С утра лед немного припорошило снегом, для меня не критично, но у Капусты свои заморочки, от его активности у меня ноют суставы.
Посмотрев на конек в своих руках, глубоко выдыхаю, зная, что надеть его впервые за два месяца будет бойней: стопа после травмы чувствительна, как оголенный нерв, и то, что вчера с меня сняли фиксатор, — риски, которые беру на себя.
— Че копаемся? — пройдясь на скорости по кромке, Данила поднимает столб ледяной крошки.
Воткнув лопату в снег, берет лежащую рядом со спортивной сумкой клюшку, с которой рисуется, как хренов гольфист.
— Закатишь мне банку? — лыбится, задом сдавая назад. — Волнуюсь сильно… аж яйки поджимаются…
Блядь.
Зачерпнув снега, леплю из него тугой комок и, замахнувшись, отправляю его в Капустина. Прямо в открытую шею. Так, что не успевает увернуться.
— Твою мать, Марик! — трясет головой.
— Реакция как у трупа, — смеюсь и, сцепив зубы, трамбую ногу в конек.
— Покажешь класс? Давай, надери мне задницу. Я был звездо-ой, и я рвался в бо-ой… — напевает тонким голосом, заставляя меня усмехнуться и покачать головой.
Мне нравится, когда Данила снимает костюм. Он становится тем парнем, с которым когда-то на одном коньке творили полную дичь.
— Заткнись, — прошу его.
— А че такое, страшно? — разогнавшись, уносится вперед, стуча клюшкой по льду.
Грейдер под его руководством расчистил кусок десять на десять метров, и этого достаточно, чтобы местной детворе было где погонять шайбу. Хватит и нам, у нас тут полтора хоккеиста, если сложить в общем и целом.
Когда начинаю шнуроваться, голеностоп простреливает болью. Меня беспокоит не боль, а то, что я не хочу нечаянно навредить своей ноге, но по ощущениям и показателям мне уже пора вставать на лед, хотя мой док предостерегал от этого еще дня четыре.
— Трусы смени. Я иду, — выкарабкиваюсь из кресла и выкатываюсь на лед, делая упор на правую ногу.
— Блядь, — Капустин посмеивается, наблюдая. — Эпично.
— Запомни этот день. Весло[2] мое где? — спрашиваю, по накатанной двигаясь вперед.
— Я думал, ты на меня посмотреть пришел… — веселится Данила.
Подъехав к сумке с инвентарем, беру первую попавшуюся клюшку, и она под руку Капустина: он правша, а я левша. Со второй ситуация лучше: она под меня, и на ней еще ценник.
— Потанцуем?! — летит мне в спину свист.
— Ага, ты ведешь!
Следующий час мы рассекаем по озеру на минималках, исполняя что-то отдаленно напоминающее дворовый любительский хоккей, но для меня и этого в обрез. Даниле не понаслышке известно, что такое травма голеностопа, именно она стала причиной его ухода из профессионального спорта в самом начале карьеры.
Он справился с ситуацией бодро. После короткой депрессии — с упертым оптимизмом и гибкостью, которым я могу только позавидовать, а научиться… это вряд ли.
Я не гибкий.
Может, поэтому я — это я, и мои установки велят мне играть до тех пор, пока мои шайбы ставят на место зарвавшихся сопляков и надирают задницы стареющим легендам хоккея.
Сворачиваемся, когда уже темнеет.
После вчерашнего дня и утра в доме контрастная тишина. Я живу здесь чуть меньше недели, в городе у меня кроме Капустина и дальних родственников давно никого нет. Родители переехали ко мне в Канаду еще три года назад, я вряд ли посетил бы родной город, если бы не травма в начале сезона, которая обеспечила мне кучу свободного времени.
Когда выхожу из душа, на кухне накрыт ужин для двоих: сбалансированное меню из овощей и мяса, которое является обычным для Данилы, правда, не в таких жестких рамках, как у меня в сезон, но сейчас оно мне вполне сгодится.
После активности на свежем воздухе мы голодны не по-детски, поэтому оба набрасываемся на свои порции, пока Капуста проходится по ближайшим планам:
— Я завтра в семь утра уеду. Ты когда для мерча пофоткаться готов?
— Когда скажешь…
— Тогда к трем дня подгребай. Ты точно сам разберешься?
— С чем?
— С механикой.
— Ты серьезно?
Он оставляет в мое пользование старую отцовскую «Ниву», на которой мы гоняли еще в те времена, когда на месте этого дома стоял железный вагончик вместо дачи. Нам было по тринадцать, и его отец только-только купил тачку. Помню, как угнали ее втихаря, и чуть не утопили в озере.
— Как хочешь, — жует. — Только не гробь двигатель, я на ней за грибами катаюсь. Чтобы тронуться, нужно сначала сцепление выжать, — объясняет с расстановкой. — Сцепление — это крайняя педаль слева…
— Спасибо, зай, — останавливаю это введение в теорию управления механикой. — Я думал, она от молитвы заводится…
Скривившись в ухмылке, Данила помешивает вилкой салат и вдумчиво сообщает:
— Молитвами нынче не наскребешь даже на коммуналку Ледового. Его содержание со всеми вытекающими обойдется…
— Я оплачу до конца следующего года, договорились же.
