– Развернись и постоим. Подождем человека.
Он вышел из машины, вроде как размяться, подышать свежим воздухом. Прострелил насквозь взглядом переулок. За «нумером шесть» был тупик из непролазных кустов. Справа за забором возвышалась глухая кирпичная стена, похоже, сарая. Следующий слева домик-хибара имел только одно оконце на переулок. Уличного освещения здесь не было.
– Неплохо, очень даже неплохо, – сказал Клычов, по привычке разговаривая сам с собой.
Подошел к калитке, изучил входную в дом хлипкую дверь.
– Хм-м, с такими бабками и такая дверь… Лохи.
– По-моему дома никого нет, – отозвался шофер.
– Почему ты так решил? – спросил Клычов.
– Да как-то… ничо не шевелится. Машину же с окна видать, давно бы вышли.
– Логично, – задумчиво сказал Клычов и сел в машину. – Похоже, накладка вышла. Поехали!
В оконце хибары Веник проводил глазами постоявшую у дома графини и уехавшую машину…
Лес кончился внезапно, как отрезанный. Экспресс вылетел из лесной чащобы на равнину, перестук колес стал тише, движение обманчиво медленнее. Вместо древесных стволов, стеной пролетавших перед глазами, за окном под голубым небом расплеснулись до горизонта поля озимых. Слева, поодаль от железнодорожной насыпи, поблескивала река. На ее берегу мужики без штанов трясли бредень. Грим успел увидеть, как на солнце сверкнула чешуёй рыба. Бегемоту надоела его походная корзинка, теперь он сидел столбиком на коленях хозяйки и, как и они, смотрел в окно. Мария Владимировна улыбалась, зачарованная плывущим навстречу солнечным пространством, одной рукой она гладила кота, другой держалась за Грима. Спросила восторженным шёпотом:
– Узнаешь?
Грим хмурил брови, пожимал плечами, он не узнавал земли, по которой его нёс поезд. Это была другая, чужая земля… Куда делся лес, откуда здесь взялась эта равнина с хлебами?!
– Что-то не помню, – растерянно пробормотал он. – Совсем не помню…
– Ну как же! – глаза Машеньки сияли. – Это же то небо, под которым ты летал во сне! Посмотри, это оно!
Грим покосился на Машеньку.
– Откуда ты это знаешь?! Это совсем другое небо. На земле должны быть цветы, а здесь озимые какие-то, – но по совету Машеньки посмотрел, вгляделся в пейзаж за окном, силясь вспомнить. И опять нахмурился…
По проходу шла проводница. Поравнявшись с ними, остановилась, заинтересованная холеным черным котом.
– Надо же, какой! Барин прямо! – Посмотрела, куда так внимательно глазеет кот, и сказала ему:
– Ну давай пакуйся, красавец, через полчаса конечная.
– Нам до Славяново, – сказал Грим.
– А мы туда не ездим, – сообщила проводница. – Доедете до конечной, а там пешком дойдете… там недалёко, километров пять.
– Не понял, – удивился Грим.
– Чего тут непонятного, – проводница вместе с Бегемотом продолжала глазеть в окно. – Славяново давно оптимизировали. Теперь конечная в райцентре. А там что? Мухосрань…
– Почему Мухосрань?! – обиделся Грим за свою деревню. Проводница перевела взгляд на странного пассажира. В глазах у нее появилась заинтересованность.
– Ну не ездим мы туда, уж шесть лет как. Называется оптимизация. Понятно?
– А как же люди?! – спросила Мария Владимировна. Проводница оживилась, разговор налаживался интересный.
– Какие люди?
– Славяне, – сказал Грим, – которых вы оптимизировали.
Проводница мгновенно созрела для политический дискуссии. Поняв это, Бегемот шмыгнул в корзинку.
– Да у нас щас кого хошь оптимизируют – не почешутся. А вас-то какая нелегкая туда несёт?
Проводница не понравилась Гриму, засаленная какая-то, руки грязные, помада на губах кровавая, наляпана абы как. И нахрапистая, готовая тотчас скандальничать.
– Да мы вот его сопровождаем, – Грим указал на Бегемота, жестко глядя в водянистые глаза проводницы. – Его тамошние кошки пригласили, для улучшения породы. Тыща рэ с кошки. Я ему ассистирую. А гражданка вот эта на кассе…
Мария Владимировна прыснула, едко глянула на проводницу: ну, милая, как он тебя отбрил? Проводница выпрямилась, приняла вид официального лица.
– A-а, юморист, значит? Хе! Ну-ну… Пешкодралом! По шпалам! Пять кэмэ! – мстительно отрубила она. И добавила. – По шпалам… славянин хренов!
В конце перрона поперек рельсов возвышался огромный бетонный блок, на котором было написано «Конечная. Поезд дальше не идет». Как будто при наличии заградительного блока это было непонятно. Они пошли к блоку по замусоренному, скользкому от грязи перрону. Справа от блока, в обход его, была натоптана тропинка.
– Грим, глянь! – Мария Владимировна, остановилась как вкопанная, показывая вперед, поверх блока. Грим посмотрел. Над блоком, с обратной его стороны, на шесте трепетал флаг Российской Федерации.
– Это что?! – изумилась Мария Владимировна. – Вроде как здесь Россия кончается…
– Неизвестно, – поразмыслил Грим, удивленный не меньше Машеньки. – А может, начинается? Пойдем, посмотрим…
Они обошли блок и увидели дрезину. Она стояла, подпертая по ходу движения в Славяново тормозным башмаком. Шест был приварен хомутом к металлическому углу дрезины и на нём и развевался российский триколор.
