— Ох уж эта мне интеллигенция. — Петельников взял бутылку и ладонью в дно вышиб пробку.
Сухой рислинг никого не опьянил. Может быть, только у Рябинина ярче заблестели очки. Да Светлана чуть свободнее подняла голову, стряхивая оцепеняющую стеснительность. Да инспектор решился на вторую тарелку супа, на которую решился бы и без рислинга. Да Лида от ужаса завела взгляд под потолок, куда последовал взглядом и Петельников, обо всем догадавшись, — она удивилась, что на смотрины он дважды привел одну и ту же девушку.
— Суп из лука, а сладкий, — заметил Рябинин, которому эту неделю все казалось сладким.
— Потому что в нем глюкоза, фруктоза и эта… овошёза, — внушительно объяснил инспектор.
— Вадим, а вы дома готовите? — спросила Лида, любопытствуя, и это любопытство застелило ее лицо ребяческим нетерпением.
— А как же. Варю пельмени, жарю чебурашки…
— Какие Чебурашки? — удивилась Светлана.
— То есть чебуреки и разные чахохбили.
— А супы? — посмелела она.
— Супы нынче не в моде.
— Да? — спросила Лида, готовая умереть от любопытства.
— Нынче в моде бульоны с пол-яйцом… Женщины, да я знаю столько полезных советов, сколько вам и не снилось. К примеру, как из селедки выбить селедочный запах.
— А зачем его выбивать?
— Чтобы она пахла осетриной.
— Ну и как выбить? — заинтересовался Рябинин.
— Вымочить одну сельдь в одном литре коньяка.
— А коньяк потом куда?
— Не скажу. Женщины, а знаете, как отмыть подгоревшее дно чайника?
— Вадим, у чайников дно не подгорает, — сказала Лида вместо своего «Да?».
— Еще как, если варить в нем кашу. И вообще, посуда легче всего отмывается, когда ее моет другой.
— Кто же этот другой?
— Вчера, например, мыл инспектор Леденцов…
Рябинин глянул на женщин единым охватывающим взглядом. Раскрасневшаяся Лида… Воспрявшая Светлана… Сначала он решил, что из-за этого единого и охватывающего взгляда ему захотелось совместить их силуэты, как это делается в фотоаппаратах. Но тут же понял, задетый беспричинной и сразу убежавшей тревогой, что дело не в его взгляде… Они похожи, они внешне очень похожи. Ростом, фигурой, чертами лица, женственностью… Только Лида, может быть, на сантиметр повыше. И волосы ее погуще и поярче, с далеким красноватым отливом. И постройнее. И говорит свое бесподобное «Да?».
— Вадим, у вас будет гастрит, если вы… — начала было Лида.
— Если я не женюсь, — подхватил инспектор. — А я живу по русской пословице: пока баба не грянет, мужик не перекрестится.
— Ну и скоро грянет баба? — спросил Рябинин.
— У нас есть инспектор Фомич. Знаете, как жена о нем заботится? Звонит ему, и если он не обедал, то предупреждает: «Смотри, подохнешь!».
— Вас и так предупредить некому, — заметила Лида.
— А я вот попрошу Свету звонить мне и спрашивать: «Не подох?». Все на душе будет теплей…
Краска, которую не могла вызвать двухчасовая суета на кухне, теперь робко проступила на Светланиных щеках. Рябинин обрадовался — ей, наверное, у них хорошо, коли краснеет от шутливых намеков. И Лиде хорошо — она любит приятных гостей. И Вадиму хорошо — второй бифштекс уминает. А Рябинину всю неделю было хорошо.
— Лучше расскажите что-нибудь из вашей практики, — попросила Светлана инспектора, чтобы не гореть огнем от его слов.
— Можно. Приземляли мы вчера на хазе забулдона…
— Как? — ничего не поняла Светлана.
— Арестовывали на квартире пьяницу. Только вошли… Он прыжком к шкафу. Ну, думаю, быть пальбе. Между нами раздвинутый стол. Кричу, как положено, насчет кистей вверх. Ну и свой пистолетик уже в руке. А забулдон открыл шкаф, выхватил…
— Ружье? — ужаснулась Лида.
— Нет, длинную, тяжелую, конусообразную…
— Мину? — тихо предположила Светлана.
— Нет, бутылку «Плодоягодного». И забулькал. Граммов триста успел.
