Герцог тяжело встал, запахнул халат, пожевал губами, задумался, словно собираясь что-то мне сказать, потом махнул рукой и молча вышел через дверь, соединяющую наши спальни.
Я была так взбудоражена, что стало не до сна. Нервно ходила взад-вперед по спальне и не могла решить: радоваться мне или огорчаться? То, что у меня не будет детей, это огромный минус. Но то, что герцог не будет ко мне больше приходить, это плюс. В итоге я выпила немного вина (то ли в честь праздника, то ли поминок) и легла спать.
У Лилии с Бертоном все окончательно разладилось. Он не скрывал своих любовниц, она демонстративно смешивала его имя с грязью и распускала обидные слухи.
— Знаешь, Софи, — сказала она мне однажды, — я приняла решение. Свой долг я выполнила, наследника родила. А дальше могу делать что угодно.
— Что ты имеешь в виду? — я перевела взгляд с прилавка с тканями, которые выбирала, на пылающее решительностью лицо Лилии.
— То, что я свободна от обязательств, — заявила она. — Если у мужа любовницы меняются каждые полгода, почему я должна хранить ему верность?
Я нахмурилась. Прелюбодеяние — мерзкое слово. И пусть я считала себя уже достаточно циничной особой, супружеская измена для меня по-прежнему оставалась неприемлемой.
— Лили, милая… Это же позор. И дети… — начала я. Лилия меня резко прервала. Она нервничала, стараясь казаться смелой, но я видела страх и боль в ее глазах.
— Софи, ты как была наивной простушкой, так и осталась, — дрожащим голосом заявила она, и я услышала нотки паники в ее голосе. — Сейчас столько способов предохранения, что дети — последнее, о чем стоит волноваться. А если вдруг забеременею, всегда можно посетить спальню супруга. Если, конечно, мне повезет его в ней застать.
Последнее она пробормотала в сторону.
Я с болью в сердце смотрела на свою подругу. Никакие уговоры и убеждения на нее не действовали. Упрямство, злость, желание отомстить мужу затмили разум Лилии и сделали ее невосприимчивой к доводам рассудка.
Первым ее любовником стал ветеран первой англо-бурской войны — капитан де Лориньи. Военный мундир и ордена всегда манили женщин, как огонь мотыльков. Лилия влюбилась без памяти, а я вынуждена была выслушивать ее восторженные отзывы о капитане. Она восхваляла широкий разворот его плеч и сильные руки, боевые шрамы и неутомимость в постели. Для меня это было одновременно и неприятно, и интересно. Как может нравиться то, что делают двое в спальне — я не понимала. Постель ассоциировалась у меня только с герцогом. И любое упоминание о плотских утехах вызывало стойкое отвращение и брезгливость.
Бертон закатил скандал. Лилия в ответ припомнила ему и Офелию — актрису, и мадмуазель Коко — певичку, и молодую вдову барона Чандерса, и многих других. Муж заткнулся. А дальше… Дальше было все хуже и хуже. Нет, в высшем свете всегда царили вольные нравы, и измены были частым явлением среди аристократов. Но их не принято было афишировать. Все происходило за закрытыми дверями, в темноте спальне. Но Лилия, как будто специально, выставляла свои увлечения напоказ. Словно наказывала своего мужа, мстила ему за боль… «Куда это все приведет?» — спрашивала я ее, но она только отмахивалась.
Слухи и сплетни было не скрыть. Герцог за ужином обратился ко мне с нравоучениями.
— Миледи, — я подняла голову: нечасто он обращался ко мне, особенно в последнее время, — я бы вам советовал прекратить любые отношения с Лилией Девони. У нее очень плохая репутация в свете.
Я фыркнула и продолжила есть.
— Я настаиваю, — высокомерно произнес супруг.
— Лилия — моя подруга с детства, — наконец ответила я, — я буду с ней общаться, даже если она будет ходить по улицам голая.
— Но слухи… — задохнулся он от возмущения, — слухи могут коснуться вас!
— Не коснутся, — бросила я холодно. — Вы сами говорили, что герцогиня стоит так высоко над простыми смертными, что ничто не сможет пошатнуть ее репутации.
— Я вас предупредил, миледи, — скривил губы герцог. — Если вы так невоспитанны и безнравственны, что позволяете себе…
Я встала из-за стола, не дослушав его гневную тираду. Меня уже давно перестало волновать мнение герцога обо мне.
— Стойте! — донесся дребезжащий окрик. — Я еще не договорил!
— Ну, так договорите в одиночестве. У вас это хорошо получается, — бросила я, даже не приостановившись.
Я тщательно следила за приглашениями и визитными карточками. И никогда не принимала участия в мероприятиях, где предположительно могли появиться мои родители. Мама настойчиво пыталась посетить меня дома, присылала письма (не распечатывая, в камин), приглашения, визитные карточки (сразу в мусорную корзину). Подстерегала в парке и в театре.
— Нам нужно поговорить, Софи, — умоляющим тоном уговаривала она меня.
— Нам не о чем разговаривать, — бросала я и поворачивалась спиной.
Но однажды мама неожиданно нанесла визит. Было раннее утро, я еще была дома, и встречи избежать не удалось.
— Доброе утро, миледи Нордвик. Чаю? — прохладно произнесла я, присаживаясь на кушетку в гостиной.
