— К-хм… привет… — слышу его приглушенный голос и быстро выкарабкиваюсь из кресла, замирая у края стола.
— Здравствуйте…
Прилипнув боком к стойке, дочь смотрит на Зотова с осторожным интересом, от которого у меня вдруг начинает сосать под ложечкой, а он смотрит на нее в ответ: обводит глазами самое важное в моей жизни лицо, будто хочет запомнить так, чтобы никогда не спутать с другой маленькой девочкой. Будто ему есть хоть какое-то дело до моего ребенка.
Во мне борются недоверие и предательское желание увидеть это чертово понимание, что моя дочь исключительная и неповторимая. От этого в груди все переворачивается.
— Я… кхм… Марк… — протягивает он ей руку, но быстро убирает, когда Маруся никак не реагирует.
Зотов выглядит так, словно ему жарко: расстегивает молнию парки до середины и стягивает с головы шапку, комкая ту в ладони.
— Я иду на новогоднюю дискотеку… — невпопад сообщает Маруся. — С Максом… У него есть снегоход…
— Вау… — Зотов чешет пальцем бровь. — Хочешь снегоход?
— Нет! — выпаливаю по наитию, понятия не имея, что у него в голове.
— У-у… — мотает она головой. — Макс играет в хоккей. Но мама говорит, что все хоккеисты — отстой.
— Мама так говорит? — уточняет.
— Да. Они не заканчивают школу. Таня говорит, что все они двоечники…
— Серьезно?
— А мне Максим нравится… но мама говорит, что Богдан лучше, он занимается танцами… он красивый. Но Макс красивее… И Максим не носит лосины, как Богдан…
— Богдан носит лосины? — бормочет Зотов.
На его лице такая серьезность, будто он общается со своим агентом, а не с маленькой девочкой. Тычком в сердце отдается понимание, что он понятия не имеет, как с ней общаться, от этого его словарный запас скукожился, а искренняя вовлеченность служит для моей дочери сигналом присесть на его уши еще активнее.
— Ну он же танцор! — поясняет она с хихиканьем.
— Иди, одевайся… — подталкиваю ее к шкафу, чтобы прервать этот поток бессмыслицы.
Глава 20
Сорвавшись с места, несусь в смежную комнату, в которой находится стоматологический кабинет. Я не хочу проверять что будет, если нашего «посетителя» увидит мой отец. Не думаю, что он узнает лицо моей первой любви, но ведь они общались и были в нормальных отношениях. Для моего отца Зотов всегда был «хорошим парнем», дисциплинированным и ответственным, а для Виктора Баума такой набор — номинация на золотую медаль, тем не менее мои планы отправиться на Новый год в Канаду отец перечеркнул. Для него, как для человека, который сам не был за границей ни разу, — это было слишком. Я злилась, но знала, что поеду, даже если придется сбежать. Я верила, что праздник отмечу с любимым парнем, по которому тосковала, и моя виза к декабрю была готова.
Знаю, что в кабинете папа один, но все равно делаю короткий предупреждающий стук в дверь, прежде чем ее приоткрыть. Оставшись стоять в дверном проеме, возбужденно спрашиваю:
— Ты еще долго?
Склонившись над столом, отец загружает использованные инструменты в автоклав и, не оборачиваясь, отвечает:
— Нужно здесь все убрать и подготовить на завтра. Там кто-то пришел?
— Никто, — отвечаю быстро. — Мы поедем домой. Маруся голодная…
— Вызвать вам такси?
За спиной слышу голос Зотова и тараторю, прежде чем резко закрыть дверь:
— Не надо! Мы… сами…
Возвращаясь назад, слышу обрывки фраз, которыми Маруся продолжает забрасывать Марка, пока, сидя на табуретке, бездумно вколачивает ногу в зимний ботинок.
Ее внимание отдано Зотову так же, как его — моей дочери. Засунув руки в карманы парки, он смотрит на нее сверху вниз, возвышаясь во весь свой рост.
Его улыбка и глуповатое выражение лица…
Эта картина в состоянии раскачать опору у меня под ногами.
Я злюсь на него, раздражаюсь, в то время как моя дочь говорит без умолку:
— Я хожу на фигурное катание… у меня хорошая… эта… как ее, мам?
— Координация, — открыв шкаф, достаю оттуда наши куртки, поймав взгляд Марка в зеркале на дверце.
— А вы катаетесь на коньках?
Безжалостно жую губы, почти желая, чтобы он поразил ее своей профессией.
Переведя взгляд с меня на Марусю, Зотов отвечает:
— Да. У меня тоже хорошая координация.
Дочь хихикает, а Марк переминается с ноги на ногу.
Быстро надеваю на себя пуховик, вручая Марусе шапку и усаживаясь перед ней на колени, чтобы помочь застегнуть куртку.
— Я в пятницу выступала. Папа не смог прийти посмотреть… У него были дела… Он подарил мне говорящего хомяка! У вас есть говорящий хомяк?
Упоминание Власова осадком выпадает где-то в желудке. Я ничего не должна объяснять стоящему рядом мужчине. Ничего. Ни того, как Маруся появилась на свет, ни того… откуда она взялась, но все равно кошу на него глаза.
— Нет, — отвечает Зотов. — У меня есть игрушечный джет.
— А что это? — Маруся смотрит на него с любопытством, от которого приоткрывает рот.
— Это… — Марк хмурит лоб и его чешет. — Реактивный самолет.
— Он разговаривает?
