Светлана кивает.
— А вы были знакомы с покойным Жаком Брионом? — спрашивает она.
М-да, только этого мне и не хватало.
— Я знал его лично, а вот близких отношений у нас с ним не было, — твёрдо говорю я.
На этом наш разговор завершён.
Сразу же после ухода Лемус мне сообщают о визите Беатрис Ванель и её полоумного рисовальщика. Придётся их принять. Иначе они не уйдут.
А вот и они.
— Чем обязан? — задаю я глупый вопрос.
Естественно, мне предложат картину.
— Мой друг сотворил чудный шедевр! — восклицает она.
— Браво! — без эмоций говорю я. — Простите, но я‑то тут при чём?
Делаю вид, что не понимаю, может, отстанут.
Ванель щёлкает пальцами. Лакеи вносят огромное полотно, закрытое покрывалом. Лесот с видом античного героя сбрасывает это покрывало. Я не успеваю зажмуриться.
О Господи!
— Что это?! — вырывается у меня.
— Нимфы, — как ни в чём не бывало отвечает Лесот.
По–моему, это какие–то Медузы Горгоны или Фурии. У этой голова больше всего туловища. А этой явно нужен доктор, у неё же перелом конечностей. А вот эта изогнулась, точно циркачка на ярмарке.
Всё в каких–то цветочках и бабочках ядовитых расцветок.
А цвета? Тут явно поработал дальтоник.
— Мило, — произношу я. — А теперь простите, у меня дела…
— Я делаю вам честь! — восклицает Лесот. — Хочу продать вам мой шедевр!
Продать? Это уродство? Ладно, подарить, но продать!
— Я не достоин! — коротко отказываюсь я.
— Мы можем поговорить наедине? — спрашивает Ванель.
— Ладно, — киваю я. — Пройдём в мой кабинет.
Интересно, как она собирается уговорить меня купить этот кошмар. И вообще, неужели у неё своих глаз нет? Это же страшнее казней египетских!
Я, Беатрис Ванель, и мой друг Августин прибыли к мсье Роне, дабы продать шедевр. Похоже, мсье отказывается. Ничего, я смогу его убедить.
— Помните, вы мне предлагали одну сделку, — начинаю я.
Он кивает.
— Я согласилась её принять, — говорю я. — Эта сделка очень важна для вас, не так ли?
Он колеблется.
— Сколько вы с меня хотите содрать? — спрашивает Роне.
— Нисколько, — заверяю я его. — Только одно условие — картина должна висеть у вас в гостиной.
Мсье вздрагивает, но всё же соглашается.
Молодец! Люблю людей, с которыми легко договориться. Хотя, уговорить можно любого, надо только знать, что его интересует.
Мы с Августином покидаем Роне.
— Беатрис! Вы чудо! — восклицает мой маленький гений.
— Пустяки, дружок, — отвечаю я, потрепав его по голове. — Это только начало. Когда люди узнают, что в домах таких влиятельных господ висят твои картины, они будут умолять тебя продать их! Ты будешь богат!
Подумать только! Я явлю миру нового гения живописи!
— Думаю, Александра Ламета я сам смогу уговорить, — заявляет Августин.
Он осмелел. Это радует.
— У тебя есть аргументы? — интересуюсь я.
— Ещё какие! — смёется он.
Я, Жорж — Жак Дантон, опять беседую с Робеспьером. Этот упрямец не очень торопится поддержать петицию об отстранении короля–изменника.
— Ты только подумай, — я продолжаю приводить свои аргументы, — у нас всех появился шанс разом прихлопнуть всю королевскую шайку. Один наш клуб кордельеров бессилен, но если твой якобинский клуб нас поддержит, мы победим.
— Все не так просто, мой друг, — возражает Макс. — Ты даже не понимаешь, на какой риск придется пойти. Законодатели обладают большей властью, чем мы. Они в любой момент могут сделать из твоей петиции повод для провокации. Им достаточно издать закон, оправдывающий короля… Боюсь, даже оговорка о конституционных мерах не спасёт…
Ну что он заладил одно и то же!
— Ты мне это твердишь уже третий раз! — перебиваю я. — Но если не пойти на этот шаг сейчас, будет ли у нас потом другая возможность? У этих сволочей хватит наглости восстановить абсолютную монархию.
— Тут я с тобой согласен, — кивает Робеспьер, — бездействие опасно. Завтра утром в клубе я сообщу о своем окончательном решении.
Я протягиваю руку Робеспьеру, говорю, что всегда рад видеть его в рядах своих союзников. Чёрт его знает, какое решение он примет. Самое интересное то, что весь клуб будет действовать согласно решению Макса.
В общем, опять получился бесполезный разговор.
Я спускаюсь по лестнице. О-о! Мадлен Ренар. Что–то она сюда зачастила.
— Красотка Мадлен! — восклицаю я. — Какая встреча!
— Не называй меня так, — зло перебивает Ренар.
— Раньше тебе это нравилось, — издеваюсь я. — Ох, тогда ты была такой милой, доброй куколкой.
— Слащавой дурой я была! А ты зато не изменился, такой же нахал и пьяница. Заработал себе известность дебошами!
В ответ я хохочу громким раскатистым смехом, который эхом разносится по подъезду.
— Догадываюсь, зачем ты опять пожаловала, — посмеиваюсь я. — Хочешь уговорить Робеспьера не поддерживать нашу петицию. Посмотрим, оправдывает ли он прозвище Неподкупный. Не знаю, смог бы я устоять перед такой красоткой…
Я нагло обнимаю Мадлен. В ответ она больно наступает мне на ногу каблуком. Я, громко ругаясь, выпускаю дамочку.
