о, чтобы сделать следующий вздох. А потом все возвращалось: пелена перед глазами, тупые тиски боли в висках и с каждой минутой увеличивающийся ком в груди. Слез не было. Ее трясло изнутри, будто рыдали душа и сердце, где-то находящее силы биться дальше. А глаза оставались сухими с того самого времени, когда с уст мужа слетело одно-единственное имя.
Саша привыкла к ночным кошмарам, научилась терпеть их почти безропотно, смирилась с бессонницей, с пустотой, с одиночеством. Но что делать теперь, даже представить не могла. Переполняющее ее чувство было незнакомым. Оно душило, причиняя реальную физическую боль, давило на грудь, туманило мозг. От вкуса собственной крови во рту уже тошнило. Ненависть. Раздирающая, безжалостная, едкая, словно кислота, пронизала всю внутренность, разрастаясь до необъятных размеров.
Не знала, что способна испытывать подобное, что желание причинить боль другому может быть настолько сильным. Хотелось крушить все вокруг, разорвать в клочья бумаги на столах, разнести вдребезги стеклянные дверки шкафов, чашку с глупыми цветочками, оставленную на подоконнике кем-то из сотрудников. Запустить ею со всего размаха в приоткрытое окно. Закричать, срывая голосовые связки, до хрипоты… Хрипоты…
Какая же она дура. Слепая, наивная, так и не научившаяся смотреть в лицо реальности. Как могла ничего не заметить? Какой смешной, должно быть, выглядела в его глазах… Или не смешной – жалкой. Ничтожной. Той, о которую больше не хочется мараться. Он ведь именно поэтому не позволил прикоснуться к нему и сам не тронул губ. Это и впрямь непозволительная роскошь, на которую было бессмысленно надеяться. Почему же не поняла все с самого начала?!
Новая струйка крови опять коснулась языка, и Саша закашлялась, выхватывая взглядом остановившуюся во дворе офиса машину. Павлу хватило единственной встречи с Макеевым, чтобы понять то, что она не рассмотрела, оказавшись в его постели.
Даже не заподозрила. А сейчас будто прозревала, глядя на приближающуюся к входу фигуру. Наклон головы, размах плеч, кошачья грация в движеньях, не исчезнувшая никуда. Походка стала тяжелей, но все равно была слишком узнаваемой. Как могла не увидеть, не почувствовать ничего? Где были ее глаза?
Впору было смеяться над собственной глупостью, да вот только не появилось ни капли веселья. Боль – непроходимой стеной, тем самым дождем, от которого изнемогала столько лет. И жгучая, разрывающая сердце обида. И ненависть, которую он так мечтал в ней взрастить…
Хотела перехватить его в коридоре, но ноги сделались ватными, и несколько шагов пришлось преодолевать очень долго. Когда, наконец, оказалась в кабинете, не утруждая себя стуком в дверь, мужчина уже успел раздеться и расположиться за столом с какими-то бумагами. Но тут же отложил их, поднимая на нее лицо. Кажется, улыбнулся, хотя выражение его лица Саша разобрать не могла. Сама себе больше не верила. Ее прежние выводы и заключения оказались бессмысленными. Все ложь. Ложь.
– Доброе утро.
Она впилась ногтями в ладони, вынуждая себя кивнуть. И смотрела, смотрела, впивалась глазами в каждую черточку. Как это могло случиться? Почему? За что?!!
– С тобой все в порядке? – Макеев нахмурился. – Ты здорова?
– Конечно… – хотелось рассмеяться в ответ на эту наигранную заботу, но рот не подчинился. Она даже улыбнуться не смогла: губы расползлись в кривую линию, и искусанная кожа противно заныла. – Со мной все просто замечательно. Я пришла сказать, что Вы достигли своей цели.
Мужчина поднялся из-за стола, шагнув к ней.
– О чем ты говоришь? Какой цели?
– Ну как же? Я ведь должна была возненавидеть? Вы этого добивались? Так вот: можете себя поздравить. Операция прошла успешно!
Голос сорвался. Глаза по-прежнему оставались сухими, но вместе с дыханием наружу вырвался стон растерзанной души.
Макеев подошел вплотную. Высокий – она едва доставала ему до плеча. А раньше так любила прятать лицо на этом плече, ожидая, когда теплое дыхание коснется волос. Полагала, что досконально изучила его тело, а на самом деле даже узнать не смогла. Ни рост, ни цвет волос, ни их непокорную жесткость. НИ-ЧЕ-ГО. Глупая. Какая же она глупая!
Мужчина легонько дотронулся до ее губ, нахмурившись еще сильнее.
– У тебя кровь.
Этот почти нежный жест стал последней каплей. Она закричала, захрипела, выплескивая то, что бурлило внутри с самого утра, не задумываясь о том, что их могут услышать.
– Какая разница? Вам? А, Дмитрий Сергеевич?! Или лучше сказать: Филипп Аланович? На какое имя Вы отзываетесь быстрее?
И, наконец, засмеялась, когда его лицо в один миг лишилось всех красок. Стало пепельным, как в тот день, когда начался отсчет самого жуткого обмана в жизни.
– Саша… – рваный выдох обжег лицо, и она отстранилась. Как жаль, что не сделала этого раньше. Кукла. Игрушка, наблюдать за которой наверняка было забавно.
– Да? Хотите что-то мне объяснить? Не утруждайтесь! В этом больше нет смысла!
