Графиня уже замесила тесто, раскатала сочень и теперь нарезала лапшу. По дому расплывался из кастрюли аромат.
– Верка прибегала, курицу принесла, – сообщила Мария Владимировна. – Я вот лапшу готовлю… Запугал ты землячков до психоза. Дерганая вся, спрашивает, Сталин дома?
– А ты ей что сказала?
– Сказала, Сталин в Кремль уехал.
– А она что?
– А она обрадовалась, говорит, ему там ничо не обломится, в Кремле всё занято. Я там отложила одно письмо, – она показала ножом на край стола, – прочти его. Остальные можно потом…
Грим сел читать… «Здравствуй, Ванятка, я заболела, у меня рак. Откуда взялся, непонятно. Врачи сказали – надо делать операцию. Но я отказалась, Петеньке не с кем будет быть, когда я больнице. Просила наших присмотреть за ним, да они все отбрехались. Решила – пока в силах, буду дома с Петенькой, а потом уж как выйдет. Чай, люди не дадут Петеньке пропасть. Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке. Нотариус сказал, что вы наследники первой очереди, но я не шибко это поняла. Какая еще есть очередь, вторая, что ли, если на этом свете нас только трое, я да вы. А как помру, будете только вы вдвоем. Придерживайтесь друг друга, мать-то у вас одна. Отцов не ищите, зачем они вам разные? Храни вас Бог…»
– Надо на могилку сходить, прибраться там, – сказал Грим. Мария Владимировна кивнула.
– Я тоже так подумала… Сейчас вот лапши похлебаем и пойдем. Ты пока что взять надо – посмотри. Лопату, грабли, топор. Может, моток проволоки найдешь. От коров.
…Земля была легкая, податливая. Они быстро выдергали с могильного холмика сорняки, Грим оправил его лопатой, вырубил вокруг кусты, забил по углам колья и натянул проволоку. Мария Владимировна отгребла граблями мусор, посадила на могилку кустики полевых цветов, выкопанные по пути на погост.
– Пока так, – сказал он, – потом памятник привезу. А вообще, Михалыча сюда надо, он бы всему кладбищу вид дал.
Брагин позвонил вечером, сказал, что обстановка спокойная и завтра можно приехать. Грим набрал Гордика.
– Когда завтра первая электричка в город? В десять? К девяти выкатывай свою тачку, отвезешь нас к поезду.
Грим и Мария Владимировна подошли к дрезине и обомлели. Гордик в очках комбайнёра, положив руки в крагах на руль, сидел в салоне «Победы», точнее в её кузове, приваренном к станине дрезины. Кузов легковушки был зачищен абразивом, загрунтован и покрашен красной грунтовкой, отчего сооружение было похоже на странную пожарную машину. Сзади, сбоку, на месте крыла, под защитным козырьком поблескивал никелем движок. Справа и слева вперед торчали толстенные оглобли, отчего аппарат одновременно смахивал и на пожарную машину, и на двуствольную пушку.
– Это что торчит?! – спросил про оглобли потрясенный Грим.
– Снегорезы, – небрежно сказал Гордик. – Зимой на них будет монтироваться нож, рельсы чистить.
– А руль на хрена?! – растерянно спросил Грим.
– Руль для дизайна, – объяснил Гордик. – Прошу на посадку.
Внутри салона было три металлических стула, приваренных к полу дрезины, один для машиниста и два для пассажиров. Каждый был снабжен подушкой. Мария Владимировна села, ощутила задом мягкость сиденья.
– Комильфо, Гордей!
Движок завелся с пол-оборота, Гордик прижал шкивок к ремню передачи крутящего момента, и дрезина разбежалась, бойко полетела вперед по ржавым рельсам.
– Будет подпрыгивать маленько, – предупредил он, – но это временно, ребята сказали – надо по путям пройти, протянуть болты.
– Конуру для нее придется укрупнять, – сказал Грим, озираясь в салоне, всё еще изумленный изобретательностью Митяя.
– Это я сделаю. Вот вернусь с вокзала и начну, – Гордик был одномоментно воодушевлен и озабочен. – А то теперь точно угонят!
Его приятно тревожила мысль, что его аппарат могут угнать.
На вокзале Грим сказал Гордику.
– Спасибо, что документы сохранил… Цезаря корми, в холодильнике фарш найдешь, вари ему похлебку погуще. Кстати, чья это собака?
– Сексота, – сказал Гордик. – Он его по старости со двора выгнал.
Возвращались в город налегке. Грим вёз папку с детдомовскими документами младшего братишки и жестяную банку с бумагами мамы. Поклажей Марии Владимировны был Бегемот. Опять летели навстречу озимые поля, посреди них белым на зеленом светились березовые колки, далеко в стороне поблёскивала река. Теперь эта земля была знакома Гриму. Потом поезд вонзился в глухой лес, в глазах замельтешили стволы, в стиснутом пространстве колеса гулко и мерно застучали на стыках рельс.
Грим отвлекся от летящего за окном леса, размышляя над тем, что ждет их в городе. Сказал Машеньке.
– Звонить генералу насчет Петьки я не буду. Надо рассказать про Петьку майору, а он уже подумает, как поступить.
Мария Владимировна удивилась.
– Да?! А почему не генералу? У него же возможностей больше.
– Да ты понимаешь… – Грим помолчал. – По-моему он знает, что у нас есть большие деньги. Он на поросенка не просто так зазывал. От него надо держаться подальше…
У нее вытянулось лицо.