Ренар бросает несколько злобных слов в мой адрес и быстро поднимается по лестнице.
— Какой ангелочек, — вздыхаю я, — а как некрасиво выражается… Хм, похоже, мои шансы на то, что Робеспьер поддержит петицию, падают.
Я, Мадлен Ренар, довольна впечатлением, которое произвела на Неподкупного. Надо сразу же пойти в наступление. Делового разговора у нас с ним не получилось, ничего, у меня есть другой способ.
Начинаются объятия, поцелуи, ласковые слова.
— Ох, Макс, — вздыхаю я. — У меня к вам большая просьба.
— Я вас слушаю, дорогая, — отвечает Макс, обнимая меня.
— Надеюсь, вы не будете поддерживать петицию кордельеров, — говорю я.
Я, не дожидаясь ответа, целую Макса, но он прерывает поцелуй.
— Дорогая, вы уже второй наш разговор сводите к этой петиции, — произносит он монотонно. — Можно предположить, что вы только за этим и пожаловали.
— Нет… я… — бормочу я что–то невнятное.
Чувствую, что краснею.
Робеспьер берет меня за плечи и внимательно смотрит в глаза. Невозможно выдержать этот пристальный взгляд, пронзающий, как стальной клинок. Я опускаю глаза.
— Вы хотите меня использовать? Да, мадам? — спрашивает Макс, на его тонких губах мелькает печальная улыбка. — А я, дурак, подумал, что наши отношения стали такими же, как прежде. Увы, это невозможно, вы слишком изменились. Хотя, как ни странно, такой вы мне нравитесь больше.
— Вы тоже изменились! — говорю я мрачно. — Вы стали каким–то ледяным. Мне кажется, что в вас умерли все чувства!
— Может, это и так, — пожимает он плечами. — Перейдем к делу, вы хотите, чтобы я не поддерживал петицию. Увы, я уже принял противоположное решение.
Я устало вздыхаю.
— Неужели вы не сделаете это ради меня? — прямо спрашиваю я. — Вы меня уже не любите?
— Я люблю вас, Мадлен, — отвечает Макс. — Но я никогда не смешиваю личные чувства и политику. Простите меня, дорогая, но иначе нельзя. И очень прошу вас, не предъявляйте мне ультиматумов. Я готов пожертвовать своими личными чувствами ради Франции.
Меня словно окатили ледяной водой. Отказ. Чёткий ясный отказ! Я ещё раз убедилась в том, что теперь Макс — совсем другой человек.
Ах так! Хорошо! Пеняйте на себя, мой друг! Я вас уничтожу. Я добьюсь того, чтобы вы с позором вернулись в свой городишко! Я загублю вашу политическую карьеру!
— Что ж, как вам будет угодно! — произношу я зло. — Потом вы пожалеете об этом. Я хотела как лучше для вас, а вы отказались.
С этими словами я ухожу, нарочно громко хлопнув дверью.
Меня охватила злоба, обида и какая–то грусть.
Я, Августин Лесот, прибыл к Ламету. Мне назначено. Ах, он ведь важная птичка! Он ведь занят! Какие политики мелочные! Каждую минутку берегут! А ведь жизнь — это такой простор!
— Если речь пойдёт о ваших картинах, буду вынужден вам отказать! — сразу же заявляет Ламет.
— Мсье, не надо так грубо, — улыбаюсь я. — Предлагаю вам маленькую сделку.
— Не имею чести понять! — удивляется политик.
Ох, болван! Все вы болваны! Ничего не смыслите ни в жизни, ни в искусстве!
— Вы посещаете заведение мадам Жасмин? — игриво спрашиваю я. — Не отпирайтесь, я вас там видел! Вы ещё здорово напились и выбалтывали государственные тайны!
Я начинаю гоготать.
— Наглая клевета! — восклицает Ламет.
По его волнению и эмоциям я понимаю, что попал в точку. Как нехорошо, такой важный гусь, а шатается по таким местам. Я был удивлен, когда его там увидел.
— Но ведь и вы там были! — замечает Ламет.
— Ха, я художник! — отмечаю я. — А жизнь людей искусства всегда окутана шлейфом скандалов. Нам это положено. Но вы ведь безупречный политик! У вас же кристальная репутация…
— Что вам угодно? — сдаётся Ламет.
— Повесьте мою картину в гостиной, — говорю я, указывая на моё гениальное полотно. — Рассказывайте всем, что это моя работа.
Политик кивает.
При мне мою картину на стену вешают.
Бедняга Ламет понимает, что дёшево отделался. Поделом, больше не будет ходить по таким заведениям.
ДОЛГОЖДАННЫЙ ПРАЗДНИК
16 июля
Я, Максимильен Робеспьер, принял решение. Я поддерживаю петицию. Последнее время так сложилось, что моё слово становится главным для всего клуба Якобинцев. Вернее, почти всего. Кроме Барнава и его компании, которая составляет довольно солидную часть. Да, наш клуб раскололся, этого следовало ожидать — одна группа поддерживает меня, другая — Барнава.
А триумвират ловко придумал. Под причиной петиции покинуть клуб Якобинцев и организовать свой.
Почему я решил поддержать петицию? Неужели из–за Мадлен, из–за глупой ревности… Нет, я никогда не смешиваю личные чувства и политику! Я руководствуюсь только логикой! Короля Луи Тупого надо призвать к ответственности! Предатель не может быть