— Выиграл… — пробормотала Лилия притворно скучающим тоном.
— И?
— И, — Лили перевела на меня блестящие глаза, — мы живем вместе. Стали такой добропорядочной и примерной семьей, что даже противно.
— Но это пока, — добавила она, видя мою неприкрытую радость.
— Это же замечательно! — воскликнула, радуясь за них. — Ты простила его? Как происходило примирение? Ну, рассказывай!
— Что рассказывать? — смутилась Лили. — Он на коленях умолял его простить. Сказал, что по-настоящему любил только меня… Что был дураком… Ну, в общем, я на четвертом месяце.
Я заулыбалась и крепко обняла подружку.
— Как же я рада за вас!
Мы говорили и говорили, пили чай с пирожными, я хвасталась, что умею стирать и готовить еду. Лилия смеялась, что не нужно было выходить замуж за герцога, чтобы скатиться к рабочему сословию. Как и планировала сделать в семнадцать лет, собираясь замуж за Роберта.
— Так что ты решила с ним? — поинтересовалась подруга уже серьезно.
— Не знаю, — вздохнула я, — мы столько всего пережили. Столько боли, злости, непонимания… Скорее всего, ничего не получится. Он еще полон обиды и гнева. И хоть и любит меня, но…
— Софи, — прошептала Лилия, — ты же мне сама говорила, что любовь — это самое главное в жизни. Что она побеждает все. Преодолевает любые препятствия и трудности.
Я задумалась.
— Конечно, тебе тогда было семнадцать лет, — со смешком добавила Лили, — и с того времени ты сильно выросла.
Я рассмеялась, вспомнив тот разговор.
— Я была наивной, Лили?
— Да. Но ты была совершенно права, Софи…
В Камберленде стояло лето. Мы с Мэри сели на дилижанс в Карлайле как самые обычные пассажиры. Багаж должны были доставить позже. Я, не отрываясь, смотрела в окошко кареты, наслаждалась каждым мгновением, впитывая родные неповторимые запахи, наполняясь, как воздухом, светлой радостью и счастьем. Я дома! Одуряюще пах вереск, зеленели бескрайние луга, вдалеке показались живописные вершины Камберлендских гор. Я чувствовала, как влажный терпкий морской воздух наполняет легкие. Только любимый дом может быть до боли, до слез таким прекрасным.
Уже подъезжая ближе, я увидела полуразвалившуюся западную башню. Она стояла без крыши, с выбитыми окнами, покосившаяся, словно сгорбленная немощная старушка. Камни, выпавшие из стены, и побитая черепица были разбросаны внизу, на земле.
Мама уже ждала меня в замке. Когда стихли рыдания и причитания «Наконец ты дома!», она рассказала, что произошло. Поздней весной на море разгулялся шторм. Ветер был такой сильный, что с корнем вырывал кусты и деревья. Прохудившаяся крыша замка не выдержала подобного напора. Почти половина черепицы слетела. Когда буря немного утихла, слуги бросились собирать ее для того, чтобы починить крышу. И в это время башня окончательно рухнула.
— Ты писала в телеграмме, что сильно пострадали двое слуг, — взволнованно напомнила я маме.
— Понимаешь, — она смутилась и покраснела, — я так хотела, чтобы ты приехала, что немного приврала.
И она улыбнулась краешком губ.
— Кухарка сломала руку, но уже почти выздоровела. Только кисть еще в лубке.
— Ничего, — я крепко обняла маму и поцеловала в щеку, — я все равно собиралась возвращаться. Ты только немного ускорила мой приезд.
Золото, высланное адвокатом, и то, что мы выручили за продажу моих драгоценностей, закончилось очень быстро. Мы только закупили стройматериалы, наняли работников и начали ставить леса вокруг башни, как оказалось, что осталось всего несколько сот фунтов. Поверенный написал, что следующие выплаты ожидаются только через три месяца. Строители укрепили фундамент, замазали раствором самые длинные и глубокие трещины, убрали вокруг башни мусор, но крышу починить так и не успели.
Я желала вернуть старинному замку былое величие, но понимала, что сделать это будет непросто. Особенно с теми нищенскими средствами, что оставил мне герцог. Пришлось вплотную заняться финансами, часами просиживая в кабинете с гроссбухом, подсчитывая доходы и расходы. Выискивая, можно ли продать что-то из того, что не успел продать мой отец. Охотничий домик в пяти милях от замка продан. Каменный карьер на побережье, где добывают щебень, продан. О лесах, рощах и плодородных землях лучше не вспоминать — их продал еще дедушка. Вокруг замка осталась не проданной небольшая, примыкающая к нему, территория, несколько миль, не больше. Фруктовый сад, огород, на котором слугам еще удается что-то выращивать… Что же продать? Серебряную посуду? Мебель? Оставшиеся картины?
«Нет. Это слишком. Тогда от замка ничего не останется. Придется ремонтные работы отложить до следующих выплат от поверенного», — вздохнула я.
Мама помогала как могла. У нее было немного своих денег, дедушка оставил ей небольшое наследство. Но я не собиралась его трогать. Неизвестно, как повернется жизнь. Правда, был еще дом в Лондоне. Я рассчитывала отдать его Адели, а то ей из отцовского наследства не досталось совсем ничего. А теперь придется выбирать — или восстановление замка, или дом в столице.
Я рассказала маме о Роберте. Почти все. Кроме моего позорного унижения и измены мужу. Хотя мама сама догадывалась, что в наших отношениях не все так просто: он же приезжал к ней в Неаполь.
