– Не мое, – мужчина согласно кивнул. – Тогда что ты делаешь рядом? Отчего извиваешься в МОИХ руках, а в не в его?
Снова – будто хлестнул пощечиной, но не позволил вырваться и убежать.
– Ты от меня можешь скрыться, а вот от себя – не получится. Тебе это нравится, – его пальцы пробрались под тонкое белье, заставляя Сашу вздрогнуть и прикусить губу. – Как и то, что произошло в субботу. Знаешь, почему? Потому сейчас ты настоящая. И живая. А не жалкая тень подонка, заморочившего тебе голову несуществующей любовью.
– За что ты его ненавидишь? – не желала получить ответ, но не могла не спросить, снова наталкиваясь в словах Дмитрия на то, что отказывался принять разум.
– Он не заслуживает других чувств. Ни от кого. Тем более, от женщины, которой сломал жизнь. И чем быстрее ты это поймешь, тем будет лучше.
Насколько хорошо она знала Филиппа? Что таили в себе секреты, тщательно сберегаемые от нее? Саша взглянула в лицо стоящего напротив мужчины и в сурово сведенных бровях, во внезапно ставшими жесткими чертах увидела решимость. Он собирался что-то сказать, и сердце забилось, будто пойманная в силки птица. Та правда, что неизбежностью читалась в потемневших зрачках, грозила разорвать на части остатки ее мироздания.
– Я не хочу ничего слышать… – метнулась к двери, почти натыкаясь на нее, в безуспешной попытке как можно скорее оказаться где-то далеко, избежать откровений, к которым была не готова, но резкий окрик заставил замереть на месте.
– Сядь! – мужчина обхватил за локоть, подталкивая к стулу в углу комнаты. – Ты выслушаешь меня! И выкинешь его из головы! И отсюда, – на мгновенье удержал ладонь на ее груди, в том месте, где взрывалось сердце отчаянными толчками.
Глава 26
– Хочешь кофе? – он опять был спокоен и выдержан, словно и не рычал несколько минут назад.
– Не хочу, – во рту пересохло, но думать о питье Саша не могла. Мечтала сбежать от пронырливого взгляда и ненужных ей откровений. Боялась того, что собирался рассказать ей Макеев, совершенно ясно понимая, что ничего доброго он ей не поведает. И хотя не верила, что рассказанное на самом деле заставит ненавидеть Филиппа, узнавать неприглядные подробности из жизни дорогого человека была не готова. Не только сейчас – вообще не видела в этом смысла. Понимала прекрасно, что до нее у Кирмана были и другие женщины, и события, о которых тот не случайно молчал. Теперь… Что изменится, когда ее душа вновь вывернется наизнанку чужими признаниями? Зачем они ей?
Дмитрий усмехнулся, глядя, как молниеносно меняется выражение на лице женщины.
– Правда всегда приносит боль. Только без нее – никуда. Так-то…
Он приоткрыл дверь в кабинет, крикнув секретарше:
– Людмила Борисовна, сделайте два кофе, пожалуйста.
– Я же сказала, что не хочу, – его настойчивость даже в такой мелочи возмутила.
Мужчина пожал плечами.
– Ты можешь передумать… попозже. Или я сам выпью второй. Хотя не пойму, зачем отказываться? Только подумай: горячий. Густой. Терпкий. Мой секретарь варит его просто изумительно.
Саша поморщилась. Все звучало настолько нелепо, что у нее опять возникло желание ударить этого человека, стереть надменную улыбку, прекращая бессмысленные рассуждения о вкусе кофе.
– Ну что случилось? – Макеев остановился перед ней, и, прежде чем Саша успела отреагировать, склонил голову и прихватил губами ключицу. Надо было оттолкнуть его, но сил хватило лишь на то, чтобы сдержать стон и не подставить шею под неожиданную ласку. Этого хотелось. Нестерпимо. Ощутить, как сильные руки расправятся с пуговицами на блузке, слегка задевая кожу и словно посылая по всему телу крошечные разряды тока. Оказаться открытой глазам, губам, понравиться настолько, чтобы ничего и никого постороннего не осталось между ними хотя бы на короткое время. Другого не нужно. Саша не верила, что их может связать что-то иное, чем лишающая рассудка страсть, не понимала этого человека, знала о нем ничтожно мало, но была готова довольствоваться и краткими моментами забвения, наслаждаясь близостью.
Как горько ни было это признавать, Дмитрий понимал ее реакцию, чем превосходно пользовался. Вот и сейчас распрямился, с усмешкой глядя в лицо. Без намека на желание, как совершенно постороннему человеку, проговорил:
– Жаль, что на тебе не юбка. Это гораздо удобнее… в определенные моменты.
Сознание тотчас отозвалось на его высказывание, подкинув отчетливые картинки подобных моментов. Саша едва сдержала злые слезы… и на самом деле пожалела, что не надела юбку. Уже семь лет не надевала ни разу с того самого дня. Ни юбок, ни платьев в ее гардеробе сейчас вообще не было, но до сих пор и в голову не приходило озаботиться данным фактом.
– Я не ношу юбки, – процедила, не глядя на мужчину, однако это не помешало заметить, как он опять ухмыльнулся.
– Зря. У тебя красивые ноги. Могу себе представить, как шикарно ты смотрелась бы в чулках… – он оглянулся, окидывая взглядом рабочий стол, – вот здесь, например.
Кожа на ладони загорелась от боли, когда Саша все-таки хлестнула его по лицу.
Дмитрий рассмеялся, даже не поморщившись, хотя щека тут же заалела, выдавая отчетливый отпечаток ее руки.
