Боже, это перебор.
Я кусаю губу, садясь на кровати.
Мы заставили себя заехать в торговый центр и купить обещанный подарок, чтобы как-то переключить ее с произошедшего. Она переключилась, но даже засыпая, все время спрашивала про папу…
Маруся переминается с ноги на ногу.
Белые колготки слегка сползли с ее стоп и болтаются на носках, как переваренная лапша. Мне стоило проспать несколько часов, чтобы она превратилась в беспризорника, но это чертова мелочь. Она рядом. Живая и невредимая.
Это чудо, но на ней ни одной царапины. Только маленькая шишка на виске — это показал осмотр в скорой помощи, а потом и в травмпункте, куда мы поехали сразу, как только смогли покинуть ту обочину.
Горло снова сжимается и голос сипит, когда говорю:
— Сейчас приду…
Дочь уносится из комнаты, махнув юбками, а я разминаю затекшую шею.
Скорая забрала Власова в больницу, ему диагностировали перелом руки.
Их спасла… снежная подушка…
Когда я об этом думаю, ладони леденеют, а ноги снова отнимаются.
Не знаю, сколько времени потребуется, чтобы пережить этот день по-настоящему. И мне, и ей. Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь забыть об этом дне. Маруся, я уверена, справится. Детская психика очень подвижная вещь, и меня это хоть немного, но успокаивает.
Выбравшись из постели, заворачиваюсь в лежащий на стуле кардиган, потому что после сна слегка знобит. В квартире запах еды, он дразнит мой пустой желудок, пока двигаюсь по коридору вдоль стены. Маруся выскакивает из гостиной и тянет меня за руку, подгоняя:
— Ну ма-ма… скорее… где фонарики?
В гостиной из телевизора гремит музыка.
Стоя над принесенным из кухни столом, Марк читает этикетку на шампанском, я же со смесью озадаченности и легкой жалости смотрю на стол, где центральным блюдом является отваренная в мундирах картошка. Еще там колбасная нарезка, отварные яйца и тарелка с горстью очищенных мандаринов.
Марк переводит на меня взгляд и, взъерошив свои волнистые волосы, спрашивает:
— Все так плохо?
Закусив губу, я смеюсь.
На его губах тоже мелькает улыбка.
Он смотрит на стол, а я смотрю на его задумчивый профиль.
Возможно, мне и стоило бы почувствовать укол совести от того, что так и не позаботилась о праздничном меню, но глядя на этот “походный набор”, я испытываю к Зотову невообразимую нежность.
Подойдя, обнимаю его со спины и прикрываю глаза, под завязку подпитываясь энергией этого сильного твердого тела. Марк неподвижно позволяет себя грабить, и я плавлюсь от того, что он, кажется, позволяет мне все…
Любой каприз. Всегда. С тех пор, как семнадцатилетней девчонкой увидела его впервые.
— Мама, ну иди, помогай нам! — Маруся скачет вокруг елки, которая украшена в стиле хаотичного безумия, но от нее исходит потрясающий хвойный аромат. — Мы без тебя не можем!
Разжимая руки, спрашиваю:
— Ты уже сделал фото для своих социальных сетей?
Разумеется, я имею ввиду этот крестьянский стол, на что Марк отвечает:
— Да… ты очень красивая, когда спишь…
— Только не говори, что ты меня сфотографировал… — вспыхиваю, на автомате поправляя волосы.
Он молчит, и я понимаю, что он не пошутил.
— Ты опубликовал мое фото? — требую в панике.
— Ага… — кивает, возвращаясь к изучению этикетки. — Родители передают тебе привет.
— Зотов…
— Ма-ма!
Подавив рычание, я топаю в кладовку, где роюсь пять минут, пытаясь отыскать чертову гирлянду. Потроша контейнеры для хранения, вспоминаю, что его мать… ей нравилось мое имя, и еще, однажды она застала нас сплетенными в узел на диване своей гостиной. Слава Богу, мы были одеты…
До Нового года остается пять минут, и мы с дочерью дико суетимся, в спешке одевая на елку гирлянду. С визгом устремляемся к столу, где Марк под бой курантов вскрывает для нас бутылку детского шампанского.
Я сбрасываю кардиган и быстро приглаживаю волосы, пока Маруся считает, загибая пальцы:
— … девять, десять, одиннадцать…
На “двенадцати” успеваю схватить наполненный шипучкой фужер и как только во дворе раздается первый хлопок фейерверка, наши бокалы со звоном ударяются друг о друга под счастливый возглас Маруси:
— С Новым годом!
Переглядываемся с Марком. Его губы шепотом желают мне счастливого Нового года на английском, я отвечаю ему тем же.
Уже к часу ночи дочь клюет носом. Я отвожу ее в комнату, где помогаю раздеться и улечься в постель. Лежа рядом, перебираю ее шелковые волосы и слушаю тихое дыхание, наблюдая за тем, как под одеялом поднимается и опадает щуплая детская грудь. Когда дыхание Маруси становится глубоким и ровным, осторожно выбираюсь из постели и тихо прикрываю за собой дверь.
Марк лежит на диване, сбросив на пол одну ногу, и переключает каналы на телевизоре. Опустившись на пол рядом с ним, кладу голову на его грудь и смотрю ему в глаза, пока он дарит мне ласку, которую минуту назад я давала своей дочери — гладит мои волосы, перебирая их и накручивая на длинные пальцы.
