– Это у нас в клетке такое чудо.
– Так накройте его. Одеяло есть какое или платок?
Люба вытащила из шкафа большую павловопосадскую шаль свекольного цвета, с красивым узором из розовых и зеленых огурцов. Кеша затих в тот же момент.
– Это надо, голосистый какой. Всю ночь спать не давал! – Матвеевна присела к столу. – Я думала, может, гости? Только никогда к вам такие матерщинники не приходили, Господи, прости. Это ж надо, сколько слов эта божья птичка знает. А на вид – махонькая такая.
Леша, завязывая ботинки, тряхнул головой:
– И не говорите, он постоянно разговаривает разными голосами. Бывает же такое. Вероника Матвеевна, вы не слышали, может, кто ищет?
– Ну, в нашем подъезде такого точно нет. У нас вроде люди интеллигентные живут. Этот же прям от алкаша какого сбежал. А вы объявления повесьте, может, кто отыщется.
Люба на работе подготовила с десяток листовок и по пути домой расклеила на всех соседних домах.
«Найден волнистый попугайчик, ярко-зеленый, зовут Кеша. Много разговаривает».
Хотела еще прибавить «активно ругается матом», но не знала, а можно ли вообще писать такие вещи.
С этой расклейкой домой пришла последней. Леша с Юлькой сидели перед клеткой, а Кеша давал концерт:
– Чего уставились? Может, вам делать нечего? А может, выпьем? Это кто пришел? У, старая карга! Давай, хромай отсюдова!
– Мам, смотри какой умный, – Юля выбежала в коридор, услышав поворачивающийся в замке ключ. – Сразу понял, что это ты пришла.
– А это ты как определила, потому что он про хромую каргу кричал?
– При чем здесь карга?! Это он так всех женщин называет. А мужчин – паразит сраный! – Довольная Юля произнесла совершенно нехарактерное для нее слово, хитро посматривая на мать. Мол, это же не ее слова, а просто повторила дословно; интересно, будут ее ругать или нет.
– Леша, – истерично закричала Люба, – немедленно накрой это чудовище.
Леша вышел встретить жену, помог ей снять пальто.
– Да ладно! Ты только послушай, что он говорит. Я вроде с мужиками тоже в баню хожу, но таких длинных выражений никогда не слышал. Это ж песня. Прям записывать за этим Кешей нужно.
– Засранцы! Куда все подевались! Уже давно выпить охота. Ты где ходишь, карга старая?
– Мама дорогая, – Люба схватила свой шикарный парадный платок и прямо в сапогах бросилась в комнату.
– Вот тебе, получай, – и она накрыла попугая шалью.
На объявления никто не откликался, Глебовы старались без надобности клетку не раскрывать, но кормить птицу и убирать клетку все равно было нужно. Кеша сидел, нахохлившись, на жердочке и всегда был наготове. Каждый раз начинал с приветствия:
– Ну что, дармоеды, проснулись? Где вас черти носили?! Уже три часа!
Три часа было всегда, независимо от времени суток.
– Показывайте, что принесли. И кому вперед? – При этих словах Кеша начинал быстро переступать с одной лапки на другую, раскачиваясь и хлопая яркими пестро-зелеными крылышками. – Охренели, что ли? Это ж даже дворничихе не хватит.
Каждому члену семьи Кеша с ходу дал кличку. К Любе прилипла «старая карга». Лешу попугай практически полюбил, называл его не иначе как «братан». И после принятия пищи каждый раз, всхлипывая, говорил:
– Братан, последним делюсь. Для тебя ничего не жалко. Хлопнем по последней.
Маленькая Юля каждый раз приветствовалась так:
– А это кто у нас еще такой? Ну-ка, ну-ка, подойди поближе. А че маленькая? Может, больная?
Любу не так коробила «карга», как вот эта «больная» по отношению к дочери.
– Я этого не вынесу. Давай его выпустим! Пусть летит себе к чертям собачьим!
– Вот видишь, уже и ты начала выражаться.
– Да мы скоро все тут такому научимся! В дом никого привести нельзя! Это ж позор какой.
– Аттракцион!
– Я бы сказала, смертельный номер. И почему никто не откликается? Слушай, он же что-то про дворничиху говорил. Надо через дворничиху искать.
Для мужа с дочерью Кешка действительно был развлечением. Они хохотали от души, а Кеша был рад стараться, приплясывал, периодически разбавлял свои тирады матерными частушками. После скандала, устроенного Любой, клетка чаше всего оставалась накрытой, но женщина была уверена, что без нее домашние совершенно точно слушают птицу.
– У тебя же дочь! Чего она здесь нахватается! Она ж в итоге что-нибудь где-нибудь ляпнет!
– Не ляпнет, она у нас умная, зато расширит словарный запас. Тут такие перлы!
Кеша чувствовал Любино отношение к себе.
– Опять мордой тормозила?! С тобой за одним столом сидеть противно. Всех друганов мне распугаешь. Вон братан обидеться может. Ну-ка, быстро кыш отсюда.
– Я вот тебе сейчас устрою, драная ты птица! Вот прекращу тебе корм покупать, будешь знать.
– Пугать? Пугать меня вздумали? Каталажкой? Порву! Никого в живых не оставлю. Вон! Вон!
– Леша, – не выдерживала Люба, – это что ж такое делается, в собственном доме меня обзывают, а ты даже не пытаешься меня защитить.
