Он все же ушел. Потом, когда, оторвавшись, друг от друга, они все же встали с постели.
– Налей мне воды, – попросила Маша и пулей метнулась в ванну. Он усмехнулся и достал из бара пластиковую бутыль. Открыл крышку и сам жадно припал к горлышку.
Маша вскоре вернулась, кутаясь в халат, и, протянув руку, жалобно заныла:
– Дай, дай, дай, – выхватила бутылку и с наслаждением сделала несколько больших глотков. – Утро алкоголика, – пошутила она, отрываясь от воды и вытирая пролившиеся на грудь струйки.
Павел уже натянул брюки и накинул рубашку.
– Не уходи никуда, – сказал он, застегнув последнюю пуговицу. – Я приду, и мы с тобой пойдем чего-нибудь съедим.
– Хорошо, – покорно согласилась она. – Позвони Красовскому, он же не знает, что тебя уже не надо спасать.
– А он здесь?
Маша только кивнула и как-то странно усмехнулась. Павел взглянул на часы и вышел.
***
Павел курил и мрачно пытался понять, зачем потащил ее в ресторан. Нет, утром, конечно, знал, и все произошедшее казалось простым и естественным. Но потом он зашел в свой номер, опять увидел вещи жены, и все началось по новой. События последних дней вихрем пронеслись в голове, и он понял, что ничего он не сможет с этим поделать. Никаким случайным или неслучайным сексом нельзя погасить эту боль и уничтожить гадкое чувство беззащитности. Да, именно беззащитности. Ему, побывавшему в разных передрягах, было страшно. Как он, такой сильный, умный, предусмотрительный, местами отчаянный, и всегда и во всем побеждающий, не смог защитить одного-единственного человека – свою жену? Как? И никакие доводы о том, что есть обстоятельства непреодолимой силы, как говорят юристы, не могли оправдать его в своих собственных глазах. Потом он достал Янкин чемодан, бросил на кровать, и стал медленно, и почти не глядя, складывать туда ее вещи. Потом осмотрелся кругом, убедился, что ничего не осталось, закрыл чемодан и убрал в шкаф. Это немного облегчило ситуацию, но все равно находиться в номере было тяжело, и он пошел обратно к Маше.
Маша в это время тоже была занята трудовой деятельностью: срочно надо было что-то делать с непокорными волосами – вчера высушить и уложить не получилось, и сегодня они весело торчали в разные стороны. Маша долго их расчесывала, потом махнула рукой и решительно собрала в конский хвост, туго стянув резинкой на затылке. Мама пришла бы в ужас – так портить волосы. Павел пришел какой-то весь взбудораженный, но она ничего спрашивать не стала.
Ресторан, куда ее привел Павел, находился не так далеко от отеля. Он выбрал место на открытой террасе. Маша, скромно сложив руки на коленях как примерная школьница, искоса поглядывала на Павла, не решаясь начать разговор первой.
– Мне кофе сразу сделайте, – велела она официанту, принесшему меню.
– Два, – негромко сказал Павел.
И опять воцарилось молчание. Кофе им принесли. Не очень хороший. Маша сморщила нос, но выпила. Без этого она не могла начинать ни один новый день. Вредно, конечно, но куда деваться.
– Я знаю, где здесь варят суперский кофе, – похвасталась она. – В кафе рядом с полицейским участком. Меня инспектор Олиб угощал.
– Я смотрю, он к тебе неровно дышит, – усмехнулся Павел, доставая сигарету.
Маша лукаво посмотрела на него.
– Напрасно иронизируете, Павел Сергеевич. А кто вас из камеры выпустил? И почему, кстати?
Павел пожал плечами. Вечером его неожиданно вывели из камеры и куда-то повезли. Потом он долго сидел в машине, вдвоем с молоденьким полицейским, а потом пришел инспектор и позвал его за собой. «Мистер Морозоф, – сказал он, – я принял решение выпустить вас из-под стражи. Я надеюсь, что вы проявите благоразумие и не будете пытаться покинуть страну без соответствующего разрешения. Ваш паспорт останется у меня. А сейчас пойдемте со мной. Мне нужна ваша помощь». Инспектор привел его на пляж, сунул ему в руки махровый халат, кивнул на Машу, которая почему-то сидела на песке, и ушел. И Павел даже не понял, что это наяву. Как-то быстро слишком менялись картинки: только что был в камере и вот уже стоит один на пляже. Потом он рассмотрел девушку, кровавые пятна на ее юбке, и понял, что кошмар еще не кончился. Спрашивать, однако, он ничего у нее не стал. Не хотелось ему ничего этого знать.
– Что там вчера у вас произошло? – спросил он, пропуская мимо ушей издевательское «Павел Сергеевич».
– Фотограф, который знал, кто изготовил фальшивые снимки, хотел продать мне информацию.
– Фальшивые?
– Да, – кивнула Маша, – снимки у тебя в номере – подделка. Я инспектору это доказала, – не удержавшись, похвалилась она.
Павел ненадолго задумался.
– Откуда ты это узнала? – спросил он, наконец. Маша рассказала. – Ты залезла в номер, нашла забытую фотографию, купила лупу и пошла в полицию качать права? – уточнил он. Маша кивнула. – А зачем?
Тут Маша вытаращила глаза и посмотрела на него с изумлением.
– А что надо было вас бросить на произвол судьбы?
– Что? – удивился Павел. – Ты, кажется, накануне меня хамлом обзывала?