Это наш первый совместный Новый год, не думаю, что хотя бы один из нас представлял его таким.
Марк смотрит на меня, опустив подбородок.
Пальцем обводит контур моих губ, пока я слушаю размеренные сильные удары его сердца.
— Ты не пошутил? — спрашиваю тихо.
— На счет чего? — отвечает размеренно.
— Своих родителей…
— Нет.
Черт…
— Теперь я нервничаю, — сообщаю ему.
— Зря… ты всегда им нравилась…
— Хочешь сказать, они меня помнят?
Уголок его губ слегка ползет вверх. Моя голова поднимается и опускается вместе с его вдохом, после которого произносит:
— О, да.
Волнение в груди становится горячим.
Марк ловит подушечкой большого пальцы слезинку, которая вытекает из уголка моего глаза.
Не знаю, почему плачу… возможно потому что счастлива…
Но в тот день, когда снова увижу Власова, хочу быть во всеоружии, поэтому, прочистив горло, говорю:
— Мне нужно кое-что тебе рассказать…
Глава 40
Марк
Я прохожу в подъезд многоэтажки вместе с доставщиком еды. Сейчас, в праздники, они снуют по городу один за одним, так что воспользоваться ситуацией не составляет никакого труда.
Пока лифт поднимает меня на четырнадцатый этаж, разминаю кулак и смотрю на электронное табло, где цифры быстро сменяют друг друга.
Поездка длится полторы минуты, не больше. Заскучать я бы все равно не смог, слишком сильно изнутри хлещет токсичной энергией.
Зажав звонок нужной двери, держу палец до тех пор, пока глазок не заслоняет тень.
Думаю, для того, кто на той стороне, не секрет — я достану его в любом случае. Не сейчас, так через день. Или через два. Или через три. В нашем случае город слишком маленький, чтобы в нем от меня можно было спрятаться.
Замок щелкает спустя минуту.
Родион Власов открывает мне дверь, но в гости не приглашает.
Я и не ждал, поэтому захожу без приглашения: просто дергаю дверь на себя, заставляя хозяина выпустить ручку и отойти на два шага назад.
На его подбитом лице привычная картинная брезгливость, но легкая паника в глазах слишком воняет, чтобы ее нельзя было не почувствовать.
Мудак одет в серые спортивные шорты и футболку, сломанная рука в бандаже висит на груди. Он легко отделался, я бы пожелал ему большего, если бы не Маруся и ее безусловная искренняя любовь, которую этот человек не заслуживает.
— Герой года, — усмехается. — Ну проходи, проходи…
Эта язвительная бравада, на которую не реагирую, заканчивается звенящей тишиной. Она длится, пока закрываю за собой дверь, и пока разворачиваюсь, бросая взгляд на окружающую обстановку.
Судя по всему, он стремится как следует выбирать слова, прежде чем продолжить со мной беседу. Возможно, потому что в моих глазах видит как раз то, что и должен — ледяную ярость.
Не такую, которая влечет за собой необдуманные поступки, а такую, которую удалось обуздать, чтобы не наделать глупостей.
Как и обещал, я держу ее под контролем, когда, сделав вперед шаг, хватаю отца Маруси за ворот футболки, а второй зажимаю в кулаке его яйца.
Квартиру наполняет дикий вой.
Глядя в искаженное болью лицо, проговариваю через сцепленные зубы:
— На днях с тобой свяжется адвокат. Он доведет до твоего сведения наши условия. И обвинения, которые мы предъявим в случае, если наши условия тебе не понравятся. Но я… — сжимаю кулак до хруста своих пальцев, и ублюдок снова взвывает. На глазах у него появляются слезы. — Советую тебе принять все до последнего пункта, потому что, если я останусь в этом городе… целью моей жизни станет размазать… — на вдохе набираю в грудь больше воздуха, — …уничтожить твою. И когда я начну, ты будешь на коленях умолять, чтобы я убрался отсюда побыстрее.
Сипя и дыша со свистом, он смотрит на меня покрасневшими глазами.
Дикими.
Молчит, сцепив зубы, но я хочу услышать от него конструктив, поэтому с новым пинком уточняю:
— Ты меня понял?
— Да…
— Я не слышу.
— Да… — хрипит чуть громче.
— Очень хорошо, — цежу. — И еще одно: если ты… возникнешь в поле зрения Аглаи… дотронешься до нее хотя бы пальцем, подойдешь к ней хотя бы на пушечный выстрел когда-нибудь до конца своей жизни, я оторву твой член и заставлю его сожрать. Я помогу обществу и сделаю тебя импотентом, я не шучу, ты понимаешь, мразь?
Раздувая ноздри, рвано дышит и кивает, но мне этого мало. Мне мало. Я хочу больше.
— Я не слышу!
— Су-у-у-ука-а-а-а… — воет. — Да! Да, блядь! Понял… Я понял!
Выпустив его яйца, отвожу руку назад и впечатываю кулак ему в живот, скрипя:
— С Рождеством.
Сложившись пополам, он валится на пол.
Воет и скулит, подтянув колени к груди, пока покидаю его квартиру, не трудясь закрыть за собой дверь.
Это не драка. Не отвязный мордобой, в которых я участвовал бесчисленное количество раз на льду, но меня колбасит, потому что держать ярость внутри, если слегка приоткрыл ей дверь, — тест на самообладание и адекватность.