Леша хохотал и как мог успокаивал Любу:
– Любань, ну ты же взрослый человек. Он же просто рефлекторно повторяет то, что когда-то запомнил. Он не знает ни кто я, ни кто ты. Ему все равно, он просто копирует, воспроизводит.
– Воспроизводит. Что ж он меня братаном не зовет?
– Совпадение! – уверенно отвечал Леша.
Совпадение? Люба начинала уже бояться птицу. Особенно после того, как Кеша, склонив голову набок, тихо произнес, глядя куда-то в сторону:
– Дело мне шьешь? Халявы лишить хочешь? Устрою тебе вольную жизнь рядом с парашей.
– О господи, того не легче!
В ближайшую же субботу Люба отправилась на поиски дворничихи.
По описаниям Кеши, это должна была быть женщина немолодая, прихрамывающая и часто с фингалом под глазом. Подходящий (по уверениям бабушек на скамейках) экземпляр нашелся в третьем дворе. Люба с трудом достучалась в квартиру в полуподвальном этаже. Дверь ей наконец отворила немолодая женщина с седыми спутанными волосами и действительно с фингалом под глазом.
– Чегой-то? Надо тебе от меня чего? Какая птица?
Люба сбивчиво пыталась объяснить про залетевшего Кешу, который беспрестанно ругается и постоянно призывает Глебовых с ним выпить.
– А, так ты про этого дурака безмозглого? Давно нужно было ему башку отвинтить и суп из него сварить. Да разве из него что путное сготовишь? Даже с голодухи жрать не станешь.
– Слава богу, значит, вы его знаете.
– Я бы сказала, имею несчастье, – пафосно произнесла дворничиха. – А чего в гости и с пустыми руками? Ты давай, может, сбегай в ларек, мы с тобой и обсудим все.
– Это как? – Люба опешила.
– А вот так! А запросто, так, нечего людям мозги канифолить. Выходной у меня, – и дворничиха ловко захлопнула дверь перед самым Любиным носом.
Люба покупала водку в ларьке первый раз в своей жизни. Ей казалось, что вся очередь смотрит только на нее. Как назло, бутылка не влезала в сумку, кошелек не хотел закрываться, руки тряслись.
Это же надо, из-за какого-то попугая! Тем не менее молодая женщина взяла себя в руки, сообразила купить еще бородинского хлеба и двести граммов любительской колбасы.
– Вам порезать или кусочком? – печально спросила продавщица. Вопрос Люба тоже расценила как догадку противной тетки о готовящемся закусоне. «И почему люди такие любопытные? Ну, купила я бутылку, и что? Разные же ситуации в жизни случаются. Всем подряд не будешь же рассказывать про попугая. Сочтут за ненормальную, пожалуй».
Дворничиха ждала гостью. На столе уже красовалась достаточно чистая скатерть, две рюмки, правда, разнокалиберные, но вполне даже чистенькие. На потрескавшемся блюдце с отбитым краем лежали горкой соленые огурчики, в глубокой тарелке достаточно аппетитно смотрелась квашеная капуста.
– Сама солю, коли не брезгуешь.
Люба поняла, что просто отдать бутылку и тут же все выспросить не удастся. Дворничихе важен был процесс. Налить, выпить, закусить, а потом уж и поговорить. Причем сначала про себя, потом про мерзавцев-соседей, потом, понятное дело, про ЖЭК, какие там обормоты и дармоеды работают. Вот она песком дороги не посыплет, и пусть они себе ноги переломают. Узнают, кто такая Семеновна.
Семеновна жила небогато, но чисто. Старая раскладушка была застелена тонким, почти солдатским одеялом, но наволочка на подушке была белая, а сверху еще и прикрыта накидкой, связанной крючком. Обшарпанный шифоньер, два продавленных стула, цвет обивки которых было уже сложно определить, и стол. Вот и вся обстановка. Если бы переклеить обои, то вполне можно было бы жить. Семеновна тем не менее пыталась создать уют. Особенно грязные места на стене она заклеила картинками из «Огонька». В основном на стенах красовались репродукции известных картин, но все больше какие-то трагические: «Иван Грозный убивает своего сына», «Тройка», «Утро стрелецкой казни». И почему не вырезать и не развесить, например, пейзажи, удивилась Люба. К чему эти страсти?
Люба постоянно боялась, что дворничиха вырубится раньше, чем расскажет про Ваську-прохвоста, владельца Кеши.
Как только Люба заводила песню: «Так что с хозяином?» – дворничиха мгновенно отзывалась:
– От ведь прохвост! И ведь не он один. Вот ты только послушай! В седьмой квартире тоже фрукт не лучше живет. У него тоже кошар вечно бесхозный по двору шлендрает. Да ты, подруга, гляжу, не пьешь?! Это не дело!
В итоге дворничиха выдала информацию.
Фамилия Васьки Федотов, живет он в этом самом доме, в квартире за номером четырнадцать, но в данное время обитает в больнице, забрали с воспалением легких. Чего там с ним сейчас и каково состояние больного, дворничиха сказать не может, потому не интересовалась. А попугая она сама и выпустила, а то орет как зарезанный. Она и не сомневалась, что активная птица обязательно найдет себе новых хозяев.
– Так несогласные мы, – заплетающимся языком сопротивлялась Люба. – Матерится же он, – и, набрав побольше воздуха, произнесла сложное: