Рано бури жизни
Вкус мне дали к простоте;
Под землей глубоко —
Ждет усталого приют.
Прошел день, прошла и ночь, а Дренг не выходил, и люди не осмеливались спуститься к нему. Но они слышали его пение:
Хлебный плод срывал я
Там, где ныне льды трещат.
О земле погибшей
Будет поздний род вздыхать.
И на третий день еще доносилось из ямы замирающее пение Дренга:
Юношей стоял я
У воды без берегов.
К ней и рвусь.
Все помню.
Моа!
С тобою встречусь там?
Тут они увидели исходивший из могилы свет и в ужасе отступили. Только неделю спустя сыновья Дренга решились засыпать землей каменное логово, куда спустился старец.
А огненный свет, виденный ими, был огнем, который высек Дренг. Просидев три дня и три ночи, погруженный в свои думы, он наконец ощупью добрался своими старческими зябкими руками до огнива и высек искру.
Мгновение:
Все вокруг озарилось ярким неземным светом! Дренг очутился в живом лесу. Почва – кожа с грубыми порами, поросшая и здесь, и там волосами, а местами покрытая твердой полосатой, белой с черным роговицей. Холмы и длинные морщинистые долины обозначают выступающие под кожей суставы земли и гигантские ребра, а равнины и впадины усеяны глыбами – старыми побелевшими костями. Щебень по берегам кровяного болота состоит из выброшенных волнами человеческих зубов, а из самого болота торчат кочки – пальцы всевозможных рук, начиная с недоразвитых детских ручонок и кончая сильными, мускулистыми мужскими кулаками. А сам лес, частый и убегающий вдаль, где он сливается в бледно-розовую дымку, состоит из обнаженных деревьев, с ветвистыми членами, с глазами на стволах и с шапками из длинных ниспадающих человеческих волос. Не все деревья одинаковы. У некоторых кора совсем бело-розовая, и под ней просвечивают голубые жилы; глаза зеленые, а листва пышная, рыжая. У других – кора скорее коричневая, глаза темные и волосы черные. Но лес так велик, что разница эта мало заметна.
Лес сливается в одну общую массу, хотя и не все деревья одинакового пола и возраста. Там есть деревья-мужчины, с суковатыми ветвями и с брюшком, и есть стройные нервные девушки с трепещущими волнами пышных, длинных волос, похожие на березки весной. А из-под земли высовывают свои круглые головки малютки-побеги.
Некоторые деревья уже состарились, побелевшие волосы их поредели на макушках и торчат во все стороны; стволы искривились, и кора изборождена; но есть и совсем молоденькие деревца с молочной кожицей и светлым пушком на округленных пухлых ветвях.
Рогатые корни каждого дерева сливаются с почвой, но остальные органы живут сами по себе; кроме глаз, на каждом стволе по одному или по нескольку ушей; между ветвями открывается рот, и по всему дереву рассеяны ноздри. Но дыхание у них общее – весь лес дышит одним лихорадочным дыханием; и под землей, и во всех деревьях до последней веточки заметен один общий пульс, такт которого можно проследить по всей местности, как мирное, беспрерывное и чуть примитивное колебание – вверх и вниз; могучее общее сердце бьется глубоко в самых недрах земли. И атмосфера общая, весь лес пахнет испариной.
Насколько хватает глаз – а воздух так чист, что взор проникает на сотню миль, – тянется этот безграничный лес телесного цвета. Тут и там он кажется какими-то теневыми пятнами овальной формы, которые передвигаются с места на место. Сам Дренг сидит в лесу старым корявым пнем, с высохшим, как трут, глазом, и, отыскивая взором, откуда падают тени, видит множество плоских камбаловидных гигантских существ, висящих и плавающих в пространстве под красным небом. Одно из них – огромный овал – висит на страшной высоте над лесом. Дренг не может различить, что это такое, видит только, что оно все время скользит и движется и что его тонкие прозрачные края волнообразно, равномерно и беспрерывно колеблются в продольном направлении, словно плавники камбалы. В сравнении с этими гигантскими летучими овалами лес и все внизу кажется таким мелким и незначительным. Но красный свет с неба увлекает взор еще дальше ввысь, мимо летучих существ, и тогда они сами сразу мельчают, в воздухе становятся пушинками и забываются – так необъятно велик небесный свод, теряющийся в бесконечном мировом пространстве.
Пространство это окрашено в чудесный розовый цвет утренней зари, того источника, откуда вытекли все смутные сказания о радости жизни. Солнце стоит совсем низко, но не слепит, так что можно хорошо рассмотреть это чудесное газообразное тело, то пышно покоящееся в своем шаровидном состоянии, то сжимающееся, то расширяющееся, более чем воздушное и все же плотное, – словно рой пчел в летнем воздухе. Кругом висят планеты, которым начертаны счастливые пути вокруг солнца, а на дальнем плане целые полчища звезд рассказывают о том, что неисчислимые солнца вращаются каждое само по себе в одиночку, свободные, но повинующиеся одному и тому же блаженному закону движения. Голубые и желтые мировые тела висят совсем близко, так, что можно различить на них очертания частей света. Млечные же пути отделены миллионами миль и плывут в мировом пространстве легкими облаками.
