Подаренный Павлом блокнот был исписан почти до корки, и она вчитывалась в своей рукой оставленные строки, вспоминая минувшую жизнь, нанесшую неизлечимые раны. Ей надо было пройти этот путь, каким бы болезненным он не казался, добираясь до глубины, от которой бежала столько времени. Всегда во всем винила его одного, но теперь впервые подумала, что у смертоносных, непоправимых ошибок было ее лицо.
Хотя осознавать себя любимой оказалось приятно, с каждым днем все сильнее хотелось доказательств. И не на словах. Я устала быть одна, но ничье иное общество не могло меня удовлетворить. Дерзкие, безудержные фантазии рисовали жаркие картины, и лишь тот, о ком я грезила, сумел бы восполнить поселившуюся в сердце и теле пустоту.
Я мечтала о его ласках, засыпая по ночам. Выбирала одежду, которая должна была понравиться ему. Наносила помаду при выходе из дома, представляя, как он сотрет ее своими прикосновениями.
Реальность же с выдумками не имела ничего общего. Да, я по-прежнему ощущала интерес к себе со стороны Филиппа, да, осознание этого грело мое бедное растревоженное пылкими чувствами сердце, но он не делал ко мне ни единого шага, и воодушевившая изначально любовь на расстоянии довольно скоро стала для меня скорее мукой, чем подарком.
Я пыталась скрывать свои чувства, не проявляя их не только при посторонних, но и рядом с ним, но как же непросто это было, тем более что Кирман все понимал, видя меня насквозь. Иногда, крайне редко, ловила на себе его задумчивый взгляд, и боль в сердце становилась острее, вскипая вместе с нерастраченной нежностью.
А сам Филипп погряз в работе, которой стало много, как никогда. Бесконечные встречи, переговоры, поездки; порой, приходя по утрам в офис, я обнаруживала его там, понимая, что он работал всю ночь. За несколько месяцев красивое лицо осунулось, под глазами залегли непреходящие тени, и даже проявились морщинки, которых не было раньше. Он работал на износ, а я изнемогала от мысли, что являюсь причиной этого. Смелое представление, но что-то подсказывало мне правоту подобных мыслей. И я то злилась на него за то, что он обрек нас на переживания, то хотела своими вниманием и заботой стереть усталость с дорогого лица. Скучала без него тем сильнее, чем ближе он находился. Запретный плод стал слишком вожделенным, маня и завораживая, заставляя все сильнее предаваться мечтаниям и все горше плакать одинокими ночами.
Город утонул в весеннем цветении, а во мне все переживания обострились до предела, но поделиться происходящим я могла только с Павлом. Как-то незаметно мы сблизились еще больше . Или нашли слишком много точек соприкосновения, или, видя мои страдания, он решил оказать хоть какую-то поддержку. Ждал после работы, чтобы подвести домой, а утром нередко заезжал, чтобы не позволить мне толкаться в общественном транспорте, и превратился в добровольную подушку, всегда готовую к моим излияниям. Да, я нередко рыдала на его плече, а потом, успокоившись, сама превращалась во внимательную слушательницу, с которой уже он делился своими проблемами. Избранница Павла была слишком юной, ее родители – категоричны в оценке их отношений, и ему ничего не оставалось, кроме как ждать, пока девушка повзрослеет и закончит учебу, не только в школе, – ей прочили блестящую карьеру в компании отца, а для этого было нужно несколько лет провести в Лондонской школе экономики. Павел, да и сама Алина не сомневались, что данное место учебы выбрано в расчете на то, что за годы учебы их страсть утихнет, а желание создать семью сменится куда более перспективными вариантами . Но родители согласились смириться с выбором дочери, если ничего не изменится к моменту окончания вуза, поэтому оставалось только подчиниться.
Молодым людям достались лишь краткие встречи урывками да разговоры по телефону, но это почти не омрачало их радости от обладания друг другом. А я иногда завидовала Пашке. Насколько легче было бы жить и справляться с несчастливой любовью, если бы в конце ожидала награда в виде желанных объятий. Но такой привилегии мне никто не предоставил, напротив, все действия Кирмана лишь убеждали в том, что надеяться не на что.
А с Павлом было легко и спокойно. Он не претендовал на мое внимание, и хотя, постоянно видя нас вместе, многие сотрудники компании не могли не сделать соответствующих выводов, мы почти не обращали на это внимание. Какая разница, о чем и кто будет болтать? Я дорожила его дружбой, видела, что и он ценит наши отношения, а до всего остального не было дела. Вплоть до одного не слишком радостного дня, когда мои чувства к Филиппу напомнили о себе с новой силой, подпитываемые горькой и безжалостной ревностью.
Я направлялась в кабинет начальника с бумагами, которые он накануне поручил перевести. Стоит ли говорить, как спешила выполнить его задание? Вместо отведенных для этого трех суток справилась за ночь и теперь намеревалась получить хотя бы каплю внимания в любимых глазах, столь желанное для меня одобрение и улыбку, которые могли бы подпитать измученное сомнениями сердце. К чему скрывать: не раз за эти месяцы после нашей поездки в Мюнхен и знаменательного объяснения я собиралась уволиться, но так и не нашла в себе силы для этого. И продолжала надеяться, что однажды все изменится, и мои чувства обретут законное основание и право на существование.
Секретарь в приемной покачала головой.
– Саш, сейчас не лучшее время для посещения шефа. Подожди с полчаса.
– У него встреча?
В этом не было ничего необычного, если бы не загадочная улыбка на лице девушки, намекающее на что-то такое, о чем мне не хотелось думать. Ни разу за все время моей работы он не приглашал в офис женщин и не устраивал здесь свиданий. Личные отношения, как и разговоры о них находились под запретом, и поверить в то, что нарушителем неписанных законов стал сам Кирман, я не могла.
Но хитринка в глазах секретарши не оставляла сомнений, и все мои усилия ушли на то, чтобы не выдать себя выражением лица. Глаза остались сухими, но вместо них зарыдала душа, хоть эти всхлипы остались неслышны для окружающих, растворяясь в сумасшедших ударах сердца. Я застыла перед массивной дверью, разглядывая ее так пристально, будто от этого зависела моя жизнь. Так и было в общем-то: то, что происходило там, за ней, лишало опоры, разрушало шаткое и ненадежное спокойствие, обретенное с величайшим трудом.
А потом эта дверь распахнулась, уничтожая остатки жалких надежд. Дама, покидающая кабинет, не имела ничего общего с делами компании. Яркая, красивая, уверенная в себе, в одежде, которую не посмел бы надеть никто из наших сотрудниц, настолько откровенной она выглядела. Не вульгарной, но подчеркивающей все то, что так нравится мужчинам. А на губах незнакомки не было помады, и этот факт стал для меня не менее мучительным зрелищем, чем легкая небрежность в прическе, намекающая на причины такого состояния.
Филипп вышел следом и тут же заметил меня, но произнесенных им слов я не услышала: внимание оказалось прикованным к вороту белоснежной рубашки, где виднелся весьма характерный след.
Я думала, это будет мой последний день в компании. Опоздания, заигрывания и шутки не имели ничего общего с неуправляемой злостью, накатившей в тот момент, когда , попав в кабинет Кирмана, я швырнула бумаги ему на стол. Действие настолько красноречивое, что не оставляло мне ни шанса. Оно не объяснялось никак иначе, кроме как ревностью обиженной женщины. Нет, девчонки, придумавшей себе сказку, не соприкасающуюся с реальностью.
Но мужчина не сказал ни слова, даже не попытался остановить меня, когда я, кипя от возмущения, бросилась прочь. Его молчание причинило еще большую боль. Не знаю, как удержалась от слез, как дождалась конца рабочего дня, чтобы оказаться наконец-то вне стен офиса.
Отыскав глазами машину Павла, вздохнула с облегчением: оставаться одной не хотелось. Я не собиралась жаловаться, сейчас это попросту не имело смысла: его мнение о моей несчастной любви звучало не раз, и в повторениях я не нуждалась, но компания парня могла хоть как-то отвлечь. Кафе или просто ужин в моей квартире, и я с удовольствием послушаю рассказы о последней встрече с Алиной, – что угодно, лишь бы не оставаться одной.
Он заметил мое смятение.
– Малыш? Кто опять испортил тебе настроение?
Не с этого следовало начинать. Жалости не хотелось, а сочувствие в глазах друга принесло обратный эффект: слезы, весь день таившиеся глубоко внутри, в один миг затмили глаза. Шагнув ближе, выдохнула.
– Об-ни-ми меня… – и, как ищущая ласки кошка, потерлась о его плечо. Я не ждала ни нежности, ни любви, не стремилась завоевать сердце, давно отданное другой. Просто мечтала о капле тепла. И безумно, до мучительной дрожи во всем теле стремилась причинить боль тому, кто наблюдал за нами из окна. Надеялась, что увидев меня в объятьях другого, он испытает хотя бы толику того, что переживала сама.
Павел растерянно хмыкнул, машинально сцепляя руки на моих плечах. В его жесте не почувствовалось ни грамма страсти, но в легком дыхании, с вопросом коснувшимся моих волос, я не ощутила раздражения. Он не злился на мою назойливую близость – уже хорошо.
– Саш, ты пытаешься соблазнить меня, или это спектакль? На нас смотрит половина компании.
Любопытные взгляды были не важны, я хотела, чтобы нас видел единственный человек.
Паша проследил за моим украдкой брошенным взглядом и усмехнулся:
– Целовать я тебя не буду, можешь не рассчитывать. И вообще, что за детский сад? Ты и правда считаешь, что эта глупая выходка бросит его к твоим ногам?
Нет, я так не думала, но в том, что увиденное Кирману не понравится, отчего-то не сомневалась. Ну и пусть! Он сам сказал, что между нами ничего не будет, почему же я не могу получать удовольствие от жизни, так же, как это происходит у него? Рабочий день окончен, и можно делать, что угодно. Например, уехать куда-то с привлекательным мужчиной.