Я встретил Аглаю Баум семь лет назад за полгода до отъезда в Канаду. Встретил в тот момент жизни, когда карьера стремительно шла в гору и какие-то более-менее серьезные отношения были далеко за пределами моей системы координат. Так далеко, как Земля от Марса. Но Аглае стоило всего лишь на пять гребаных минут оказаться в зоне моей видимости, а дальше я все сделал сам.
Я не выбирал между ней и хоккеем, она не пыталась заставить выбирать, это было бы глупо, но она ревновала меня к спорту. Черт, она ревновала меня ко всему, будто я ее собственность. Любовь семнадцатилетней девчонки, похожая на пороховую бочку? Да, мне это нравилось. И мне нравилось давать ей то, что она хочет — ее имя на моей клюшке, чтобы она знала — я, блядь, люблю ее не меньше.
Все стало серьезным примерно за пару недель.
Я должен был дождаться ее восемнадцатилетия, прежде чем лишить девственности, и я честно попытался, но оставил попытки в первый же раз, когда привел ее к себе домой и когда там никого кроме нас не было. Она была моей первой девственницей, и с ней я имя свое забыл. Слишком боялся, что ей не понравится. Ей понравилось, а я будто сам девственности лишился, пока она смотрела круглыми возбужденными глазами на то, как кончаю ей на живот.
Картинки яркие, как снимки в полароиде.
— Пойду гантели потаскаю, — зашвырнув эспандер на подоконник, встаю с дивана.
— Я пас… — забрасывает Капуста горсть орешков себе в рот.
Оставив его одного, спускаюсь в подвал, где оборудована комната для тренажеров. Сбросив футболку, начинаю с подтягивания, но моим мозгам в башке все равно тесно.
Мне было девятнадцать, когда в сентябре получил свой контракт с НХЛ. Я был к нему готов, ведь стремился получить драфт еще тогда, когда во время тренировок клюшкой до крови сдирал кожу с ладоней.
Я не видел проблемы в том, чтобы поддерживать отношения со своей девушкой на расстоянии. Никакой проблемы. Я понял, насколько ошибался, уже через месяц жизни в Канаде: другой континент, разница во времени и тренировки, которые даже близко не стояли с теми, через которые прошел в молодежной команде, но даже тогда, когда у Аглаи был день, а у меня глубокая ночь, эту ночь я посвящал ей, зависая в телефоне. Даже тогда, когда стал появляться на тренировках с недосыпом, все еще пытался вывезти наши отношения. Ровно до тех пор, пока старший тренер не сунул мне под нос выделенный красным маркером пункт из контракта: никаких серьезных отношений в течение двух лет. Меня, новенького в команде, нагружали вдвойне, а я не хотел выглядеть нежной принцессой на коньках, которую взяли в НХЛ просиживать задницу.
Среди шквала сообщений ее месседжи я всегда открывал первыми, но жизнь вокруг бурлила слишком активно: новый круг общения, новая страна… все это засасывало. До такой степени, что после “крещения” в новички я проснулся в своем отельном номере не один.
Моя тяжелая башка раскалывалась так же, как мой телефон, в котором висели пропущенные звонки от моей девушки и ее сообщения о том, как она скучает и любит.
Блядь.
Меня тошнило, когда смотрел на эти строчки, а рядом в постели ворочалась голая девка.
Так хреново, как в то утро, мне не было ни разу в жизни. И я ненавидел себя за то, что малодушно зассал и не сумел признаться. И за то, что в то утро понял — я просрал свои отношения на расстоянии…
Я дохрена пропустил в ее жизни.
Теперь она мать, возможно чья-то женщина… слишком много времени прошло, чтобы остаться той прежней ревнивой девчонкой, но я хочу узнать ее новую.
По крайней мере, кончает она все так же.
Размахнувшись, врезаю кулаком по подвесному боксерскому мешку…
Глава 19
“… четыре, пять, шесть, семь…” — прилипнув носом к экрану компьютера, вожу по нему пальцем, боясь просчитаться с заказом шприцев, который оформляю уже битый час.
В глазах песок. Цифры на экране нечеткие и размытые, словно я смотрю на них через мокрое стекло. Моя голова взрывается. Под конец дня в ней плавятся мозги и вся входящая информация, поэтому реагирую на голос Маруси с задержкой.
— Мам, я есть хочу… — булькает она.
— Восемь, девять…
— Ну, мамочка…
— Сейчас…
— Ма-ам, мы еще долго? Я устала. Мам?
— Да…
“Раз, два, три…”, — внутренне чертыхнувшись, начинаю считать сначала.
В конце года навалилось будто все и сразу, единственное, что спасает — через неделю я закончу семестр и уйду на каникулы.
— Мама… Ты сказала насчет моих трусов?
— Вот черт… — бормочу, вскинув голову.
Откинувшись на спинку кресла, перевожу слезящиеся глаза на дочь. Маруся сидит на пластиковой табуретке в детском уголке дедовой стоматологии и рисует на доске какую-то абракадабру. Вся перепачканная…
Перед моей стойкой возникает клиент с атрофированной после уколов челюстью, мычанием и жестами мужчина извещает о том, что хочет расплатиться.
Заглянув в монитор компьютера, вижу выставленный отцом счет и ввожу сумму на платежном терминале. Дождавшись, пока звякнет дверной колокольчик и хлопнет дверь, достаю из кармана халата телефон и быстро набираю воспитательницу, про которую напрочь забыла.