— Софи, он обозленный и несчастный человек. Нужен ли он тебе? Выдержишь ли ты его гнев? — говорила мне мама. — Я видела его глаза, когда он нашел меня. Пусть он просил об услуге, почти умолял сказать, где ты, но он явно простил не до конца.
Я задумалась. Собственные сомнения и терзания тут же вылезли наружу.
— Даже безграничная любовь пасует перед силой ненависти.
Мама осторожно подбирала слова. Я не знала, что ей ответить. Она права. Совершенно. Я сама часто так думала. Но сказала другое.
— Я люблю его, — произнесла твердо и решительно, — люблю больше всего на свете. И всегда любила.
Мама только тяжело вздохнула, смирившись.
Прошел месяц. Однажды я проснулась рано утром от непонятного шума возле дома. Стояло небывало жаркое лето и окна в моей спальне были распахнуты настежь.
— Мэри, мы же не заплатили строителям за прошлую неделю. Почему они приехали работать? — спросила спросонья горничную, встретив ее в коридоре.
— Миледи, — Мэри округлила глаза, — это не наши строители.
— А чьи?
— Не знаю, — таинственно улыбаясь, ответила она. — В пять утра в ворота въехали подводы со строительным материалом, с ними было человек десять мужчин в рабочей одежде. Они уже установили леса и теперь готовят раствор. Сами посмотрите.
— Это черт знает что такое, — рассерженно бормотала я, возвращаясь в спальню за халатом. Мои окна выходили на восток, поэтому происходящее во дворе я видеть не могла.
Кое-как умывшись и заколов волосы, потопала вниз. А там весь двор был заставлен подводами, гружеными мешками, щебнем, досками. Везде с озабоченными лицами сновали незнакомые люди, что-то измеряя, смешивая, перетаскивая с одного места на другое.
— Что здесь происходит?! — громко спросила я, остановившись на ступенях. Никто на меня даже не обернулся. Неподалеку стояли, переговариваясь, наши немногочисленные слуги и ошарашенно наблюдали за этим бедламом.
Вдруг среди рабочих я заметила знакомую фигуру. В такой же, как и у остальных, грязной серой одежде помогал устанавливать странную металлическую конструкцию вдоль покосившейся башни Роберт.
— Роберт! — заорала я возмущенно. Он обернулся и, увидев меня, радостно улыбнулся. Мальчишеской, озорной улыбкой.
— Я думал, ты еще спишь, — произнес, подходя ближе.
— От вас такой грохот, что проснется даже мертвец, — хмуро заявила я. — А теперь будь добр, объясни мне, что здесь происходит.
Я уперла руки в бока и упрямо выпятила подбородок.
Роберт осторожно, чтобы не измазать, взял меня за локоть и отвел в сторону.
— Если ты не хочешь, чтобы на Алана и Фредерика, когда они будут гулять в парке, упала стена западной башни, ты разрешить мне продолжать ремонт.
— Какой Алан? Какой Фредерик? — я ничего не понимала. То ли я еще спала, то ли он издевался.
— Наши дети, близнецы, которых ты мне родишь в следующем году, — ответил Роберт.
— У нас в роду никогда не было близнецов!
— Значит, кроме близнецов, все остальное тебя устраивает? — заулыбался он.
Я зарычала от злости.
— Стой-стой, Софи! — рассмеялся Роберт. — У меня в роду были близнецы. В семье Уайтов постоянно рождались двойняшки и тройняшки.
— Интересно, — я подозрительно уставилась в его смеющиеся глаза, — почему же ты был единственным ребенком у своих родителей?
— Со мной вышла осечка, — и, заметив мое саркастически скривившееся лицо, серьезно добавил: — Но у нас с тобой этой осечки не будет. Обещаю.
Я молча стояла и хлопала глазами. Растерянная и ошеломленная. Роберт легонько чмокнул меня в губы и осторожно подтолкнул в спину.
— Иди, досыпай. Я скажу своим, чтобы не сильно шумели.
Я вошла в замок, немного походила кругами по гостиной, перекладывая подушечки и салфетки с места на место, посмотрела на улыбающуюся Мэри, потерла переносицу и пошла наверх. Досыпать. Хотя вряд ли это удастся.
После двух часов пополудни рабочие ушли, оставив стройматериалы, лестницы и жуткий беспорядок возле башни. Сказали, вернутся завтра. Роберт появился ближе к вечеру. Чистый, переодетый и серьезный. Мы с мамой сидели с рукодельем в гостиной. Точнее, сидела мама, а я нервно бегала из угла в угол, то выглядывая в окно, то хватая с подноса очередной пирожок. И только когда увидела въезжающий в ворота автомобиль, уселась с невозмутимым видом в кресло и взяла пяльцы.
— Леди Нордвик, — поклонился Роберт маме, — Софи. Я могу пригласить тебя на прогулку к морю?
И, видя мое дикое нетерпение, добавил:
— Там и поговорим.
Мы медленно шли вдоль обрыва. Внизу шумело море, волны разбивались о скалы, от влажного сырого воздуха прядки волос, выбившиеся из прически, закрутились в колечки. Сердце колотилось, любопытство и досада съедали заживо, но горло сдавили неуверенность и робость, не давая вымолвить и слова. Роберт был совершенно не похож на себя прежнего. Где растерянность? Где хмурый озабоченный вид? Он словно помолодел. Словно вместе с сомнениями сбросил с себя десяток лет в придачу.