По рассказам родителей, москвичи на них произвели не самое благоприятное впечатление. То есть все было поначалу плохо настолько, что через год встал вопрос: а зачем нам все это надо? И, может, все-таки уехать обратно? И ну ее, эту престижную работу. И Москву тоже, ну ее. Родителей удивляли и интриги, и недоговоренности в отношениях. Все было не так, все было не то, к чему они привыкли. И сложно им было перестроиться. И понять, что больше нельзя вот так всем доверять безоговорочно. И что существуют так называемые деловые отношения. Когда в гости приглашаются нужные люди, которые потом могут пригодиться в жизни. И перед ними надо кланяться. А на работе надо еще и на товарищей стучать, если хочешь по служебной лестнице продвинуться. Родителям все это было сложно, непонятно. И поначалу действительно стоял вопрос «уехать». Но потом, подумав, решили – все-таки Москва. Все-таки столица. Остались ради дочерей.
К москвичам же до конца привыкнуть так и не смогли. Их друзьями оставались те, с кем общались смолоду, и с ними встречались часто, несмотря на расстояния, или те, кто в Москву тоже приехал вместе с ними.
Всех молодых комсомольских работников поселили в одной «хрущевке». Мужья были в бесконечных командировках, а жены тут же родили детей и совместно воспитывали этот детский сад. Все было дружно, весело, сообща. Коляски и кроватки передавались от младенца к младенцу. В магазин ходили по очереди, еду покупали на всех. Ну а уж когда папы приезжали из командировок, то отправлялись на природу. Все вместе, с детьми. Большие присматривали за маленькими, и как-то забывалось суровое московское окружение.
С той комсомольской молодости воды утекло много, но перебираю в памяти своих знакомцев, и действительно получается, что сложно мне что-нибудь хорошее про этих москвичей сказать. Что же тут за соседка такая?
Неужели уж прямо ложку не даст?! Вряд ли все-таки. Хотя слышит же, ребенок надрывается. На характер моей мамы, та давно бы уже вникать побежала. Что да как? А эта – кремень. Хотя знаю же, что дома. Суббота, вечер.
– Извините, пожалуйста, можно к вам? – стучу в дверь.
На стук вышла немолодая женщина. Что характерно, именно вышла. Чем немного меня напрягла. Могла же в комнату меня пригласить. Вот ведь странно. Нет, через щелку вынырнула, и дверь за собой так плотненько притворила. Дела…
– Мне очень неудобно. Мы ведь даже еще не познакомились. Меня зовут Лена. Понимаете, вот незадача. Распаковываю свои тюки и никак не могу найти ложку. А надо как-то кашу сварить. У вас ложечки не будет?
– Здравствуйте, подождите минуточку, – и соседка опять же боком просочилась в свою комнатушку и захлопнула за собой дверь. Я осталась стоять в коридоре. Просто какие-то тайны Мадридского двора. Прячет она что-то или, может, кого-то? Да нет, вроде с утра уличная дверь не хлопала, никто к нам не приходил.
То ли перед дверью стоять, то ли к ребенку в свою комнату бежать. Из комнаты соседки – никакого шевеления. Может, она что не поняла? Да ладно, побегу к себе. Схватила заплаканного Антошку и опять начала шуровать в своих коробках, снова и снова натыкаясь на вазы, тазики и вантузы.
Минут через десять раздался робкий стук в дверь.
– Лена!
– Ой, проходите, пожалуйста.
– Нет, нет, выйдите, прошу вас. – На пороге стояла соседка. В руках она держала две красивые серебряные ложки – одну чайную, другую десертную. С необыкновенными резными ручками в виде райских птичек.
– Вот, это вам. Извините, что долго, никак найти не могла. Я их помыла. Малыш, как тебя зовут?
Малыш замолчал от неожиданности. То ли ложки ему понравились, то ли он воспринял это как начало еды.
– Его Антоном зовут. Огромное спасибо. Ну, я кашу варить побежала, – и, схватив свои пакеты, я с Антошкой под мышкой понеслась на кухню. Соседка последовала неуверенно за нами.
Мне было не до нее. Я разнервничалась что-то сильно. Мне не понравилось, что моя самостоятельная жизнь начиналась вот с таких мелких недоразумений. И оказывается, не все так просто, не все так гладко. И нет мамы рядом, которой в любой момент можно сунуть ребенка. Не сунешь же его совершенно посторонней женщине. И потом, вроде бы она желанием-то особым не горит. За нами идет, да. Так, на некотором расстоянии. Но помощи своей не предлагает.
Кашу я все-таки кое-как сварила. Соседка была всю дорогу под боком. Видимо, она все поняла: и мое дрожаще-нервное состояние, и перспективу ей самой остаться на весь вечер с голодным орущим ребенком. Оказалось, что мне понадобились еще и сахар, и щепотка соли, и тарелка, куда кашу перелить. Уже когда я, вся взмокшая, кормила Антошку кашей, я наконец-то рассмотрела мою нечаянную помощницу.
Это была женщина лет шестидесяти пяти. Очень приятная. Несмотря на субботний день, никаких халатов. Юбка, блузка, вязаный жилет. Совершенно седая, с аккуратной стрижкой. Все время, что я кормила Антона, она стояла рядом и с улыбкой смотрела на него. Антоша улыбался в ответ. Обладатель двух ложек, он отдал мне только одну, чтобы я могла его покормить. Вторую же крепко держал в руке.