А надо всем этим крутится звездный туман с ядром в зените, чудовищный, светящийся круговой вихрь, который образует как бы колесо, закрывающее почти четвертую часть неба. Оно всегда стоит там над живым лесом, как знамение вечной центробежной силы, действующей в бесконечности.
Искра потухла, и Дренг очутился один во тьме, во мраке. Могила сомкнулась вокруг него. Она была тесная и убогая, как те первые каменные логова, которые он устраивал себе, когда нагим и одиноким был отдан во власть зимы.
Время шло, а он все еще смотрел. Между камнями было отверстие, и сквозь него виднелся краешек звездного неба. И последнюю глубокую радость дало Дренгу осознание того, что он лежит под знакомым с детства звездным небом, в своей собственной черной земле.
Над ним в тумане мерцали Плеяды, то показывая все свои семь звезд, то снова затягиваясь влажной дымкой, мерцали и светились, неизменные, вечные.
СЫНОВЬЯ ДРЕНГА
Народ на севере все размножался. По мере того как рос Ледник, росло и потомство Дренга и Моа, делясь на многочисленные семьи и небольшие роды, рассеявшиеся по скалистому острову и продолжавшие вести жизнь своих родоначальников.
Вначале в ледниковых людях текла кровь их истинных предков, людей леса. Сыновья Дренга совершали набеги к югу, нападали на лесной народ и брали себе от них жен; их сыновья поступали точно так же, а потом так уж и повелось, что молодые люди льдов, возмужав, испытывали свое мужество, отправляясь в леса добывать себе жен. Такие набеги всегда приурочивались к весеннему времени и сопровождались буйным веселием пиров, о которых молодежь мечтала заранее, а старики хранили благодарную память. Кроме похищения юных лохматых девушек, набеги эти имели целью желанную перемену пищи, на почве сближения с родичами молодых невест. Ходили веселые сказания о похищении женщин и следовавших затем пирах, когда в праздничном чаду съедали и невест, так что приходилось повторять набег снова, чтобы не вернуться домой с пустыми руками. На чужбине гуляли вовсю!
Но по возвращении молодежи восвояси похищенных лесных девушек держали в почете, отчасти потому, что они были редкостью, отчасти за их плодовитость; и та полупроизвольная гримаса и чмоканье, с которыми сначала приближались к ним, чтобы попросту съесть их, превратились со временем в проявление ласки и выражение радости обладания.
По мере того как Ледник разрастался, расстояния, однако, все увеличивались, и требовались уже целые годы, чтобы разыскать коренных лесных людей на юге и вернуться обратно с похищенными у них женщинами. Обычай похищения стал забываться еще и по другой причине: ледниковые люди с течением времени сами размножились настолько, что молодые отпрыски разных семей, хоть и связанные узами дальнего родства, оказывались достаточно чужими по отношению друг к другу, чтобы при встречах возбуждать взаимное любопытство и изумление, которые сводят юношей и девушек вместе. Всему свое время. И весенние охоты за женщинами тоже отошли в прошлое. Потомки Дренга и его прямые предки стали двумя разными породами людей. Предания о прелестных темно-мохнатых дочерях первобытных лесов все росли и расцвечивались фантазией, но отдельные подлинные образцы, которых удавалось еще добывать, пахли мускусом и были не по вкусу людям льдов. Мечта, от которой слюнки текут, – одно, а неаппетитная действительность – другое. И после того, как расстояние и время совсем отрезали эти два народа один от другого, всякая реальная склонность к диким женщинам стала считаться безнравственной; зато мечты, обильно питаемые неудовлетворенным желанием, принимали все более увлекательные формы, и в конце концов должны были создать особый мир красоты.
Таким образом, навеки углублялась пропасть между двумя народами, разделенными по милости Ледника. Они перестали быть равными друг другу. И разделение это стало роковым. Первобытный народ, все отступавший перед Ледником, оставался все тем же, тогда как Дренг, который не мог покориться, стал другим и передал своему потомству в наследство свою изменившуюся сущность. Лесные люди постоянно отступали перед зимой, уходили все дальше и дальше на юг, чтобы продолжать жить по-прежнему, оставаться такими же, и это отступление, одновременно с их размножением, завело их в отдаленнейшие уголки земли и разбросало по всем частям света. Потомство же Дренга, осев на севере, приспособлялось ко все осложнявшимся условиям существования, отчего и подвигалось в своем развитии. Люди льдов перестали походить на голых и беспечно-забывчивых дикарей, от которых произошли; они стали совсем другими людьми.
Сыновья Дренга, ведя полную трудов и опасностей жизнь звероловов на Леднике, вырастали в крупных и мощных людей. Одежда сделала излишним волосяной покров на теле, и кожа их побелела и порозовела от долгого пребывания в тени; от вечно же ненастной погоды посветлели и волосы на голове, а глаза, в которых прежде отражался под нависшими бровями мрак лесных чащ, приняли отблеск, свойственный Леднику в его глубоких изломах и зеленовато-голубоватом сиянии на краю горизонта между льдом и небом.