— Да, договорились. Спасибо, — кивает. — Но у нас тут у детского клуба юбилей на носу… пятнадцать лет… — задумчиво постукивает пальцами по столу.
— Серьезная цифра…
— Да. И затраты серьезные… — ходит окольными путями.
— Сколько нужно?
— Ты даже не заметишь. Тебя в сезон отмолят фанаты, — посмеивается. — И я свечку поставлю.
— Этого не надо, — качаю головой. — Избавь.
Смеемся, когда Капустин три раза стучит по деревянной поверхности обеденного стола.
Меня пощипали еще до того, как сошел с самолета, но для родной хоккейной школы ничего не жалко. Я стал спонсировать новый Ледовый дворец еще до этапа строительства, у меня в нем пожизненное членство. Впрочем, как и в любом другом спортивном учреждении, на обеспечение которых я ежегодно отваливаю приличные бабки.
Семь лет назад я уехал по драфту в Канаду, уже имея возможность обеспечивать себя самостоятельно. Сегодня мой банковский счет позволяет помогать юным спортсменам тренироваться в хороших условиях и не нуждаться практически ни в чем. Это моя лепта. Я пахал как проклятый, чтобы сейчас иметь то, что имею. Хоккей — это не только зрелищно и масштабно, это прежде всего изнурительный труд. Работа, требующая полной отдачи. Когда сходить отлить ты можешь позволить себе только после финального свистка главного тренера и не раньше окончания восьмичасовой непрерывной тренировки.
— Найди мне хорошего физиотерапевта, — говорю, листая свои соцсети на планшете.
— Кхм… — Капуста давится молоком. Трет пальцем бровь и уточняет. — На какой срок?
Отложив планшет, откидываюсь на спинку стула и складываю на груди руки. Закрыв глаза, обдумываю ответ на заданный мне вопрос и говорю:
— На две недели.
После короткой паузы мой друг резонно интересуется:
— Ты остаешься?
Чуть меньше недели назад я прилетел в родной город впервые за семь лет. Мои планы были минимальными: повозиться с документами на двойное гражданство, по просьбе Данилы перерезать ленточку на открытии Ледового дворца и попозировать перед камерами. Два дня назад мои планы резко изменились.
— Да, — отвечаю, продолжая смотреть в планшет.
— На две недели? Хреновая выйдет терапия.
— А ты найди ХОРОШЕГО терапевта.
— Ну да. Хорошего терапевта на две недели. Идешь на жертвы, — рассуждает. — Как влюбленный мужик, ей-богу.
— А я и есть влюбленный мужик.
— Ты ее семь лет не видел.
— И толку? — бормочу, зажимая пальцами переносицу. — Ну вот, увидел…
— А она? — вздыхает Капустин. — Скучала?
Она?
Запрокинув голову, смотрю в потолок.
Отелло, моя маленькая ревнивая собственница.
Семь лет назад она врезалась в мою жизнь как товарняк.
До нее главное место в моей жизни занимал спорт, а потом появилась семнадцатилетняя девчонка, которая до меня ни с кем и не целовалась.
От нее исходило столько правил, что даже сейчас улыбаюсь. Ревнивая. Ревнивая настолько, что у меня слегка кренились мозги. Я себя ощущал так, будто у меня на лбу клеймо, при этом еще не успев увидеть ее обнаженной. Но, как ни странно, я был не против этого клейма. Я был влюблен. Очень сильно влюблен. Да я и влюбился с первого взгляда, даже имени ее не узнав. Позавчера, кажется, провернул такой же трюк, и на тех же бешеных скоростях, потому что Аглая Баум — как застрявший в мышце осколок, который нужно было только нащупать и слегка задеть. Образ, который я не хранил в памяти, но который свалился на меня как снег на голову.
Перед глазами встает ее ошарашенное лицо.
Кошачьи глаза, плавные линии скул и тонкого подбородка. Колючая Баум. Настоящая и живая настолько, что в груди густеет кислород. Я вспомнил все так отчетливо, что сам удивляюсь, как смог когда-то ее забыть…
— Она… Отвыкла просто, — даю скупой ответ.
— А-а-а… — тянет Данила. — Ты бы начал с чего-нибудь попроще. С цветов хотя бы. Не ломай рогами ворота. Иначе до весны не справишься…
Глава 18
Марк
Мы перемещаемся в гостиную, где падаем на диван с одной миской орешков на двоих. Пока друг, с которым я не делил разве что одни трусы на двоих, ищет подходящий спортивный матч, листая каналы, мну в ладони резиновый эспандер, глядя в одну точку перед собой.
Не ломать рогами ворота?
Отличный совет. Я вообще так умею? Выжидать, терпеть, говорить не то, что думаю? Блядь. Это вряд ли. Это особенно сложно, когда нет ни плана, ни времени. Я даже не в состоянии план обдумать, впервые за долгое время я сначала делаю, а потом думаю.
В новый год семь лет назад я поняла, что ты выбросил меня из своей жизни.
Ты обещал, что мы встретим его вместе…
Выпрямившись, упираюсь локтями в колени, будто расслабиться на этом диване мне мешает горка битого стекла под задницей.
Я обещал? Черт, я обещал, да.
Сминая эспандер, злюсь, потому что это правда, и потому что я ничего не могу исправить. Я заслужил все эти претензии. Все до единой.