До последнего надеялась, что это какая-то ошибка, дикое, немыслимое заблуждение ее мужа, то, что не могло привидеться в самом страшном сне. Так ждала, что мужчина рассмеется ей в лицо, опровергая безумное откровение. Но он молчал, будто онемев, застыв на расстоянии шага, не отводя глаз, внезапно вернувших свою черноту.
Кажется, все слезы она выплакала раньше, потому что искать в них облегчения уже не получалось.
– Я простила бы что угодно… Достаточно было сказать, что я тебе не нужна. Зачем… так жестоко? Нравилось наблюдать, как я рыдаю на твоей могиле? ЗА ЧТО??? – единственный оставшийся вопрос. Иное уже не имело смысла.
– Саша… – снова произнес одно только имя, будто других слов не осталось. Но она их и не ждала.
– Ненавижу… Лучше бы ты на самом деле умер, и я продолжала верить в идиотскую сказку о любви. Никогда бы не узнала, что все было только игрой!
– Нет.
Он дернулся, почти врезаясь в нее, но тут же отстранился. Как тогда, в квартире, предпочитая лишний раз не дотрагиваться до нее.
– Да! – Саша опять закричала, когда вместе с болью от его отстраненности пришел стыд. То, что видел этот человек, безусловно, запомнил навсегда. Как посмела надеяться, что он может ее желать? После всего, что случилось? Ждала, выпрашивала ласку, как голодная собачонка – кость. А ему и прикасаться было неприятно.
Спрятаться бы, исчезнуть, скрыться от его глаз. Пусть смеется потом, рассуждая, как славно провел очередную дурочку. Не видеть ничего, не слышать, забыть, если бы это было возможно.
Как же хотелось сделать ему больно! Вернуть каплю того отчаянья, что рвало на части сердце. Зацепить хотя бы физически. С размаху обрушила локти на грудь мужчине, с каким-то злорадным наслаждением наблюдая, как он качнулся, делая судорожный вздох. Но этого было мало! Ничтожно мало! Хотелось ударить сильнее, чтобы страдание стало очевидным, стереть с его лица оцепенение, заставить корчиться здесь, у нее на глазах. Как будто это могло смягчить собственную боль!
– Не-на-ви-жу! – повторила, понимая внезапно, что он по-прежнему молчит.
Вселенная рушилась. Вера теряла основания, а у любви не осталось даже малейшей зацепки, чтобы продолжать существовать.
– Знаю, я виновата… Я любила сильнее, чем это допускал разум. Так хотела сделать тебя счастливым… Ведь верила, что способна на это!!!
Ноги вдруг лишились опоры, и она бы упала, если бы не его руки, подхватившие в то же мгновенье.
– Саша… Позволь мне все объяснить…
Как же она устала… И это так смешно… Объяснить?
– Кому? Твои объяснения – кому они теперь нужны? Мне? Моему мужу, который семь лет терпит рядом с собой нелюбимую? Или твоей дочери, которая считает отцом другого человека? КОМУ И ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ОБЪЯСНИТЬ?
Глаза мужчины расширились в изумлении, граничащем с ужасом, и Саша внезапно поняла, что не знает, кого ненавидит в этот момент сильнее: его или себя за удовольствие, которое испытала, увидев, что удар достиг цели. Но ей снова было мало. Она жаждала заставить пережить хотя бы толику того, что испытывала сама. Ударить больнее. Не физически, но руки дернулись, снова вжимаясь в него локтями, с такой мощью, что пальцы свело судорогой. Он закашлялся, но даже не попытался увернуться. Это еще больше разозлило: подобная покорность была неуместной, теперь, когда стала очевидной вся его игра. Лучше бы выгнал, вышвырнул прочь, возмутился из-за ее истерики, сказал очередную колкость, только бы не стоял вот так: недвижимо и бесстрастно, с дурманящей чернотой в опустошенном взгляде. Словно чувствовал свою вину… Но этого не могло быть. Слишком много лжи, бесконечный круговорот, из которого уже не освободиться. Тонула в слепящем отчаянье, действительно сожалея, что он находится сейчас перед ней. Живой.
– Жаль, что тогда, в аварии, разбилась твоя жена, а не ты. Всем было бы легче…
Дернула на себя дверь, случайно задевая его плечо, и отшатнулась. Тысяча крошечных иголочек вонзилось в тело, стыдом, страхом, разрастающимся отвращением и к нему, и к себе самой. Перед тем, как выскочить наружу, на миг обернулась, но сгустившийся в глазах туман не позволил рассмотреть его лица. Засмеялась отрывистым, злым смехом.
– Чтобы заставить меня ненавидеть, достаточно было сказать правду, а не терпеть рядом столько времени. И уж тем более не вынуждать себя ко мне прикасаться!
Он что-то попытался ответить, но слышать не было сил, как и видеть его, осознавая собственную ничтожность, чувствовать грязь, от которой теперь не отмыться до конца дней. Саша влетела в собственный кабинет, выхватила из шкафа куртку, забрала сумку и ринулась к двери, не обращая внимания на расширившиеся глаза коллег, на их удивление, игнорируя посыпавшиеся со всех сторон вопросы. Вообще не различала ничьих голосов. Отчаянно нуждалась в глотке свежего воздуха и в том, чтобы оказаться как можно дальше от этого места. От него. От прошлого, оставившего и на теле, и на сердце каленые метки. Бежать. Прочь. На этот раз навсегда.