– Да, никто из нас не будет жить вечно, мистер Одвин, – мягко ответила она.
Как раз в это время они с младшей медсестрой занимались трудным делом – укладывали Одина обратно в постель, при этом стараясь ничем не задеть его чувство собственного достоинства.
– Вы ирландка, не так ли, сестра Бейли? – поинтересовался он, едва его удобно устроили на кровати.
– Совершенно верно, мистер Одвин.
– Знавал я одного ирландца. Финн, кажется, была его фамилия. Вечно талдычил мне о каких-то бесполезных вещах. И никогда о постельном белье. Уже утихомирился, насколько мне известно.
Вспомнив об этом, он коротко кивнул, откинул голову на крепко взбитые подушки и пробежал конопатой рукой по отогнутому краю простыни. Он обожал постельное белье. Чистое, слегка накрахмаленное, белоснежное ирландское белье, отутюженное, сложенное стопкой, заправленное – уже сами эти слова вызывали в нем почти священный трепет. На протяжении многих веков ничто не волновало и не трогало его больше, чем сейчас постельное белье. Он вообще не мог понять, откуда раньше в его жизни брались другие заботы.
Постельное белье.
И сон. Сон и постельное белье. Сон в постели. Сон…
Сестра Бейли взяла его под свою личную опеку. Она не догадывалась, что он бог, и считала, что в прошлом он был каким-нибудь известным кинопродюсером или нацистским преступником. Явный акцент, происхождение которого она не могла точно определить, обходительные манеры с оттенком равнодушия, ничем не прикрытый эгоизм и одержимость личной гигиеной – все это говорило о наполненной трагическими событиями жизни.
Если бы она могла перенестись в Асгард и собственными глазами увидела, что ее загадочный пациент – верховный бог войны и восседает на престоле в окружении других богов, она бы ничуть не удивилась. Впрочем, не совсем так. Сперва она бы с перепугу обезумела. Но оклемавшись от шокирующего открытия, что практически все, во что верило человечество, – правда (то есть продолжает оставаться правдой, хотя этого человечеству уже давно не нужно), она все же признала бы его положение вполне соответствующим тем качествам, которыми она мысленно его наделяла.
Один жестом приказал медицинскому персоналу удалиться и прислать к нему помощника.
Услыхав это, сестра Бейли поджала губы. Она не любила помощника мистера Одвина. Личного секретаря, слугу – называйте как хотите. У него были злые глаза, при его появлении она вздрагивала. И подозревала, что за чаем он делает сестрам гнусные предложения.
Цвет его лица – тот, что обычно называют смуглым, – сестре Бейли очень напоминал зеленый. Ее не покидало стойкое ощущение, что тут явно не все в порядке.
Безусловно, она была последней из тех, кто станет судить о людях по цвету кожи. Впрочем, возможно, и не самой последней, ведь не далее как вчера к ним в больницу с обострением желчнокаменной болезни поступил дипломат одной из африканской республик, и на мгновение она испытала к нему неприязнь. Она не могла сказать, что именно ей в нем не понравилось. Будучи медсестрой, а не каким-нибудь там водителем такси, она ни за что не выказала бы своих чувств. Профессионализм и преданность работе заставляли ее в более или менее равной степени проявлять внимание и учтивость ко всем окружающим, и даже – при этой мысли она похолодела, – даже к мистеру Рэгу.
Так звали личного помощника мистера Одвина. И тут уж ничего не поделаешь. Она не вправе критиковать личные предпочтения мистера Одвина. Но если бы ее спросили (хотя никто не спрашивал), она бы предпочла (и в первую очередь не ради себя, а во благо самого мистера Одвина, что гораздо важнее), чтобы он нанял кого-то, чье появление не выбивало бы ее из колеи.
Сестра Бейли прекратила раздумья и занялась поисками. Сегодня утром, принимая дежурство, она с облегчением узнала, что ночью мистер Рэг уехал, однако с час назад, к ее крайнему разочарованию, ей сообщили, что он вернулся.
Она обнаружила его в абсолютно неожиданном месте. Он сидел на одном из стульев в приемной, в грязном, списанном докторском халате, который был ему слишком велик. В довершение ко всему он насвистывал какой-то отвратительный мотив, используя для этого некое подобие дудки, по-видимому, вырезанное из большого одноразового шприца – вот уж чего ему точно не следовало делать.
Он посмотрел на нее своими бегающими глазками, ухмыльнулся и с еще большим усердием продолжил пиликать, извлекая противные визжащие звуки.
Сестра Бейли перебрала в голове все свои претензии, которые было абсолютно бесполезно высказывать вслух: о халате и о шприце и о том, что нельзя сидеть в приемной и пугать посетителей. Она не выдержала бы взгляда оскорбленной невинности или противоречащих всякому смыслу абсурдных ответов. Оставалось лишь смириться и просто как можно быстрее выпроводить его из приемной.
– Вас хочет видеть мистер Одвин, – выдавила она, тщетно пытаясь придать голосу обычную жизнерадостность.
Как бы ей хотелось не видеть этих бегающих глазок! Мало того, что они оказывали крайне вредное влияние и на ее здоровье, и на эстетическое восприятие мира, – они еще и сигнализировали о том, что в помещении есть как минимум тридцать семь вещей, куда более интересных, чем она.