– Нина Васильевна, можно я вам ложки потом отдам, когда спать его уложу. Чтобы не раскричался.
– Что вы, что вы! Это мой ему подарок.
– Неудобно. Это же очень дорогая вещь.
– Бросьте, Лена, цена – это очень относительное понятие. А у нас тут дружба начинается. Вот это важно.
И Нина Васильевна оказалась права. Те ложки положили начало большой дружбе между двумя людьми. Одним совсем маленьким, а другим уже пожилым. Дружба та была очень своеобразная, как, собственно, и своеобразным человеком была сама Нина Васильевна. Общались они в коридоре. Как в большинстве московских коммуналок, коридор был большим, и Антон ездил по нему на трехколесном велосипеде. Вот уедет он покататься. Я чем-нибудь в нашей комнате занимаюсь, минут через пять приезжает обратно, но уже в красивой новой кофте.
Я бегу в коридор. Нина Васильевна – уже в своей крепости. Стучу. Опять бочком выползает.
– Огромное вам спасибо. Ну как же ему идет. Но вы его балуете.
– Вы знаете, Лена, я как этот свитерок увидела, сразу поняла, что Антошке он будет в самый раз.
Общение все так же проходило в коридоре. Антошка это негласное правило тоже принял. Знал, что в комнату соседки заходить нельзя. Если что-то надо, просто постучи и жди. Нина Васильевна выйдет, закроет плотно дверь и с тобой с удовольствием поговорит. Если мы сталкивались на кухне, общались с удовольствием. Но чай вместе не пили, а она даже никогда не присаживалась. Всегда разговаривала стоя, всегда как-то немножко на ходу.
Из наших разговоров, очень нейтральных, ни о чем, постепенно стала складываться картина жизни этой приятной женщины.
А история-то оказалась непростая.
Нина Васильевна была одинока. Замужем не была никогда. Родилась в Москве, как и ее родители. Как и бабушка с дедушкой. Всю жизнь они жили в самом центре. Маленькая Ниночка была единственным и любимым ребенком в семье. Дорогим и желанным. Занималась музыкой, ходила по музеям и театрам. Окончила Плехановский институт, жила с родителями. Семья была большая и дружная, где друг друга любили, друг для друга жили. И конечно, центром была Ниночка. И когда была маленькая, и когда уже выросла, и когда стала взрослой женщиной. Для своей семьи она навсегда осталась ребенком. А для Ниночки ее родня была всегда эталоном, образцом. Никто не мог сравниться, никто не мог соревноваться. Может, поэтому и замуж не вышла. Сравнение всегда было не в пользу избранников.
Сначала ушли из жизни бабушка с дедушкой. И как-то очень быстро после этого не стало и мамы с папой. Для Ниночки это было огромным потрясением. Мало того, что она безмерно была привязана к этим людям, она оказалась совершенно беззащитной перед любыми жизненными обстоятельствами.
Выяснилось, что все в жизни делали мама и бабушка. Они готовили, они стирали. Они обустраивали быт, создавали уют. Ниночка давно смирилась, что все школьные и институтские подружки давно повыходили замуж. И практически вырастили детей. Она охотно с ними встречалась в свободное от работы время. Чувство зависти или мысли о несправедливости не посещали ее никогда. Она понимала, что каждому свое. Вот у подруги есть семья, и при этом постоянные трения с невесткой и со сватами. И ей некогда пойти с Ниночкой на приехавшую выставку Мане. А у Ниночки очень интересная работа. А после работы будет выставка. А после выставки можно будет все подробно обсудить с домашними. Мама, как всегда, красиво накроет стол, достанет китайский чайный сервиз, и они будут обсуждать, как прошел у Нины день и чем в это время занимались мама с папой. А перед сном Нина будет читать какую-нибудь милую ее сердцу книгу. Наверное, это интересно – что-нибудь читать на ночь внукам. Но, как рассказывают приятельницы, порой одну и ту же сказку приходится читать месяцами! После этого самой уже никакое чтение не мило. Уже хочется только спать.
У Нины Васильевны все было по-другому. Всегда свежая постель, всегда горячий завтрак. Всегда улыбающиеся родители. Нина отдавала им всю свою зарплату и, как ей казалось, жила хорошей полноценной жизнью.
Когда родителей не стало, она растерялась. Оказалось, что пятидесятилетняя женщина не умеет в этой жизни абсолютно ничего. Это была катастрофа. А главное, она была выбита из колеи эмоционально. Она сравнивала себя с человеком после аварии, когда нужно заново учиться ходить. Нине Васильевне нужно было заново учиться жить. Или даже нет, не так. Просто учиться жить. Она этого никогда не умела. И где-то уже в глубине души осуждала своих родителей. Как же они это допустили? Какова же была их любовь, если в результате дочь оказалась вот в таком ужасном положении!
На какое-то время Нина Васильевна впала в глубочайшую депрессию. Взяла больничный, чего с ней не бывало никогда, закрылась дома. И все плакала, плакала и не представляла, что делать и как жить дальше.
Из оцепенения ее вывели верные подруги. Приехали, все перемыли, перестирали, приготовили поесть. Потом встряхнули свою Ниночку как следует, отругали ее по первое число и в приказном порядке отправили на работу.