поэтому все тебе и выкладываю. Так, говоришь, директору магазина триста миллионов вернул?
— Говорю.
— Ну-ну. А соседка, говоришь, блинами тебя кормит?
— Это-то тут при чем?
— Так, к слову. Просто я в самом деле подумал, что ты в деньгах нуждаешься, парень.
— Нуждаюсь, — сказал я уже сердито. — И если не буду получать свое, найду другую работу.
Посерьезнел и Падунец:
— Ладно, парень, забудем и замнем.
От метро к дому я шел пешком. Путь неблизкий, но хотелось подышать свежим воздухом и кое о чем поразмыслить. Что именно успел сказать Макс авторитету? Назвал мою фамилию? Почему заинтересовался всей этой историей Падунец? Ах да, тут понятно: по пьянке я не удержал язык за зубами. Значит, не умею пить, надо бросать… Поняв, что все мои вопросы останутся без ответов, поскольку я уже не узнаю, какой именно разговор состоялся у Макса со "старшим коллегой", я решил выкинуть все из головы и уснуть. Да, в дверь могут постучать в любую минуту, но нельзя же жить в постоянном страхе?!
В дверь постучали, то бишь позвонили. Я выхватил из-под матраса пистолет, на цыпочках приблизился к глазку.
На лестничной площадке стояла баба Варя.
— Костя, ты прости, что я так поздно. Я раньше наведывалась, да тебя не было. Ты не заглянешь ко мне?
— Сломалось что, баба Варя?
Я ей часто то утюг ремонтирую, то пылесос, то телевизор.
— Да нет, семьдесят семь лет мне сегодня стукнуло. Грешно одной отмечать-то. Дочь, внуки телеграммы прислали, но сами же далеко. А у меня наливка, блины твои любимые, пирог. Пойдем.
Седая, полненькая, улыбчивая старушка, лучшая подруга моей бабушки. И голос у нее такой же: звонкий, девичий:
— Ты, Костя, после операции прямо красавцем стал. Женился бы, а? Девочка, которую ты приводил, славненькая. Пара бы из вас была!.. Я люблю вот таких девчонок — некрашеных, русоволосых. И бабушка твоя, Сергеевна, их любила.
— А как ты к рыжим относишься, баба Варя?
— А чего! И среди них есть люди хорошие…
Когда я куплю машину, то, может быть, тоже начну беситься с жиру. К примеру, ежемесячно менять ее окраску. Или хотя бы ежесезонно. Зимой мои «Жигули» будут белыми, весной зелеными, летом красными… Сейчас лето, и потому я не жалею красной краски для тех, кто просит: "Перелицуй по собственному усмотрению".
Два дня назад с такой просьбой обратился разбитной парень цыганского вида: приехал на «шестерке». Была голубая — стала кумачовой. Сегодня он же прикатил «девятку». Брат увидел — понравилось: давай и ему революционный лимузин сотвори!" А чего не сотворить, если платят? Жалко только: ее родной — темно-синий — без помарочки, будто вчера с конвейера.
На серый «вольво» я поначалу не обратил внимания. Ну подъехал и подъехал, стоит и стоит. Федор Савельевич обычно принимал клиентов в кабинете, но тут, что меня удивило, совсем не начальственно выскочил и на полусогнутых заспешил к машине. Я поднял голову и через лобовое стекло узнал водителя. Тот самый, Толик — "ой ли", — стукнувший меня на Третьей Сигнальной. Толик равнодушно скользнул по мне взглядом — так смотрят на серую бетонную стену, ни за что не цепляясь — и поднял голову на подбежавшего Падунца. Меня он или не узнал, или, что скорее всего, не захотел узнать. Падунцу руки не подал, но хотя бы чуть кивнул. Что-то коротко сказал, не вынимая изо рта сигарету. Мой шеф откачнулся к левому крылу, заприметил, видно, на нем что-то интересное, махнул мне рукой: подойди, мол.
Я эту машину готов вылизать и обмыть так, как никакую другую. Я даже готов поцеловать в бампер эту машину, в то его место, куда врезалось когда-то велосипедное колесо. А уж помочь ей подлечить раненое крыло — это не только профессиональный долг, это жест друга.
Краска на нем была стесана, скорее всего, притершейся вплотную четырехколесной родственницей, причем стесана на совесть, до основания. Колер такой я подберу, даже блеском не будет выделяться. Потерпи, родненькая, потерпи…
Толик наконец вышел из салона и стоял теперь за моей спиной, дым сигареты раздражающе действовал на меня.
— Не сверли затылок.
— Это ты мне? — удивленно спросил он.
— Тебе. Я очень не люблю, когда заходят сзади.
Я закончил работу, распрямился и только теперь взглянул на хозяина «вольво». Он, как когда-то у озерца с карасями, крутит на пальце золотую тонкую цепочку, губы чуть вздрагивают в улыбке:
— Учту, авось на будущее сгодится.
Толик осматривает мою работу, глаза остаются по-прежнему сонные, неживые, но я все же угадываю, что видом крыла он доволен. Садится за баранку, поворачивает ключ зажигания, мотор оживает, но шумит не так, как мне хотелось бы.