В четыре я выключаю компьютер, собираясь поскорее вернуться за город. Как бы то ни было, во мне есть волнение по поводу Зотова и обязанностей няньки, которые он на себя взял.
Дочь звонила несколько раз, но это было почти три часа назад, и меня подмывает от желания поскорее узнать, чем они занимаются.
Глава 28
Марк
— Есть хочешь? — я смотрю на Марусю, обернувшись через плечо.
Моя подопечная пытается заправить за уши спутанные волосы, которые тут же непослушно возвращаются на ее маленькое лицо. Сидя по-турецки, она с особым усердием разглядывает свое творение — наряженную новогоднюю елку, которую Капустин установил в гостиной еще до моего приезда.
Одежда на маленькой копии Аглаи вся перекрученная. На кофте — два небольших пятна, возникших сразу после завтрака. Она ела хлопья с молоком, но эти пятна, кажется, к ним не имеют никакого отношения.
Мне хочется поморщиться от этого бардака, но не уверен, что смогу привести ее в порядок.
— Нет… — отвечает на мой вопрос и крутит головой, стряхивая с лица волосы.
Я слышу этот ответ уже в третий раз, и он меня беспокоит. На часах почти четыре и в промежутке между завтраком и этим временем она, кроме конфет, мандаринов и хлеба, ничего путевого не ела.
Если я что-то и знаю о детях помимо того, как они делаются, так это то, что их нужно периодически кормить.
Моя “подруга” слегка взболтала мои мозги за эти часы, но я в ресурсе родить что-нибудь мотивирующее.
— Надо есть, а то не вырастешь, — говорю с серьезным фейсом.
— Не хочу, — слышу в ответ хихиканье.
Я прячу улыбку, давно въехав, что хихикать у нее второе рефлекторное действие, после болтовни. Она болтает даже сама с собой, это забавно.
Она… забавная…
Уверен, с ней не бывает скучно. Не знаю, что на счет меня, я не самая милая компания, но мне кажется, будто нам очень комфортно вместе.
Может, я ничего не знаю о семье и об ответственности за детей, как сказала Аглая, но я, твою мать, упертый ученик. И сейчас, глядя на Марусю, я думаю о том, какая комната в моем доме лучше всего подойдет для маленькой девочки. Чтобы прийти к этой мысли мне было достаточно понять — я не хочу улетать домой один.
Я готов сделать что угодно, лишь бы они полетели со мной. Обе. Аглая и ее дочь, которая… могла бы быть моей…
Эта мысль пришла в голову в тот момент, когда увидел их там, в Ледовом дворце. Об этом я думал всю ночь, в уме ведя примерные подсчеты, которые оказались не в мою пользу.
Я знаю, что моей Маруся быть не может, и меня морозит изнутри от того, что я не могу ничего изменить. Ни свой выбор, ни его последствия. Но эти последствия явно не ошибка, а продолжение Аглаи Баум. Моей Баум.
Маленькие пальцы снова поправляют волосы…
— Где твоя… — запнувшись, пытаюсь вспомнить нужное слово, но не выходит. — Штука для волос? — кручу пальцем в районе своего уха.
— Шапка? — смотрит на меня вопросительно.
— Нет, та, чтобы волосы завязывать…
Перебираю в голове английские слова, пытаясь найти им русские аналоги.
— Резинка! — хохочет Маруся. — Не хочу, — задирает подбородок и проводит ладошкой по длине волос. — Мама говорит, у меня красивые волосы.
— Мама говорит правду, — киваю. — Но давай все-таки их соберем?
С учетом того, что последние десять минут она провела стоя вверх тормашками на диване, “резинка” должна быть где-то там. Подойдя к дивану, поднимаю подушки и шарю под ними, проверяя стык между спинкой и сиденьем.
— Марк! — звонкий голос Маруси заставляет обратить на нее внимание. — Вот тут игрушки не хватает! — тычет пальцем в ветку искусственной ели, а следом разворачивает очередную конфету и отправляет в рот.
Обмотанная гирляндой в три слоя елка помимо этого украшена конфетными фантиками, откуда они берутся, думаю, объяснять не нужно. Рот Маруси испачкан шоколадом, и я чувствую, что получу огромных пиздюлей.
Ее резинка ожидаемо под подушками. Вручив штуку Марусе, возвращаюсь к гирляндам, для которых притащил из гаража дополнительный сетевой фильтр.
— Можешь завязать? — возвращает мне резинку.
Черт…
Мягкие девчачьи волосы проскальзывают между пальцев, и я, жесть как, боюсь сделать ей больно. Она дико маленькая и хрупкая, моя ладонь могла бы полностью обхватить ее голову, и мне приходится всерьез рассчитывать силы, чтобы не оставить ее без волос, которыми она так гордится.
Кое-как собрав непослушные пряди в хвост, затягиваю на них резинку.
— Спасибо, — Маруся вскакивает на ноги и несется к окну. — Снег пошел, — сообщает. — У тебя есть санки? — обернувшись, смотрит на меня с глубокой надеждой.
— Может, лучше слепим снеговика? — предлагаю свой вариант.
— Снеговика? — произносит задумчиво, приложив указательный палец к губам. — У тебя есть ведро?
— Ведро?
— На голову! — сообщает.
— Кому? Тебе?
Детский искристый смех наполняет комнату.
— Не-ет! Снеговику! Марк, ты такой смешной!
