— Слушайте правду, и пусть меня Бог накажет, если хоть слово солгу. Плюньте тому в глаза, кто без стыда и совести станет вам наговаривать, что будто я причастен к пожару! Елки зеленые, мой сын, моя плоть и кровь, уцелел по чистой случайности, еще пять минут — и он тоже очутился бы в пекле. И лежал бы сейчас мой Пуп холодный, бездыханный и накачанный формальдегидом, как все другие прочие. Неужели, по-вашему, я допустил бы до пожара, когда там же мог сгореть мой родной сын? Да что вы, очумели! И про дока не верьте никому, он тоже тут ни при чем. Это все белые слухи распускают по злобе, сукины дети. Сколько было говорено Брюхану, чтоб доглядывал, — так нет же. Пьянствовал, чертов сын, небось без просыпу. Чист я перед вами, люди, а если кто сомневается — смотрите: по своей доброй волюшке я скостил десять процентов с каждого покойника. Тайри — человек честный, это вам всякий скажет.
На оглушенных, растерянных клиентов его доводы действовали, и к одиннадцати часам последний заплаканный посетитель покинул контору. Подготовка к самым пышным похоронам, какие когда-либо знал Клинтонвиль, шла полным ходом.
— Ну и ну, — изумлялся Рыбий Пуп. — Думается, по похоронной части ловчей папы и человека нет на свете.
Мирно, чересчур даже мирно, тянулись часы. Следить, как подвигается дело с бальзамированием, распорядиться, где устроить временно лишние прощальные комнаты, — а так обычный будничный день.
— Что-то уж очень тишь да гладь, — тревожно ворчал Тайри. — Не нравится это мне.
Рыбий Пуп зорко следил, что происходит на улицах Черного пояса, но нет — ни одного белого лица, ни единой полицейской машины.
— Папа, послушай, что я скажу, — начал он.
— Что? В чем дело?
— Уедем на несколько дней, а?
— Это все равно как признать, что мы виноваты. А мы виноваты не больше ихнего.
— Пересидели бы денька три-четыре в Мемфисе, а приедем назад — уже что-нибудь да прояснится, — настаивал Рыбий Пуп.
— Пуп, мне нельзя бежать. Все мое — здесь. И сам я останусь здесь.
За несколько минут до двенадцати к Пупу подошел Джим в белом халате, который он надевал для бальзамирования, и зашептал:
— Пуп, покойников почти всех положили в спортзале, но Глэдис Тайри велел положить в нашей прощальной. Хочешь пойти поглядеть?
Окаменев на мгновение, Рыбий Пуп закрыл глаза, потом поднялся и покорно пошел вслед за Джимом в прощальную комнату. Глэдис в простом белом платьице лежала в простом сером гробу, стоящем в одном ряду с другими. Он смотрел на восковое бескровное лицо, хранящее след грустной улыбки, и вспоминал, как она не могла понять, что значит быть черным, — а вот теперь ее нет. У него затуманились глаза, в ушах вновь зазвучали страстные обличения Тайри, услышанные им вчера вечером в доме Макуильямса, а в душу вползло сомнение, не они ли с Тайри виновны в том, что Глэдис погибла… «Я принял закон белого человека и жил по нему. Это плохой закон, но я к нему приноровился с толком для себя, для своей семьи…» Как обычно, как всякий раз, когда он что-нибудь пытался осмыслить в жизни, он поймал себя на том, что ломает себе голову над непостижимой сущностью белого человека. Он вернулся в контору и положил руку на плечо Тайри.
— Я хочу, чтобы Глэдис положили в другой гроб. Получше, — всхлипнул он.
— Конечно, — сказал Тайри. — Положим ее, в какой ты захочешь. — Он вынул изо рта сигару. — Джим, — позвал он и мягко подтолкнул сына к стулу. — Сядь посиди, сынок.
В дверях появился Джим.