– Да откуда же он может знать про деньги?!
Гриму не хотелось заводить этот разговор сейчас, в поезде, среди людей.
– А чего тут знать, кто же просто так даст инвалидам сто тысяч евро на лечение? – сказал неохотно Грим. Она наоборот увлеклась темой, даже растревожилась.
– Никому ничего не говорили, а все про деньги знают. Не понимаю…
Грим разозлился, но не показал этого. Долго молчал, раздумывая – сказать, нет? Решил сказать.
– Поаккуратнее со словами! Что значит «все знают»? Знают Клычов, полиция, ну и генерал. Клычов знает точно, он на этих деньгах сидел, он за них отвечает и поэтому он их ищет. Полиция не знает, а предполагает. Генерал знает, но умозрительно. Из них только Клычов шел по точному следу, вышел на нас и нашел часть денег… – Грим внимательно посмотрел на графиню. Машеньку. Она прилежно слушала. Никакой обиды Грим не заметил. Теперь, раз уж пошел такой разговор, ему предстояло сказать главное. Обидное, как всякая правда. Но сказать это надо было. – Ты говоришь, «никому ничего не говорили». Не говорили, где деньги лежат? Да, не говорили. А на ключ от дома, где деньги лежат, ты навела. Ты дала Ройзману свой адрес. Ты дала, Клычов его у Ройзмана взял, и вот что из этого вышло. Если бы не Артем…
Мария Владимировна мгновенно превратилась в разъяренную кошку. Она отпрянула от Грима, глаза её сузились, лицо побелело, стало какое-то желтоватое, некрасивое.
– Ты хочешь сказать, что Веника из-за меня убили?!
– Что за моветон, графиня! – холодно съязвил Грим. – Большие деньги любят большую тишину. Зачем надо было говорить старухе, что у тебя есть деньги на строительство церкви? Кстати, у тебя денег нет, деньги есть у нас… Теперь вся деревня будет знать. И Сексот тоже. А он человек Клычова. Сексот настучит Клычову, тот поймет, где мы спрятались. И выйдет на нас. Только теперь он попрёт напролом…
– Это как? – прошептала в смятении Мария Владимировна.
– А это очень просто. Выколотит из нас деньги и убьет. Если, конечно, мусоровоз не раздавил его…
Теперь он сказал всё, что нужно было сказать. Говорил вполголоса, смотрел при этом мимо Машеньки – поглядывал на соседей, слышат, нет?
…Брагин встретил их на вокзале. Поздоровались молча. Майор открыл багажник, показал Гриму торбу с деньгами. Грим пожал ему руку, виновато вздохнул, мол, извини, брат, так получилось… И на кладбище ехали молча. Михалыч посмотрел на их лица и тоже не раскрыл рта. На воинской части кладбища был армейский порядок, одинаковые могилки тянулись справа и слева от пешеходной дорожки шеренгами, как солдаты на плацу. Последним в левом ряду под свежей землей лежал Веник. С фотографии на них смотрел, улыбался бравый, в голубом берете с эмблемой ВДВ солдатик. Было несколько венков, один от сослуживцев, другой от командования дивизии и третий «Внуку Вениамину от бабушки Вари».
– Бабуля была на похоронах? – спросила Мария Владимировна.
– Да куда ей, это мы венок сделали, ну, чтобы по-человечески было, – объяснил майор. – А ей зачем сюда… Мы ей сказали, что Веник уехал на лечение, она выслушала и забыла. У нее же оперативной памяти совершенно нет, она помнит, как замуж выходила, сто раз уже рассказывала, а что вчера было – не помнит.
– Но Веник же не может быть вечно на лечении, – заметила Мария Владимировна.
– Ну так и бабка не может жить вечно, – резковато буркнул Грим, которого с утра не покидало подозрение, что графиня на поверку баба дура.
– А Мойсеич вон там упокоился, – показал куда-то вдаль Михалыч. – Пойдете?
– Пойдем. Но не все, – Грим незаметно толкнул локтем майора. – Артем, ты проводи Марию Владимировну, покажи ей там… А мы с Михалычем тут пока… потолкуем. Машенька, побудь с Артёмом. На обратном пути посмотри на склеп прадеда, может, там что-то подделать надо. Артём, ключ от багажника дай.
Майор всё понял, отдал Гриму ключи от машины и бережно, под локоток, повел графиню к могиле Ефима Моисеевича.
К машине пошли быстро и без лишних слов.
– Иди в контору, я догоню. – Грим открыл багажник, взял в каждую руку по две пачки, локтем захлопнул багажник и пошел в контору.
– Здесь двести тысяч евро, – он положил перед Михалычем деньги. – Это твой гонорар. Спасибо тебе. Если бы не ты, я бы, брат, пропал.
– Да от меня вообще вся эта польза пошла, – пошутил Михалыч, приятно удивленный гонораром. Он просто любовался пачками евро. – Вот если бы я не поселил тебя там, так и бабла бы этого не было. И графиню ты бы не встретил.
– Добавить? – шутливо спросил Грим. Михалыч ответил шуткой.
– В Одессе говорят, денег не бывает хватит. Не надо. Надо будет – скажу. Мне эти деньги во как нужны, – Михалыч чиркнул большим пальцем по горлу. – Позарез.
– О как?! – удивился Грим. – Зачем тебе здесь такие бабки?! – он движением головы показал на могилы за окном.