Несколько секунд мистер Рэг бесцеремонно глазел на нее, затем, ропща под нос, что не дают покоя грешному, и даже самому грешному из грешных, оттолкнул в сторону сестру Бейли и понесся по коридору к своему хозяину и господину получать инструкции, пока хозяин и господин не заснул.
Глава 8
К обеду Кейт наконец выписалась из больницы. Для этого пришлось преодолеть некоторые препятствия: медсестра и лечащий врач в один голос твердили, что ей рано домой.
– Вас недавно вывели из легкой комы, вам требуется уход, вам требуется…
– …пицца, – настаивала Кейт.
– …покой, вам требуется…
– …мой дом и свежий воздух. Здесь невозможно дышать. Пахнет, как в пылесборнике.
– …продолжить лечение. Понаблюдаем еще пару дней, пока не убедимся в полном выздоровлении.
Во всяком случае, их несгибаемость была вполне обоснована. В самый разгар спора Кейт потребовала доступ к телефону и принялась заказывать пиццу с доставкой в палату. Она обзванивала все лондонские пиццерии, ни в какую не соглашавшиеся идти на уступки, громко их поучала, затем предприняла несколько шумных и безуспешных попыток нанять посыльного, чтобы тот на мотоцикле объездил Вест-Энд и нашел для нее американскую пиццу, при этом перечислила все сорта перца, грибов и сыра, которые должна содержать пицца и которые диспетчер курьерской службы даже не стал запоминать. Примерно спустя час все возражения против выписки Кейт из больницы отпали одно за другим, как лепестки с осенней розы.
Итак, немногим позднее полудня она уже стояла посреди продуваемой всеми ветрами улочки на западе Лондона, ощущая слабость и легкую дрожь, но зато сама себе хозяйка. В руках она держала пустую, изорванную в клочья дорожную сумку, с которой почему-то отказалась расстаться, а в кошельке лежала бумажка с единственным нацарапанным на ней словом.
Кейт остановила такси, забралась на заднее сиденье и почти всю дорогу до дома в Примроуз-хилл ехала с закрытыми глазами. Она поднялась по лестнице и вошла в свою квартиру на верхнем этаже. На автоответчике обнаружилось десять сообщений, но она их стерла, даже не прослушав.
Она открыла настежь окно в спальне и высунулась из него, повиснув на подоконнике в довольно опасном и странном положении – так ей удавалось увидеть уголок парка: маленький клочок земли всего лишь с парой платанов. Его обрамляли, или, вернее, не могли полностью скрыть, несколько домов, отчего он казался Кейт своим собственным и секретным – в отличие от просторной, раскинувшейся во всю ширь аллеи.
Как-то раз она пошла в этот уголок, прогулялась по незримому периметру, ограничивающему пределы видимого из ее окна участка, и почти ощутила себя его владелицей. Даже по-хозяйски похлопала по стволам платанов, а затем уселась под ними и наблюдала за закатом на изрезанном крышами небе над отказывающимися доставлять пиццу лондонскими ресторанами. Она ушла оттуда, охваченная глубоким, но не до конца понятным чувством. И все же, сказала она тогда себе, в наши дни следует радоваться любому глубокому чувству, пусть и непонятному.
Кейт втянула себя обратно в комнату, оставила окно нараспашку, несмотря на холод, протопала в ванную и пустила воду. Ванна в эдвардианском стиле занимала слишком много места в небольшом помещении, оставив совсем чуть-чуть пространства для выкрашенных в кремовый цвет труб. Вода шипела и бурлила. Как только пар согрел помещение, Кейт разделась и открыла шкафчик.
От обилия средств для принятия ванн она пришла в легкое замешательство. По какой-то неведомой причине ей не удавалось спокойно пройти мимо полочки в аптеке или парфюмерном магазине с соблазнительными флаконами, наполненными голубыми, зелеными или оранжевыми маслянистыми жидкостями, предназначенными якобы для восстановления природного баланса какого-то непонятного вещества в порах кожи, о котором она и слыхом не слыхивала.
Кейт застыла в нерешительности, пытаясь сделать выбор.
Что-нибудь розовое? С витамином B? А может, B12? Или B13? Глаза разбегались уже от обилия препаратов, содержащих различные виды витамина B. Среди них были порошки, масла, тюбики с гелями, даже пакетики с пряными семенами – все это будто бы должно каким-то мудреным образом оказывать благоприятное воздействие на некие потаенные части тела.
Как насчет зеленых кристалликов? Когда-то она пообещала себе, что не станет раздумывать, а просто нальет в ванну всего понемногу. Когда наступит время. Сегодня она почувствовала, что час пробил, и энергично и с неожиданным удовольствием принялась добавлять по капле всего подряд под бурлящую струю, пока вода не помутнела, переливаясь всевозможными цветами, и не загустела почти до клейкого состояния.
Кейт выключила краны, сходила ненадолго в комнату и порылась в сумочке, затем вернулась и легла в ванну. Закрыв глаза, она глубоко дышала минуты три, пока наконец не вспомнила о принесенном из больницы клочке бумаги.