— Переложи Глэдис в гроб, какие у нас идут по высшему разряду… Погоди-ка. — Тайри встал и подошел к двери. — Я сам покажу. — Он вышел из конторы, Джим за ним.
Рыбий Пуп положил голову на стол и дал волю слезам. Спустя немного он почувствовал, как ему легла на плечо ладонь Тайри.
— Жизнь — тяжелая штука, сынок, но в ней есть и хорошее. Не надо все портить себе из-за того, что случилось, ладно?
— Постараюсь, — еле выговорил дрожащими губами Рыбий Пуп.
Они поехали домой завтракать. Держа пистолет на колене, Тайри вел машину, то и дело озираясь по сторонам. Эмма подавала на стол, отворачивая заплаканное лицо. Сама она есть не стала, сославшись на то, что у нее болит голова. Когда они вернулись в контору, позвонил доктор Брус сказать, что у него все идет без происшествий.
— Ох, не к добру это, — проворчал Тайри. — Уж больно все тихо.
— Папа, уедем! Пошли сядем в машину и…
— Нельзя бежать! Ничего это не даст! — в третий раз отказался Тайри.
В шесть с чем-то доктор Брус позвонил опять. В его возбужденном голосе звучало беспокойство.
— Тайри, Мод стало плохо, — сказал он. — Только что звонила Вера. Какой-то приступ. Сейчас еду, погляжу, в чем дело. Хотел, чтоб вы знали, где я нахожусь, понятно?
— Все ясно, док, — сказал Тайри. — А что там с ней такое?
— Пока не знаю, надо посмотреть.
— Звоните, если что, — сказал Тайри. Он обернулся к сыну. — Мод что-то захворала. Док едет к ней. Не иначе занемогла из-за этой передряги. Оно и понятно — если большое жюри круто повернет, ее заведению крышка.
Медленно ползли часы. Под самый вечер на несколько мгновений выглянуло солнце, залив золотом мокрые улицы. Джим объявил, что кончили бальзамировать последний из сорока двух трупов.
— Согласно заключению следователя, у всех смерть наступила в результате несчастного случая, а какого характера — это предстоит определить, — прибавил он.
— Значит, надо понимать, еще не решили, так? — спросил Тайри, глядя на него с каменным лицом.
— Выходит так.
— Что ж, чему быть — того не миновать, — сказал Тайри. — Джим, я знаю, ты устал. Тебе за эту работу причитается отдельно. Два дня и две ночи на ногах…
— Старался, как мог, Тайри, — скромно сказал Джим. — Для тебя.
— А не двинуть нам домой, Пуп? — предложил Тайри.
— Давай, папа.
Когда они уже уходили, зазвонил телефон. Рыбий Пуп взял трубку.
— Пуп? — долетел до него неуверенный голос доктора.
— Да, док.
— Дай-ка мне Тайри.
— Сию минуту, док. Тебя, пап — док, — крикнул он Тайри.
Рыбий Пуп передал телефон Тайри со смутным чувством, что в привычном течении времени нечто застопорилось, дало сбой, хоть он не мог бы указать, что именно. Он прислушался к тому, что говорит Тайри:
— Да, док.
— …
— Что-что? — воскликнул Тайри.
— …
— Умерла? Когда?
— …
— Час назад? Господи Иисусе Христе! А что с ней было?
— …
— Ах, сердце — понятно…
— …
— Вы еще застали ее в живых?
— …
— Что там, папа? — спросил Рыбий Пуп.
— Минутку, док. — Тайри обернулся к сыну. — Умерла Мод Уильямс, час назад — упала и умерла. Сердце отказало.
— Умерла? Мод Уильямс?
— Так что, док? — вновь заговорил в трубку Тайри.
— …
— Да-да, понял. Бумаги, да? Вы там побудьте до меня. Раз Мод просила передать мне бумаги, значит, в них что-нибудь да есть не для посторонних глаз. Ясно вам? А тут еще эта заваруха, так что вернее будет, если я заберу их… Где Вера?
