Павел стащил грязную, всю в желтых засохших пятнах футболку и бросил на кровать. Не будет у него внуков. Наверное, уже никогда. Первая жена ушла через три года после свадьбы. Сыну было два года, и Павел плохо его помнил. Утром тот еще спал, а вечером, почти ночью, когда Павел добирался до дома усталый и злой, уже спал. Жена сначала молча терпела, потом плакала, потом кричала, потом ругалась, потом била посуду, потом… собрала чемоданы и ушла. Он даже выяснять не стал отчего, он и так знал перечень своих страшных «преступлений». При разводе молча выслушал судью, зачитавшего решение, расписался где надо и пошел на выход. Ольга тогда все глядела ему в спину, он прямо чувствовал, как между лопаток вгрызается сверло ее немого укора. Что ж, что было, то было. Он ни о чем не жалел. У него на это просто не было времени.
Яну он встретил как раз в тот момент, когда время у него неожиданно появилось. Она влезла, просто просочилась в узкую щелочку его внимания, и тут же, как только она и умела, отвоевала себе кусочек попросторнее, причем так мягко и ненавязчиво, что он и опомниться не успел. А потом уже и представить себе не мог, как это он раньше без нее обходился. Первым делом Яна уволила старую заслуженную Зинаиду к большому неудовольствию отца. Зато новая домработница в два счета навела в доме уют и порядок, выкинула отслужившие свое эмалированные кастрюльки, перемыла окна и натерла паркет до зеркального блеска. Потом Яна сменила шторы, которые висели на окнах по замыслу модного дизайнера, отделавшего Павлу квартиру несколько лет назад. Тогда как раз должны были приехать немецкие партнеры, и Павлу не хотелось ударить в грязь лицом. Квартиру отремонтировали дорого, современно и неуютно. Яна умело обыграла модный хай-тек, придав квартире вполне жилой человеческий вид. Холодильник теперь всегда был полон вкусными и полезными продуктами. Отец ел свою кашу и пил кисели, сваренные в новой антипригарной посуде, и мечтал только о внуках, хотя бы об одном. О том, который у него уже был, он старался не вспоминать.
Павел регулярно переводил деньги на счет в банке, но больше с бывшей женой не виделся. По слухам, она уехала из страны. Помнилось, как-то к нему приезжал адвокат за разрешением вывести ребенка за границу. Павел подписал, ему было все равно. Все уже давно отболело, да и не болело особо никогда. А Яна, конечно, не была предназначена для роли домохозяйки и любящей мамаши. Это был фейерверк, брызги шампанского, карнавал, буря, страсть, задор, ураган эмоций. И вот ничего этого больше нет, и не будет. От этого Павлу становилось совсем хреново, так хреново, что он в ярости готов был грызть спинку кровати. Он пытался как-то вызвать другие эмоции, вспоминал фотографии, яркими пятнами разбросанные по столу в номере: Яна, всем телом прильнувшая к чужому мужчине… Но ничего не получалось.
Он никогда не ревновал жену. Просто потому, что понимал бессмысленность сего чувства применительно к ветреной взбалмошной девчонке. Смысл ее жизни весь был в игре. Играла она виртуозно и изощренно. Вызвать яркие чувства, эмоции, обожание, вожделение, а потом окатить холодной водой презрения, отчуждения, пренебрежения. Мужчины сходили с ума и готовы были биться за нее до последнего вздоха. Яна смеялась, снисходительно улыбалась и, наверное, рисовала себе на фюзеляже еще одну звездочку. Павел раскусил хитрую тактику, не потому, что был искушен в любовных играх, совсем наоборот. Просто друг его как раз и попался на такой крючок, заглотнул вкусную приманку и теперь выдирал внутренности с мясом, истекая кровью и трясясь в любовной лихорадке. Павлу хватило несколько дней наблюдений за страданиями друга, потом он сказал: «Идиот. Ты ничего не понимаешь в женщинах. Смотри». И показал.
Через два дня Яна сидела рядом, млея от счастья, и преданно заглядывая в глаза. Друг потемнел от переживаний и запил горькую. В самолет его почти вносили. Дома он протрезвел, очухался и даже сказал Павлу спасибо. А Павел неожиданно заскучал, вспоминая лихорадочный блеск Янкиных глаз, трепет проворных рук, торопливо сдирающих с него свитер на пороге уединенного Альпийского шале. Помнится, они еле дотянули до кровати. Или не дотянули?
Несколько дней, вернее ночей, он плохо спал, совсем как подросток в пубертатный период. И наконец позвонил. «А, – сказала Яна, холодным чужим голосом, – ты…» Павел повесил трубку, клянясь больше никогда не совершать подобной глупости. Яна перезвонила через пять минут. Павел отключил телефон и ушел в гостиную к отцу смотреть чемпионат. Через два дня Яна появилась возле его офиса в момент, когда он садился в машину. С утра, что ли, караулила? Рабочий день у Павла был не нормирован. Стояла, потупившись, крутила в руках сумочку совсем как восьмиклассница на первом свидании. Павел усмехнулся, открыл дверь своего БМВ, посмотрел на небо, серое, задумчивое, как всегда в Питере, и только потом кивнул Яне, залезай, мол. Та засеменила по скользкому асфальту на тоненьких каблучках лакированных сапожек, балансируя на ходу руками, полы распахнутой короткой шубейки летели за ней крыльями ночной птицы. «Заплати за такси, пожалуйста, – первое, что сказала она и улыбнулась, – я два часа тебя жду, там натикало ужас сколько…». Павел покосился, увидел фирменную машину Питерского такси с кокетливым цилиндром на крыше, вместо традиционных шашечек и громко захохотал. В этом была вся Яна – даже поражение она могла превратить в сокрушительную победу.