Грим покачал головой, разулыбался.
– Узнаю земляков-славян! Здесь, Машенька, Россия начинается!
Мария Владимировна поставила корзинку на дощатый пол дрезины. Бегемот резво выскочил на волю, уселся на железной скамье, готовый к продолжению путешествия другим видом транспорта. Вниз от насыпи, в долину, к райцентру, сбегала от дрезины тележная колея.
– Чудеса какие-то, – Мария Владимировна начала расследование. – Тут тележка на рельсах, а тут колея от телеги…
– А вон и телега, во-он, видишь, сюда едет, – присмотрелся Грим. – Сейчас разберемся. Я так понимаю, это персональная электричка славян. А машинист вон он, рядом с телегой топает…
Снизу, от магазина, отделанного белым сайдингом, лошаденка тянула вверх телегу, в аккурат в направлении дрезины. Она брела самостоятельно, без понуканий, словно возницы рядом с ней и вовсе не было. Мужичок тоже топал сам по себе и что-то пел, точнее, горланил. Грим напряг слух. Доносилось что-то знакомое, но что именно, Грим уловить не мог. Наконец тот приблизился, Грим услышал слова и обомлел. Он сразу узнал и песню и того, кто пел. Мужичок самозабвенно орал:
– В кейптаунском порту с пробоиной в борту «Жаннетта» оправляла такелаж!
Грим вскочил на дрезину, раструбом сложил ладони у рта, заорал в ответ:
– Они идут туда, где можно без труда достать себе и женщин, и вина!
Мужичок споткнулся и замер в нелепой позе, как памятник самому себе. Лошаденка, не обращая на него внимания, продолжила свой путь. Грим понял, что сразил мужичка наповал, и радостно прокричал:
– Где пиво пенится, где пить не ленятся, где юбки новые трещат по швам!
Памятник ожил. Мужичок сорвал шляпу с головы, заметался, будто по нему стреляли, и, обгоняя лошаденку, ломанулся вверх по склону, как в атаку, с истошным криком:
– А-а-а-а!
Грим ждал его у дрезины, раскинув для предстоящего объятия руки, подгонял песней:
– У них походочка, как в море лодочка!
Мужичок с разлета, по-обезьяньи, запрыгнул на Грима, обнял руками-ногами и повис, как паук.
– Ванятка! Ёханый бабай! Я как заслышал, сразу понял, что это ты! Ванятка!
Грим, растроганный, держал мужичка под задницу, прижимал его к себе как ребенка.
– Гордик, ну слазь, ну чего ты, Гордик! – Грим дрожащим от волнения голосом сказал Машеньке:
– Друг мой. Мы с детства, с одного горшка… Гордей зовут.
Гордей наконец сполз с Грима. Глаза его были полны слез. И сразу стало понятно, почему он – Гордик. Про таких говорят «маленькая собака до старости щенок». Ростом Гордик был Гриму до плеча, тощий, большеголовый, очкастый. Он отступил назад, встал, умиленно прижав руки к груди. Смотрел на Грима, как на чудо, явившееся с небес, которого Гордик ждал десятилетиями, каждый день. Очки его, старые, чиненые изолентой, с тусклыми стеклами, сидели на утином носу криво, одну дужку заменял шнурок, накинутый на ухо петелькой. На Гордике была соломенная шляпа с высокой тульей, больше похожая на мятую кастрюлю. Затем следовала фуфайка на голое тело, из-под которой на изношенные сапоги нависали просторные, как казацкие шаровары, парусиновые штаны. Мария Владимировна разглядывала Гордика с живейшим веселым любопытством, как человека, который только что раздел огородное пугало. Гордик перехватил этот её взгляд, виновато развел руками и вдруг сказал:
– Да-а, моветон…
Мария Владимировна поперхнулась от изумления.
– Что ты сказал?! – спросил Грим.
– Я сказал «моветон», значит «никуда не годится». В смысле одет я неважно, – небрежно объяснил Гордик. – Это по-французски.
– Ни фига себе! – У Грима открылся рот. Мария Владимировна был в восторге от Гордика. Протянула ему руку, представилась:
– Мария.
Гордик галантно пожал ладонь, заинтересованно оглядел Марию Владимировну, сделал ей комплимент:
– Да-а! Маша, да не наша!
Грим посмеивался, наблюдая за Гордиком. Тут подоспела, приплелась лошаденка, встала рядом с дрезиной и мгновенно задремала. Дно телеги было завалено полными мешками, пакетами, хозяйственными сумками. На каждой поклаже были пришиты полосы белой ткани с надписями «Барсуки», «Оглобли», «Сороки»… На самой маленькой торбочке, пошитой из клеенки, состеганной по швам шпагатом, было написано «Трындычиха».
– Это что?! – спросил Грим. Гордик важно сказал:
– Это адресное обеспечение населения Славяново продуктами питания. Сегодня день закупа! Они кладут список и деньги в свои сумки, а я приезжаю сюда на закуп. Ну-ка помоги перекидать…
Втроём они перетаскали на дрезину содержимое телеги, Гордик метался туда-сюда от телеги к дрезине, командовал – что куда положить и при этом восторженно восклицал:
– Ну Ванятка, а! Это ж натуральное явление Христа народу! – вдруг опять брякнул по-французски: – Полный комильфо! Маня, садитесь поудобнее, сейчас полетим с ветерком! А, Ванятка!