– Ну и что? – пожала плечами Маша. – Если можно помочь человеку, это надо сделать. Или вы бы предпочли и дальше там сидеть, с крысами и тараканами?
– С кем? – Девчонка, видать, вообразила себе ужасы турецкой тюрьмы и ринулась его спасать. Он бы сам не додумался до такой мотивации. – То есть ты представила, как я там, словно Кощей, на цепях вишу, да? – Маша еще больше выкатила глаза и мелко закивала. – И поэтому белую рубашку прислала, чтобы мне на цепях комфортней висеть было? – проникновенно понизив голос, предположил он.
Маша фыркнула и отвернулась, чтобы скрыть смущение. Павел посмотрел на ее профиль – чуть вздернутый нос, чистый гладкий лоб, на который спускались выбившиеся из прически непокорные пряди, губы обидчиво поджаты – нижняя чуть припухла. Он вспомнил, как ночью, а потом и утром впивался в эти губы, то мягкие и податливые, то крепкие и требовательные. Шее стало жарко, он провел по ней рукой, отер выступивший пот, посмотрел на ладонь. На пальце блеснуло обручальное кольцо. Павел закрыл глаза. И тут почувствовал ее руку на запястье.
– Паш, – сказал Маша, – пожалуйста. Не надо. Я все понимаю. Я не буду тебе сцены устраивать. Ты только не переживай. Ладно?
Павел открыл глаза, посмотрел на нее, увидел, как странно блестят у нее ресницы, с удивлением понимая, что это слезы, которые уже вот-вот на подходе.
– Ты почему мне выкаешь? – жестко спросил он.
Маша вздрогнула и сморгнула слезу.
– Я не выкаю, – шепнула она и украдкой провела по глазам рукой.
– Только что. Я же слышал, – сурово, по-директорски, сказал он, пристально рассматривая ее.
– Привычка, – пожала Маша плечами. – И потом, мы ведь практически незнакомы.
Павел уловил иронию в ее голосе и успокоился, поняв, плакать она не будет. Ох, и характер у девчонки. Подумав это, он внезапно принял решение. Тут принесли заказ. Они ели и разговаривали. Маша рассказала ему про события последних дней. Павел слушал, а сам думал о том решении, которое он принял вот только что. И как все, что он решал когда-либо, это практически не отменялось, невзирая ни на что. У Маши в сумке раздалось жужжание, она порылась в ней и достала телефон.
– Это Красовский, – сказала она, взглянув на дисплей.
– Вы знаете, что Павла выпустили? – спросил тот сходу. – Я только что был в полиции.
– Да, – ответила Маша. – Павел Сергеевич здесь. Я сейчас предам ему трубку, – она протянула Павлу телефон.
Пока Павел разговаривал, она доела свой омлет, подчистила миску с салатом и допила сок.
– Ты ему что, утром так и не позвонил? – спросила Маша.
Павел не мог никому позвонить. Его телефон и другие вещи так и остались в полиции. Наверное, придется за ними идти.
Маша поднялась и подхватила сумку.
– Ты куда? – удивился Павел.
– Пойду, – пожала Маша плечами, – Ты ведь Красовского ждать будешь? Чего я буду вам мешать? У меня, между прочим, отпуск, – и она стремительно вышла, помахав ему с порога рукой.
Павел в изумлении посмотрел ей вслед. А это еще что такое? Сбежала как заяц. Ну и ну! А потом, кажется, догадался: не хочет афишировать их отношения. Он усмехнулся. Отношения. Тоже мне герой-любовник нашелся. Он не мог дать объяснению всему происходящему. Уже несколько дней он видел себя как бы со стороны, четко ощущая раздвоенность сознания. Один Павел как будто играл роль в захватывающем фильме, даже нет, в сериале, а другой, сторонним наблюдателем, с любопытством посматривал на него, то есть, сам на себя, иногда четко и ехидно давая оценки своим действиям. Даже утром, собирая вещи жены, и пытаясь не думать о ней, он уже составлял план будущих похорон и прочих манипуляций. Как робот, вдруг подумалось ему со страхом.
Какой-нибудь умный психолог, конечно, объяснил бы ему это самозащитой подсознания, но он все равно мучительно пытался понять нормально это или нет. И вдруг вспомнил, как в деревне, где у них с отцом еще жили какие-то родственники и куда они раньше, бывало, ездили погостить, хоронили его двоюродную тетку. Выглядело это примерно так: «А-а, ты ж моя милая, на кого ж ты нас покинула, а-а-а… Валь! Там кисель готов? Давай, давай, собирай на стол. Нечего возиться. Сейчас люди придут. А-а, ты ж моя хорошая, как же мы без тебя будем? А-а-а…» Тогда его очень удивляли и коробили эти внезапные переходы от истеричных завываний, к деловой активности и обратно к истерике. И вот, кажется, он понял: ведь мозг уже смирился с потерей, он ведь мозг. Логика. А сердце еще не осознало до конца неизбежность произошедшего. Чувства. И вот эта борьба ума с сердцем дает такое странное расщепление души. Шизофрения, вспомнилось ему. Все мы немного шизики, усмехнулся он про себя. И тут увидел Красовского. Тот подошел, неловко потоптался рядом со столом и наконец сел.
– Ты как? – спросил.
Павел скривил рот. Он и сам не умел соболезновать и от других не ждал. Пустые слова, и только. Хорошо, что Красовский здесь, можно на него переложить часть проблем, хотя бы каких-нибудь о