В коридоре раздались шаги, зашелестел замок, дверь открылась. Павел с интересом уставился на охранника. Тот молча протянул ему пакет. Павел усмехнулся. Тюрьма тоже мне! Если б он захотел, давно бы уже посворачивал шеи этим горе-охранникам. Хотя какая это тюрьма… Сиживал Павел в тюрьмах, сиживал. Вспоминать об этом не хотелось, но вот вспомнилось. А это как обезьянник при местном отделении милиции. Хотя нет. В обезьяннике нет таких шконок с чистым бельем и фаянсовых унитазов там тоже нет. Охранник почему-то не торопился уходить, косился на пакет черным блестящим глазом. Павел заглянул внутрь. Ого! «Мальборо». Целый блок. Десять пачек. Он схватил упаковку и вытащил ее наружу. Глаза у охранника заблестели еще ярче. Поняв, Павел надорвал целлофановую обертку, распотрошил коробку и, подумав секунду, протянул охраннику красно-белую пачку. Тот пробормотал нечто благодарственное. Неужели Красовский приехал? Быстро. Дверь за охранником закрылась, щелкнул замок. Павел вскрыл пачку, достал сигарету, затянулся. Как же мало надо человеку для счастья! Минуту назад он готов был впасть в отчаяние, а теперь вот чуть не прыгает от восторга. В пакете лежало еще что-то: новенькая льняная рубашка в целлофановой упаковке. Нет, подумал Павел, не Красовский.
Глава 7
Маше совсем не хотелось купаться, загорать и пить коктейли в баре, короче, отпуск явно удался. И уехать она тоже не могла: мама сразу просечет, что случилось нечто из ряда вон и пока не допытается, не отстанет. А потом, вообще, ее одну никуда не пустит. И так-то им с папой пришлось целую битву выдержать, когда Маша сказала, что одна на курорт поедет. Мама до сих пор думает, что ей пятнадцать и ее то и дело пытаются совратить злобные педофилы. Маша улыбалась в ответ на все мамины предостережения и перемигивалась с папой. Папа все ей объяснил еще лет в одиннадцать. Про пестики, тычинки и прочее. И про то, что верить мужчинам нельзя, особенно на берегах всяких там морей, тоже объяснил, но это уже, конечно, не в одиннадцать. Маша набрала номер. «Привет, малыш, – услышала она привычное, – как дела?». Вытащила из кармана юбки бумажку с цифрами и плюхнулась в кресло, удобно пристроив ноги на подлокотник.
Визит в полицию оказался не таким безнадежным предприятием, как ей показалось сначала. Она не знала, какой именно из пресловутых факторов включился в полицейском сознании, но он выслушал ее доводы и даже просидел с ней целых два часа. Вот дежурный-то удивился! А то пускать не хотел – пять минут, пять минут… Хотя проговорить-то они проговорили, а толку? Ну попытались составить хронологию и что? По всему выходило, что с двенадцати тридцати дня Яну никто не видел.
Портье на входе подтвердил, что она выбежала из отеля примерно в это время и пошла вроде в сторону центра. И все. Павла тоже видели последний раз, когда он сцепился с Машей на дорожке к бассейну. Это было где-то около часа. Павел утверждает, что поискал жену в отеле, на пляже, у бассейна, а потом ушел в свой номер и до вечера сидел там, пока не спустился вечером в бар. Маша тоже после стычки с Павлом ушла к себе, приняла душ, потом спустилась на обед, потом опять пошла на пляж. (Зря, зря, ну да чего уж теперь). Побыла там до четырех, потом в номере ненадолго заснула, а когда проснулась, обнаружила, что сгорела и начала страдать. Никто из служащих не видел, как Яна вернулась в отель. Хотя это странно. Могла она проскочить незамеченной или нет? Пляж отеля граничил с пляжем соседней гостиницы, статусом ниже, но принадлежащей тем же владельцам. По берегу легко можно было перейти с одной территории на другую. Но в тот отель полиция, конечно, не ходила. Ведь Павла к тому времени уже арестовали и надобность в лишних опросах отпала. Маша еще раз покосилась на листочек с цифрами.
Инспектор немного колебался, доставая из сейфа пакет с вещдоками. Это Маша так про себя его называла «вещдоки». Инспектор достал из желтого бумажного пакета серебристый телефон и, еще раз немного подумав, протянул его Маше. Маша торопливо залезла в меню и просмотрела список исходящих, а потом принятых звонков. Все верно. Как она и предполагала за последние несколько дней входящие звонки были в основном с двух телефонов: один Павла Сергеевича, а вот второй от какого-то или какой-то Маси. Что за Мася такая? Этой же Масе Яна звонила сразу, как только поссорилась с мужем. А потом еще несколько раз в течение получаса. Звонки были короткие, на полминутки всего. А вот утром часов в десять Яна звонила кому-то в Россию на городской номер, и разговор был длинный. И что это нам дает? Пока ничего. Там, в полиции, Маша старательно переписала на бумажку все эти телефоны. Затем инспектор любезно проводил ее до самых дверей и под любопытными взглядами сослуживцев пожал ей руку, сердечно попрощался и… все. Так Машина миссия по спасению «рядового Райана» бесславно провалилась. Ну хоть передачку приняли. Вот чего ей на попе не сидится? Подумаешь, посидел бы без сигарет пару дней, может, поумнел бы.