– Полегчало? Можешь повторить, только это ничего не изменит. Ты останешься такой же красивой и так же сильно будешь хотеть меня.
– Я тебя ненавижу! – она и впрямь так думала, но какая-то неведомая сила удерживала рядом, не позволяя хлопнуть дверью и избавиться от наваждения.
– Одно другому не мешает, – Дмитрий кивнул вошедшей с подносом секретарше. – Спасибо, Людмила Борисовна. Аромат чарующий, как всегда. – Подождал, пока та уйдет и уточнил у Саши: – Ну что? Присоединишься?
Она могла закатить истерику, ведь так хорошо умела это делать. Только был ли в том смысл? Макеев откровенно смеялся над ней, пробуждая давно отринутые эмоции, и продолжал играть по своим собственным правилам, а жалкие Сашины потуги что-то изменить были абсолютно бессмысленными. Оставалось только действительно уйти … или же подчиниться его законам.
Придвинув к себе чашку с ароматным напитком, попросила:
– Говори. Рассказывай свою правду.
Его взгляд стал слегка снисходительным, и если бы Саша осмелилась, то смогла бы поверить, что в глубине глаз мелькнуло что-то похожее на теплоту.
– Это не МОЯ правда. Просто правда, такая, как есть.
Спорить не было сил, и Саша отвернулась к окну. У нее на самом деле нет выбора, кроме как выслушать это откровение, обжегшее с первых слов куда сильнее, чем горячий кофе в чашке, сжимаемой в дрожащих руках.
– Детство твоего короля было совсем не сказочным. Даже имя, впоследствии звучавшее роскошно и загадочно, для мальчишки в детском доме напоминало насмешку. Издевательство судьбы. Почти все время, что помнил себя, он ненавидел нищету. И тех, по вине которых оказался в серых, однотонных, потрескавшихся стенах, среди десятков таких же брошенных и никому не нужных детей. Так же, как все они, ждал, расплющивая нос об стекло во время приезда гостей, что кто-то обратит на него внимание. Очень старался быть хорошим, когда красивые дяди и тети задумчиво прохаживались среди бедно одетой малышни, рассматривая остриженные головы. На него почти никто не смотрел. Это потом, спустя годы, забыв, что такое чувство голода и какими темными бывают ночи, наполнив кошелек вожделенными банкнотами, он без труда поправил и заметно портящий его внешность неоднократно сломанный нос и старания ми стилистов добился того, чтобы непослушные волосы лежали именно так, как ему хотелось. Но тогда никого не привлекал худой, почти сплошь усеянный синяками и царапинами пацан с угрюмым взглядом. Все всегда проходили мимо. Он ревел по ночам, спрятавшись под колючим одеялом от проницательных взглядов друзей, и клялся самому себе, что однажды все изменится и от него никто не посмеет отвернуться.
Саша будто воочию увидела перед собой маленького потерянного ребенка, отчаянно ждущего хоть каплю любви, вспомнила тонкие Дашины ручонки, которыми девочка обвивала ее по утрам, и сердце заныло, а глаза наполнились слезами. Слух тут же полоснул резкий, грубоватый смех.
– Не спеши его жалеть. Дослушай.
– Ему было лет тринадцать или около того, когда в детский дом впервые приехал один мужчина. Таких крутых машин дети и по телевизору никогда не видели. От него даже пахло роскошью, незнакомой и безумно привлекательной жизнью. Только много позже стало известно, что щедрыми подарками, которые он регулярно начал привозить, мужчина пытался искупить свои многочисленные ошибки. Чьи-то слезы, сломанные судьбы, попранную справедливость. Ведь так легко заслужить прощение у судьбы горкой конфет, брошенной подобно костям для голодных собак.
Кирман его ненавидел. С первого взгляда, едва только это холеное лицо попалось на глаза. Ухоженные руки, до блеска начищенная обувь, костюм из какой-то сияющей ткани – все это вызывало омерзение, усиливающееся при каждой встрече. А встречи происходили часто. Он сначала приезжал один, приводил горы сладостей и игрушек, а потом подолгу просиживал в кабинете директора, после чего на лице той еще долго блуждала раболепная улыбка. А спустя примерно год появился вместе с девочкой. С дочкой , этаким маленьким ангелом, вполне соответствующим своему имени, с пшеничными волосами и глупыми кукольными глазками, переполненными восторгом. Она любила целый мир, своего папочку и даже тех озлобленных пацанов, которые почему-то старались держаться от нее подальше. Почти все из них.
А Кирман… нет, он не сразу увидел в ней свой единственный шанс, но не спрятался, подобно другим. Вышел навстречу, не понимая, чему девчонка радуется. И ответил согласием на ее совершенно дикое и немыслимое предложение дружбы.
Странно, даже отец был не против. Не погнушался тем, что его принцесса часами просиживает в обществе безродного щенка, рассказывая ему какую-то чушь. Мальчишка слушал и делал вид, что счастлив от этой болтовни. И с каждым днем испытывал все большее отвращение к ее отцу. Недосягаемый мир манил и завораживал, а от собственной беспомощности хотелось выть: он слишком хорошо понимал, что ничего подобного ему не светит. Бывшие выпускники детдома нередко приходили навестить воспитателей, и понять по их внешнему виду, какое будущее его ждет, было нетрудно. Это отрезвляло, наполняя сердце такой яростью, что он готов был крушить все попадавшееся под руку. И делал это нередко, оставляя на теле новые синяки и отчаянно мечтая о другой жизни, с другим запахом и вкусом. Именно так благоухали волосы маленького ангела, а губы были сладки тем самым вожделенным вкусом, о котором он грезил ночами.