Мое сердце сжимается и под под ложечкой сосет, когда думаю о том, что ему придется перекроить свою жизнь и отказаться от достижений, которых достиг упорством и трудом. Оставить за плечами клуб, который позволил ему стать мировой спортивной знаменитостью, раскрыть свой потенциал на сто пятьдесят процентов.
Так не должно быть…
Не должно! Ведь это не справедливо. По отношению к нему, к нам и к тем людям, которые в него верят!
Горло сжимается, но в мою кровь будто впрыскивают адреналин. От злости и решимости, которая заставляет подрагивать мои руки.
Извинившись, Зотов останавливает фотосессию одним коротким жестом, который никто не оспаривает. Подойдя к дивану, тянет меня вверх, после чего занимает мое место и заставляет упасть к себе на колени. Прижавшись спиной к его груди, я на секунду прикрываю глаза.
Марк сжимает руки вокруг моей талии и носом утыкается в шею. Целует ее, спрашивая:
— Хочешь фото?
— Терпеть не могу хоккей… — отзываюсь еле слышно.
— А хоккеистов? — Марк посмеивается, продолжая щекотать губами мою кожу.
— Обожаю пловцов…
— Не задирайся, любимая…
Тело отзывается мелкой дрожью на нашу физическую близость. Его дыхание на коже вызывает мурашки. Но клокочущая во мне злость и жажда справедливости не дают расслабиться в любимых руках.
— Мне нужно в туалет… — говорю, пытаясь выбраться из объятий Марка.
— Тебя проводить?
— Нет… закажи мне коктейль.
Глядя на свое отражение в зеркале над умывальниками в туалете, пытаюсь сдерживать участившееся дыхание и собираюсь с мыслями, чтобы сделать то, что должна.
Меня сжигает желание сопротивляться. Бороться. Как никогда в жизни. Сделать то, чего я не сделала когда-то. Не решилась. А теперь… Мне есть, что терять.
Достав из кармана джинсов телефон, нахожу в телефонной книжке номер Власова и набираю, потому что терпеть до завтра или хотя бы еще минуту, нет сил.
Мои ладони моментально холодеют и становятся влажными, когда спустя несколько гудков в трубке слышится голос Родиона:
— Ну надо же, какой приятный сюрприз, — вальяжно бросает он. — Привет, любовь моя.
Он сдавленно кашляет прямо в трубку, не могу распознать его состояние, но по словам Марка, с утра он был с приличного похмелья.
— Я не позволю тебе еще хоть когда-нибудь влиять на мою жизнь, — говорю, стараясь держать себя в руках. — Ни на мою, ни на Марусину.
Власов смеется. От звуков его смеха меня выворачивает.
— Что случилось? — ехидно бросает. — Этот твой хер пожаловался? Ты ему не объяснила, как у нас дела обстоят, детка? Как я скажу, так и будет. О Канаде размечталась? Тебе ее только во сне видать, Баум.
— Больше никогда, — проговариваю я, — ты больше никогда не будешь влиять на мою жизнь.
— У меня другая точка зрения.
— Если ты… если ты не подпишешь разрешение на выезд Маруси, весь город узнает, что ты сделал. Я тебе клянусь, Власов! Весь! Твои родители, твои коллеги, твои тупые друзья и шлюхи.
— Я тебя по стенке размажу, сука, — шипит он агрессивно. — Ты, блядь, с кем решила связаться?
Несмотря на предательскую дрожь, которую чувствую в горле, стараюсь звучать жестко:
— С трусливым мудаком, который насилует женщин. И у меня есть все, чтобы размазать по стенке тебя. Я все зафиксировала, Власов. Медицинское освидетельствование… знаешь что это такое?
На том конце провода воцаряется опасная тишина. Быстро смотрю на экран телефона, замечая, что Власов на проводе.
Сглотнув вязкую слюну, запрещаю себе погружаться в воспоминания. В тот день, когда пять лет назад он ввалился в мою квартиру, неадекватный. Пьяный и с полным ощущением вседозволенности…
Марусе еще и полгода не было, она разрывалась неистовым ревом в своей детской кроватке, пока Власов…
Его выводило из себя то, что я его не хочу. Никогда не хотела. После того единственного раза, в результате которого появилась Маруся, я не позволяла ему до себя дотронуться. Отказалась строить с ним семью, которую он предлагал с высокомерием. Никогда не была в него влюблена и никогда не повторила бы той отчаянной новогодней ночи снова!
— Нихера ты не докажешь, — говорит ледяным голосом. — У тебя нет свидетелей, Баум. Мозгами своими пораскинь.
— Может быть не докажу, — хрипло говорю в трубку. — Но весь город узнает.
— Насрать мне, — бросает.
— Вот и проверим.
Мне было девятнадцать. У меня был новорожденный ребенок.
Девочка…
Я не знала, как поступить. Не хотела, чтобы моя дочь росла, зная что ее отец насильник. Не хотела, чтобы кто-то знал, что меня изнасиловали. И не хотела проблем для моего отца, которые Власов обещал организовать, если бы посмела кому-то рассказать или обратиться в полицию.
Он будто и сам испугался.
Он испугался и больше никогда ко мне не прикасался, не появлялся в моей квартире без предупреждения.
Я запуталась, и не знала что делать. Его родители так полюбили Марусю. С первого взгляда!