— Софи, перестань изображать из себя герцогиню, — устало произнесла мама, — я пришла к тебе просить прощения.
— Вовремя, правда? — саркастически усмехнулась я. — Хорошо просить прощения и каяться, когда все уже случилось, деньги уплачены и назад дороги нет.
— Уже столько времени прошло после свадьбы, а ты все злишься.
Мама всхлипнула и поднесла платочек к глазам. Я усилием воли задавила в сердце сочувствие и жалость.
— Как отец? Я слышала, он путешествует по Европе, — бросила я небрежно, — уже почти год.
— Мы разошлись и давно не общаемся, ты же знаешь, — тихим тоном ответила мама. — Я сейчас с Аделью в Бате. Она передает тебе привет. Может, приедешь на лето к нам? Пообщаетесь?
Я отрицательно мотнула головой. Мама тяжело вздохнула и полезла в ридикюль.
— Вот, возьми, она тебе написала, — мне протянули письмо. Первым порывом было гордо оттолкнуть руку, но любовь к сестричке не позволила это сделать.
— Спасибо, — я положила конверт на столик. — Что-то еще, миледи?
— Да, — голос мамы словно помертвел, красные опухшие глаза смотрели в сторону, — меня давно мучает раскаяние…
Я насмешливо поджала губы, но промолчала. Я годами вытравливала из себя любое сочувствие и преклонение перед родителями, строила вокруг сердца каменную стену, и ее слезы уже практически не трогали меня.
— Мы виноваты перед тобой, — наконец выдавила она из себя, — сильно виноваты.
— Неужели? — я подняла удивленно брови. — Что же может быть хуже того, что есть сейчас?
— Я… — мама опять всхлипнула, крупные слезы побежали по щекам, — я обманула тебя. Это мучительно… Перед свадьбой… Я испугалась… Роберт…
Бессвязные слова заставили меня напрячься, появилось нехорошее предчувствие. Внутри образовался ледяной комок. Я с ужасом ждала продолжения.
— Его не отпустили тогда… — у меня по спине побежали мурашки. — Я умоляла твоего отца, но он был непреклонен. Особенно после того, как мы нашли письма и многочисленные портреты юноши в твоей комнате. Мы поняли, что у вас все слишком серьезно. Когда его уводили, Роберт кричал, что не оставит тебя, что найдет способ помешать свадьбе. И мы испугались…
Мама замолчала, пытаясь справиться с рыданиями.
— Продолжай… — тихим свистящим шёпотом произнесла я, волоски приподнялись у меня на руках от внезапного страха.
— Отец заплатил полисменам. Роберта осудили за кражу. Роланд был на суде, подтвердил, что молодой человек забрался в дом и пытался украсть твои драгоценности.
— Дальше.
— Ему дали три года колоний, — наконец призналась мама, опустив голову. — Отправили на пароходе вместе с другими заключенными в Австралию.
Я от шока не могла вымолвить ни слова. Потом вскочила и заметалась по комнате.
— Я найду его. Сегодня же поеду в Скотланд-Ярд. Его уже должны были освободить, но я сниму с него все обвинения. Деньги у меня есть. Я этого так не оставлю, — торопливо бубнила под нос сама себе.
— Софи, Софи, стой, подожди, — мама умоляюще протянула ко мне руки. — Я… Я потом захотела восстановить справедливость. Конечно, уже после твоей свадьбы, прости. (Мама опять заплакала.) Я узнавала… Роберт Уайт погиб в колониях на руднике. Там произошел взрыв парового двигателя. Много заключенных погибло. Это точно. Мне написал его надзиратель, лично.
Я стояла в центре гостиной, и что-то рушилось и ломалось внутри меня. Возможно, последние остатки доброты и любви к родителям?
— Я ненавижу вас, — ровным бесцветным голосом, в конце концов, произнесла я. — Убирайтесь из моего дома. Я не хочу вас больше видеть.
— Софи! — умоляюще прошептала мама. Я презрительно махнула рукой.
— Ваша светлость. Так нужно обращаться к герцогине, вы сами мне говорили, — и, выглянув в коридор, громко произнесла: — Максимилиан, проводите леди Нордвик, она уже уходит.
Внутри образовалась ледяная глыба. У меня больше нет сердца, у меня больше нет матери, нет отца, нет любви. У меня есть только титул и деньги. Равноценный обмен, не правда ли?
— Ты посмотри, какой красавчик, — достаточно громко произнесла леди Лилия Элизабет Девони, моя лучшая подруга, обмахиваясь веером. Так громко, что стоящие рядом пожилые женщины возмущенно зашушукались.
Я сделала вид, что мне интересно. Мы стояли на террасе и смотрели на ярко освещенный танцевальный зал, хорошо просматривающийся в проеме арки. Молодой человек, который привлек наше внимание (точнее, внимание Лилии), топтался возле двери и растерянно поглядывал вокруг, явно кого-то высматривая.
— Да, неплох, — негромко ответила я, — высок, строен, мускулист… Лакомый кусочек. Но он кого-то ждет.
— Возможно, меня? — произнесла Лилия с придыханием и двинулась к двери. «Ну вот, — вздохнула мысленно, — сейчас начнется». Ее способ обольщения я знала наизусть. Жертва еще ничего не подозревает, а ей уже никуда не деться.