— …
Наступило молчание. Тайри с расстроенным лицом оглянулся вокруг.
— Ах ты, елки зеленые. А ведь какая была здоровенная кобылища. Кто мог подумать, что так запросто откинет копыта. — Он опять заговорил в трубку: — Да, слушаю. Это ты, Вера?
— …
— Вера, голубка, душевно сочувствую… Ну понятно. Сейчас буду. Слушай, пусть только никто там ничего не трогает из вещей Мод, ладно?
— …
— Ну-ну. Я не прощаюсь.
Тайри положил трубку, потер глаза ладонью и прошелся по конторе.
— Ждешь одного, так на тебе, валится другое. И как это ее угораздило взять да помереть? — Он мрачно поглядел в окно. — Вот незадача. Вере не поднять дело, больно молода… На такую работенку требуется крепкая баба. — Тайри подошел к двери. — Джим, — позвал он.
Вошел Джим, все еще в белом халате.
— Слышь, Джим, час назад померла Мод Уильямс, — объявил Тайри.
— Господи! — охнул Джим. — От чего?
— Док говорит, что-то с сердцем.
— Что ж, Тайри, случается и такое, — рассудительно заметил Джим. — Послать за ней? Выписал доктор Брус свидетельство о смерти?
— Док сейчас там. Почитай, тридцать годов я знал Мод. Надо ехать. — Тайри надел шляпу. — Пуп, посиди тут, пока я вернусь. Я скоро.
— Я хочу с тобой, пап.
— Лишнее. Это же тут, под боком. Притом в Черном поясе. Да и док там, — сказал Тайри. — Просто не надо, чтоб кто-нибудь рылся в вещах Мод, покуда неизвестно, кто это кругом шныряет, такой прыткий.
— Ты только, Христа ради, осторожней!
— Хорошо, хорошо… Джим, скажи там, пускай Джейк и Гьюк через полчасика подадут к Мод катафалк, ладно?
— Есть, Тайри, — озабоченно сказал Джим.
Тайри задержался в дверях, сунул в рот свежую сигару и поднес к ней зажженную спичку.
— Ох и устал я, — проворчал он.
— Пап, ну давай я это проверну вместо тебя, — попросил Рыбий Пуп.
— Нет, Пуп. Тут нужно, чтоб я сам.
— Ну, как хочешь.
— Жди, я недолго.
Рыбий Пуп задумчиво проводил глазами его машину, ясно представляя себе, как Тайри кладет на колено пистолет, когда переключает передачу. Да. Наяву и во сне ты живешь, ты дышишь страхом. Где-то там, в серой пустоте, вечно подстерегает враг, это он распоряжается твоей судьбой, укорачивает крылья твоим стремлениям, определяет твои цели, клеймит каждый твой шаг чуждым тебе толкованием. Все дни твои ты проводишь в стане врага. Поклоняешься его кумирам, говоришь на его языке, сражаешься его оружием и умираешь чаще всего тою смертью, какую он изберет для тебя. Неужели всегда так будет, думал Рыбий Пуп. Чернокожие платят людям с белой кожей такую дань, какою не удостаивают даже Бога — ведь Бога можно порой забыть, но о белом недруге нужно помнить постоянно. Бог только после смерти воздаст тебе по делам твоим; суд белого ты чувствуешь на себе ежечасно.
Рыбий Пуп устало опустился на стул, придавленный тяжестью этих дней, урожайных на смерть. А теперь вот еще Мод Уильямс… Просто в голове не укладывается. Он сухо усмехнулся одними губами, вспомнив ночь, когда Тайри поднялся с ним на бугор, чтоб показать Черный город, а потом повел его в объятья Веры — и каким лукавством искрились глаза Мод, когда она спросила, понравилось ли ему у нее… Бывают на свете люди, над которыми, кажется, не властна смерть, из их числа была и Мод Уильямс, со своим кудахтающим смехом, похабными шуточками, вольными понятиями, со своею хи