Я не хотела разрушать это. Семью, заботу, которой моя дочь достойна, ведь я не смогла бы простить этим людям, встань они тогда на сторону своего сына. Я не хотела проверять. Я просто пережила это. Оставила позади…
Но я не могу позволить Родиону коверкать жизнь Зотова. Только не ему. Ни за что! Во мне будто сорвали стоп-кран. Будто все эти годы я ждала этого толчка, который наполнит меня яростью и бешеной потребностью защитить мужчину, которого так люблю…
— Хочешь, чтобы твой хоккеист меня прикончил? — его голос снова становится ядовитым. — Наверное, мечтаешь об этом, да, Баум? Хочешь, чтобы его посадили? Ты ж врубаешься, что я не шучу? Он у тебя ебанутый. Из Канады за судимость попрут, готова к такому раскладу, любимая?
Его слова дают свои ростки в моей душе. Страх, волнение, тревога… ведь он почти прав. Почти, ведь я не знаю, как Зотов себя поведет!
— Я сделаю то, что сказала, — говорю с внешним холодом, когда внутри все адски горит. — Если ты не сделаешь то, что мне нужно!
Сбрасываю вызов, не давая ему ответить и сгорая от желания помыть руки.
Открыв воду, подставляю ладони под холодную воду и ополаскиваю пылающие щеки. Глядя на себя в зеркало, вижу, как они горят. Лоб огненный, будто у меня поднялась температура.
Плечи топа снова сползли. Поправив их, приглаживаю ладонью волосы, давая себе несколько минут, чтобы немного успокоиться.
Зотов расслабленно полулежит на маленьком диване, когда возвращаюсь за стол. Тепло его тела и рук согревает меня до самого нутра, ведь я занимаю свое место у него на коленях без подсказок.
— Замерзла? — бормочет Марк, ощущая легкую дрожь моего тела.
Напрягает руки, сдавливая меня чуть сильнее, и я прижимаюсь губами к его колючей щеке, повернув голову.
— Немного.
— Зотов, ты когда не лед возвращаешься? — отвлекает его вопрос одного из парней. — На этот балет сил нет смотреть! Когда уже увидим игру маэстро?!
Смех снова наполняет пространство вокруг нас, и я пытаюсь к нему присоединиться. Хотя бы для того, чтобы не давать Марку поводов усомниться в моем настроении. В том, что мне хорошо. Легко и комфортно. Весело…
Я ищу его губы, сразу, как оказываемся дома. Как только он закрывает за собой дверь моей квартиры.
И в этот раз мы никуда не торопимся. Словно нам и правда некуда спешить…
Глава 36
Аглая
На часах нет и девяти утра, когда начинаю выставлять на стол чайные чашки и тарелки для яичницы. Глаза слипаются, я бы проспала до обеда. После той встряски, которую получили мои нервы в последние дни, я могла бы проспать и до вечера, но мы с родителями Власова договорились о том, что его отец привезет Марусю домой примерно к одиннадцати, так что мне пришлось вытащить себя из постели силком.
После мертвого сна в моей голове безвоздушное пространство…
Мысли пустые и невесомые, как снежные хлопья, которые валят за окном без остановки. Несмотря на все это, у нас будет куча времени, чтобы съездить в торговый центр. Маруся мечтает о наборе косметики, как у ее подруги Евы, это было в “письме для Деда Мороза”. Ее новогодние подарки проходят через эту процедуру даже с учетом того, что она не верит в седого старика с мешком и оленями. Еще моя дочь обожает ходить по магазинам, так что мы договорились — она выберет этот набор сама.
Вчера я решила разнообразить наш праздник живой елкой, раз уж теперь… у нас есть тот, кто сможет ее поставить…
Независимо от того, что у меня с этим праздником особые отношения, я стараюсь сделать так, чтобы это не отразилось на моей дочери. Хочу, чтобы она любила Новый год и верила в чудеса.
Поставив на плиту чайник, слышу как в душе прекращает шуметь вода. И как хлопает дверь душевой кабины. Как раз в тот момент, когда лежащий на подоконнике телефон начинает звонить.
Глядя на сыплющий за окном снег, принимаю входящий от Марусиной бабушки, которой не приходится с кем-то делить этот статус. У моего ребенка одна бабушка, мама Родиона, а моя мама погибла, когда мне было семь. Я помню ее не очень хорошо, в основном по фотографиям, но мы похожи, как я и Маруся.
— Да… — отвечаю, уверенная в том, что с бабушкиного телефона с утра пораньше мне звонит дочь.
Обернувшись на шум в коридоре, вижу, как из ванной выходит Марк. Набросив на голову полотенце, трет им волосы, и он абсолютно голый. Не знаю, когда смогу перестать любоваться его телом, я и не пытаюсь перестать. Для этого мне нужно любить его хотя бы немного меньше, но на меньшее мы оба не согласны. Он разворачивается ко мне лицом, но я смотрю в его лицо только с третьей попытки.
Прислушиваясь к голосу в трубке, вникаю в размеренную речь матери Власова:
— Аглая, доброе утро. Марусю привезет Родион. Он ее уже забрал…
У меня в животе будто образовывается дырка. Мгновенно. Сердце автоматически ёкает от беспокойства, потому что, когда Власов делает что-то подобное — вклинивается в мои планы, это всегда сулит какое-нибудь дерьмо.