Да уж, обхохочешься.
— И морковку, морковку … — несется за мной вприпрыжку, когда снова иду в гараж.
Мы выгребаем на улицу пятнадцать минут спустя. Возможно, я переусердствовал, но вокруг яркого капюшона в четыре оборота повязан шарф, из-за этого Маруся двигается с трудом, но зато вероятность простудиться сводится к минимуму.
Я не могу ее простудить. Я рассчитываю провести самые приятные часы жизни внутри ее матери, поэтому изо всех сил стараюсь не косячить.
Характер ее матери — минное поле с замаскированными ловушками, по которому я хожу с особым изощренным кайфом. Еще семь лет назад я усвоил, что мне понадобится все мое терпение, чтобы не затрахать Аглаю Баум до смерти. Каждый раз, когда наступал на мину, мне хотелось сделать именно это.
— Он огромный! — радостно визжит Маруся, пока делаю снеговику руки из еловых веток. — И похож на поросенка Джорджа… — заливается смехом.
Отряхивая куртку, смотрю на нос снеговика, для которого в холодильнике Капустина не нашлось моркови. Крышка от пластиковой бутылки решила нашу проблему.
За забором скрипит снег и гудит машинный двигатель. В замке поворачивается ключ, и через секунду во дворе появляется Аглая.
Войдя во двор, она двигается по расчищенной дорожке, быстро переставляя ноги в коричневых уггах.
Она выглядит слегка замороченной. Карие глаза отыскивают нас, и я принимаю ее взгляд на своем лице с наслаждением. Так на меня умеет смотреть только она. С фонтаном эмоций и чувств, от которых у меня башка кружится.
И если для того, чтобы вернуть ее в свою жизнь мне нужно соврать, я совру хоть самому Папе Римскому.
Глава 29
Случаи, когда я пользовался ложью в своей жизни, можно пересчитать по пальцам. У меня есть принципы, и я стараюсь их придерживаться хотя бы потому, что это тренирует самоорганизацию и волю, но я соврал Аглае, и сделал это как хладнокровная скотина. Глядя в ее карие, как вишни, глаза.
Потому что испугался, да. Потому что до колик боюсь сделать хотя бы один неверный шаг. И потому что уверен — ей не нужно знать о том, что в действительности произошло семь лет назад. О том, что я проснулся в одной постели с девицей, у которой даже имени не спросил. Проснулся в то время, как Аглая писала мне свои сообщения.
Я бы предпочел забыть об этом дерьмовом эпизоде в моей жизни, но вряд ли получится.
Все мои отношения с женщинами на той стороне Атлантики были похожи на свечку без фитиля. В них для меня вечно чего-то не хватало, в “Виннипег Джетс” на мне клеймо заядлого первосвиданца. Оно меня устраивало, еще неделю назад я даже отдаленно не планировал заводить семью, а теперь я хочу всего. Тот самый фитиль просто, блядь, разорвало. Я знаю, что не ошибаюсь в своих желаниях. Мне двадцать семь, и я отлично себя знаю.
— Мама! — скачет Маруся навстречу матери.
Аглая склоняется к ней и обнимает в ответ. Быстро сканирует дочь, отстранившись. Изучает съехавшую на лоб шапку и плотно обмотанный вокруг шеи шарф, пока я топчусь в стороне, наблюдая.
— Смотри! У нас там снежный поросенок! — возбужденно лопочет Маруся и тянет Аглаю за собой.
Идя по притоптанному снегу, она смотрит на снеговика и стреляет глазами в меня. Когда останавливается рядом, я вижу, что ее волосы выбились из-под вязаной шапки, на ресницах повисла пара снежинок.
— В Канаде так принято? — спрашивает, кивнув на мою тонкую шапку с кленовым листом, которую временно одолжил “парню”.
— Нравится?
— Очень. А вы не скучали… — Аглая осматривается вокруг.
Она красивая, и я смотрю в ее глаза, на секунду отрываясь от реальности.
Мне хочется не только смотреть. Хочется касаться, причем постоянно с тех пор, как увидел ее впервые. И тогда, семь лет назад, и теперь. Ей тоже этого хочется. Даже сейчас, когда смотрит на меня, она думает о моих губах, потому что задерживает на них взгляд все время, пока мы разговариваем.
— Мы неплохо провели время, — подтверждаю.
— Чем занимались?
— Мы нарядили елку! — скачет вокруг нас Маруся. — Марк обещал построить крепость. Мам, ты построишь с нами крепость?
Чуть прикусив губу, она смотрит на дочь и говорит:
— Давай в другой раз? Нам нужно вернуться в город. Бабушка и дедушка ждут тебя в гости.
— Я не хочу… мамочка, я хочу лепить крепость! — возмущается Маруся.
Избегая моего взгляда, ее мать продолжает:
— Они приготовили тебе подарок. Хотят увидеть тебя до Нового года. И папа по тебе соскучился…
Упоминание уже известного мне персонажа вызывает приступ реальной изжоги. Поскольку права голоса у меня пока нет, помалкиваю, стиснув зубы.
Я в состоянии смириться с его присутствием в их жизни, с чем я не готов мириться, так это с тем, что должен держаться от этой проблемы подальше. Какими бы правилами она не обложила меня с ног до головы, я не стану стоять в стороне, если посчитаю нужным. Я просто сверну этому уроду шею, если он даст мне повод.