— Да, — отвечает с улыбкой. — Он поет песню…
— Какую? — с интересом спрашивает Маруся.
— Гимн одного хоккейного клуба…
Догадываясь, чей гимн поет его чертов самолет, прошу, вставая:
— Боже…. Только не нужно петь, ладно?
Дочь заливается смехом, а Зотов прикусывает изнутри щеку.
Взяв Марусю за руку, тащу ее к двери, на ходу прихватывая со стола свою сумку. За спиной слышу скрип кроссовок. Я и секунды не думала, что придется просить его идти за нами, ведь он приехал сюда не на прием записаться, а потому что «искал».
Толкаю входную дверь, и в лицо ударяет колючий ветер.
Придерживая одной рукой дверь, второй натягиваю Марусе капюшон практически до кончика носа и быстро веду ее вниз по ступенькам крыльца. Как только ноги оказываются на тротуаре, Зотов ловит мой локоть и останавливает, перешагнув через пару ступеней сразу.
Он успел надеть на голову свою дурацкую, но все же забавную шапку, и я смотрю на него, подняв вверх лицо. Опустив свое, говорит:
— Я на машине. Подвезу вас.
Из его рта вырывается облачко пара. На шапке тут же оседают снежинки. Я знаю, что последние семь лет он провел в дико холодном климате, но понятия не имею, сделало ли это его закаленнее. Вопрос, который могла бы ему задать, будь он кем-то другим. Кем-то другим в моей жизни…
— Мы живем за мостом. Там сейчас километровые пробки. Мы поедем на трамвае, так удобнее, — объясняю, словно села бы в его машину, не будь этих чертовых пробок.
Марк смотрит так, будто глазами провожает движения моих губ. От этого под одеждой мне становится тесно и жарко. Чтобы не смотреть на его губы, разворачиваюсь и говорю быстрое:
— Пока.
— До свидания, — пищит Маруся, когда снова хватаю ее за руку и тяну в сторону трамвайной остановки.
Втягивая через нос колючий воздух, прислушиваюсь к тишине за спиной. Я не слышу шагов, и эта тишина вызывает приступ горечи в горле.
— Давай быстрее… — поторапливаю дочь, видя наш трамвай, подъезжающий к остановке.
Прячу подбородок в высоком воротнике пуховика и ускоряюсь, не упуская из вида трамвайного хвоста, будто это поможет его задержать.
Придерживая Марусю двумя руками, помогаю взобраться на первую высокую ступень в распахнутых дверях и следом забираюсь сама.
— Извините…
Резко обернувшись, вижу, как вместе с группой торопящихся пассажиров в трамвай заходит Зотов…
Глава 21
Вокруг вмиг становится тесно.
Пассажиры заполняют узкий проход между рядами, трамвай трогается, и я успеваю схватить Марусю за капюшон прежде, чем поток людей сдавит нас со всех сторон.
Бросив взгляд через плечо, не успеваю вглядеться в толпу, потому что парень на сиденье с краю встает, уступая место и отвлекая мое внимание.
— Спасибо… — подталкиваю к сиденью дочь и помогаю на него забраться.
У окна пожилая женщина смотрит в свой телефон. Подаюсь вперед, когда спину задевает чье-то плечо, и хватаюсь за кресло Маруси, чтобы удержать равновесие.
Нам ехать всего пятнадцать минут, это наш почти ежедневный маршрут, но сейчас я теряю ориентацию во времени и пространстве, потому что мысли разбежались в разные стороны.
Глазами обшариваю головы пассажиров, выискивая среди них красную шапку Зотова, все еще не веря, что он вошел в трамвай. Он в паре метров, его невозможно не заметить.
Я не уверена, что он вообще когда-нибудь пользовался общественным транспортом. Возможно, в таком глубоком детстве, что даже этого не помнит.
Марк пробирается вперед, ухватившись рукой за верхний поручень и разбрасываясь извинениями.
С трудом сбрасываю со сгиба локтя сумку и ставлю Марусе на колени, свободной рукой пытаясь откопать в наружном кармане банковскую карту, чтобы оплатить проезд.
— Извините. Черт… Простите…
Марк возникает передо мной через секунду, и я практически утыкаюсь носом ему в грудь, а его ровное дыхание прямо над моей головой.
Зотов провожает мои манипуляции взглядом, когда тянусь рукой к ближайшему валидатору, оплачивая наш с дочерью проезд. Достав из кармана телефон, Марк возится с ним и прикладывает к терминалу, который вспыхивает красным сигналом. Безрезультатно повторив процедуру, бормочет под нос:
— Твою мать…
— Мужчина, вы скоро? — заглядывает ему через плечо недовольная женщина.
Оттолкнув его руку, прикладываю к терминалу свою карту, говоря:
— Не хочу, чтобы тебя вышвырнули прямо на ходу.
— Спасибо. Я не захватил с собой парашют, — раздается над головой его тихий голос.
— Не за что… — убираю карту в сумку.
Его близость нервирует. Пробирает до самой кожи. Забивается под нее, предательски согревая. Ровные невозмутимые интонации его голоса раздражают, ведь в отличии от него, меня раздирают эмоции, и я никогда не умела держать их в узде. В этом и есть разница между нами. Именно эта разница когда-то уравновешивала наши отношения. Даже сейчас, спустя столько лет, они кажутся мне чем-то неповторимым и исключительным. Острые и болезненные грабли, на которые Марк Зотов снова меня толкает своими предложениями.