— Добрый вечер… — прикрыв ладонью рот, смотрю на Марусю, напрягая мозги, чтобы вспомнить, как зовут ее воспитательницу. — Ольга Павловна…
— Петровна, — поправляет без претензии.
Навострив уши, Маруся выпрямляется и растягивает губы в озорной улыбке, от которой на щеках появляются милые ямочки. Приложив палец к губам, велю ей молчать.
— Это мама Марии Власовой, извините, что поздно…
— Что-то срочное?
— В пятницу на мальчика из Марусиной группы надели ее запасные трусы…
Дверной колокольчик снова звенит, но я точно знаю, что никаких записей на сегодня больше нет, поэтому разворачиваюсь на кресле с вежливой дежурной улыбкой, чтобы прогнать пришельца.
На секунду меня парализует, пока слушаю в трубке назидательное:
— Да, форс-мажор, вы же не будете по этому поводу… расстраиваться?
Теряю нить разговора, в то время, как дверной проем заслоняет собой… Зотов.
На его голове дурацкая красная шапка с помпоном, которая ярким пятном выделяется на фоне черной парки и черных спортивных штанов, в которые одет.
— Форс-мажор… — повторяю, скрипнув креслом.
Как?! Как он здесь оказался?
С момента нашей последней встречи прошло чуть больше суток, и за это время, касаясь мыслей о нем, я одергивала руки, как от горячего утюга. Вычеркивать Марка Зотова из своей жизни я научилась давно, но мой пульс предательски подпрыгивает, когда вижу его широкоплечую фигуру, которая продвигается внутрь помещения, скрипя линолеумом под кроссовками.
За ним с улицы тянется морозная свежесть, на шапке все еще поблескивают редкие снежинки, сообщающие о том, что снаружи идет снег. Я понятия не имею, что творится за входной дверью, мы с Марусей торчим в стоматологическом кабинете отца больше трех часов. С того момента, как после учебы забрала дочь из детского сада.
Марк осматривается и останавливает взгляд на мне, повернув свое гладковыбритое лицо. Отдохнувший и… красивый, чтоб он провалился!
— Да, это же детки, — влетает в мое ухо. — Всякое бывает.
Собравшись с мыслями, быстро говорю в трубку:
— Если мальчик писается в таком возрасте, ему не мешает иметь свои запасные трусы. Маруся расстроилась. Это ведь ее вещь.
— Приносим извинения.
Исподлобья наблюдая за тем, как Зотов подходит к стойке, излагаю свое требование:
— Я… я бы хотела, чтобы впредь такие вопросы вы согласовывали со мной.
Мне мерещится, что она фыркает, но вслух отвечает:
— Обязательно.
— Я очень надеюсь на понимание. Спасибо, Ольга Пав… Петровна, — быстро завершаю звонок, бросив телефон на стол.
Возвышаясь над стойкой, Марк трогает приклеенные по периметру новогодние украшения и складывает на стойке локти, откашливаясь и говоря:
— Привет.
— Мы закрываемся, — привстав с кресла, выдергиваю из-под его рук стопку рекламных буклетов. — Если у тебя экстренно, то обратись в областную стоматологию. Она принимает круглосуточно.
Он успевает прихватить один из буклетов и сунуть себе в карман с невозмутимым видом.
— Это рекламная брошюра вставных челюстей на силиконовых присосках, — информирую его. — Зачем она тебе?
— Я же хоккеист, — пожимает плечом.
Поджав губы и постучав стопкой по столу, убираю ее в ящик.
— У вас уютно, — крутит головой, изучая наш очень скромный интерьер.
— Что ты тут делаешь? — спрашиваю, понизив голос. — Как ты… нас нашел?
— Искал, — поворачивает ко мне лицо. — И нашел.
Мне сложно отвести от него глаза, он как чертов магнит. Следы от его пальцев до сих пор цветут на моей заднице, и их не стереть ластиком, как и его самого. Только забыть. Снова. Внутри что-то дрожит от этой мысли, мне нужно на свежий воздух, и срочно!
— Зачем искал? — спрашиваю, сложив на груди руки.
Порывшись в кармане, выкладывает на стойку какие-то новогодние флаеры, на которые смотрю с недоверием.
Марк снова откашливается и поясняет:
— Завтра в парке “Трехсот лет” всякие… штуки…
— Штуки? — уточняю с наигранным интересом.
— Да… — смотрит на меня с таким видом, будто напрягает мозги. — Концерт какой-то и… ярмарка. Хочешь пойти?
— С тобой?
— Да, со мной, — кивает.
— Нет, не хочу, — отвечаю с улыбкой.
— Мам… — слышу тихое лепетание Маруси. — Что такое ярмарка?
Резко повернув голову, Марк смотрит вниз на угол стойки, где, как я догадываюсь, теперь стоит моя дочь. Допускаю, что заметить ее сразу в детской игровой зоне ему мешал рекламный стенд, за которым она спрятана.
Образовавшаяся тишина играет на моих нервах.
Маруся — те личные границы, которые я оберегаю как дикая кошка, поэтому напрягаюсь от пяток до макушки. Сердце дергается, когда Зотов опускается на корточки, скрываясь с глаз за бортом стойки так, что я вижу только кусок красного помпона от его шапки.