— Да?
— А говорят, что в городе появился садист, — окончательно распрямилась Светлана. — Подсаживает в свою машину девушек, везет за город, там пытает, а их крики записывает на магнитофон…
— И потом дома прокручивает, — знающе подтвердил Рябинин.
— Ага. — Инспектор кивнул. — Только садист не один, а их несколько. И не на магнитофон записывают, а сами играют на гитарах. И не девушки кричат, а они сами орут. И называются не садистами, а вокально-инструментальным ансамблем «Гармония».
Женщины засмеялись.
У Рябинина всплыла мысль, никуда не исчезнув, потому что была ясной: сколько сказано о любви… А о дружбе? Нет, не так. С какой силой воспето неясное и трепетное состояние, когда человек лишь начал влюбляться. А где и как воспето состояние, когда человек?.. И слова-то нет.
Рябинин обвел всех какими-то обмякшими очками и блаженным голосом спросил:
— Братцы… Есть слово «влюбился», а почему нет слова «вдружбился», а?
Добровольная исповедь. Уж коли зашла речь о любви… Оставим ее для молодежи — пусть развлекаются, пока не повзрослеют. Жизнь она ведь земная. Я к тому, что любовь есть секс, и больше ничего. Грубо? А правда она такая, грубая. Вся наша любовь сводится к греховным потребностям. Думаете, я любовь не признаю? Признаю, только мое понятие любви другое… Когда с женщиной просто живут — это секс, а когда это делают красиво — это любовь.
Из дневника следователя. Мне кажется, что я понял, в чем ошибается Юрий Артемьевич, — он не разграничивает понятия «смысл жизни» и «главное в жизни». Разумеется, главное в жизни — это труд. Здоровье — тоже главное в жизни. Еще главное в жизни — любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни — все это главное в жизни. Что там еще осталось?..
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Рябинин не поверил первым флоксам, заболевшим, закрасневшим на лотках у метро. Он не поверил ранней свежей картошке, принесенной Лидой с рынка. Он календарю не поверил…
Но в парке посмотрел на березу одновременно с порывом сильного ветра. Его взгляд опередил скорый воздух и первым лег на пышную, слегка отяжелевшую от тепла и поливов зелень, которую желтизна не тронула даже волоском. И тут же гулящий ветер — тот, который он опередил взглядом, — вломился в крону и вытряхнул из нее стайку невесть откуда взявшихся рыжих листьев.
И Рябинин поверил — август.
— Уже август, — сказал он Беспалову, входя в его кабинет и осторожно удерживая за уголок маленькую бумажку — как просушивал.
— А…
— Что «а»? — спросил Рябинин, запоздало поняв ненужность этого вопроса: его слова опередили собственную мысль, как утром взгляд обогнал парковый ветер.
Уже август. Уже август, а… Только оно, только время бросает в душу это железное «а». Месяц прошел, а… Год прошел, а… Жизнь прошла, а… А что? Зачем они прошли?
Рябинин прищурился, близоруко вглядываясь в лицо Беспалова, — это ли сказал прокурор? Юрий Артемьевич тоже прищурился, собираясь ответить. Но Рябинин опередил его философским сообщением:
— Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.
И промелькнуло, исчезая…
…Мы не живем, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни…
Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился — вдруг спросил веселеньким голосом:
— Счастье… Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?
— Может быть, потому, что так полагают многие.
Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, — ему не хотелось говорить о счастье.
— Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полета.
— Мы-то созданы…
— А коль созданы, то надо летать.
— У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой…
— Неужели вы никогда не были уверены в своем счастье?
— Был. Но всегда был и тайный страх.
— Почему же?
— Боялся, что оно уйдет…
— Тогда вам не бывать счастливым.
— А я их не люблю.
— Кого? — Понял прокурор «кого», но отогнал это понимание, как оброненную глупость.
— Счастливых.
— Что вы говорите! — Беспалов махнул сигаретой, открещиваясь.
— Действительно, что я говорю, — искренне удивился Рябинин, хотя надо бы сказать: «зачем я говорю».
— Вы же человек добрый, — успокоился прокурор.
— Возможно. Но счастливых не люблю.
Юрий Артемьевич уложил окурок в пепельницу и негромко, словно боясь ответа, спросил:
— Почему?
— Они глухие.
Беспалов взялся за нос, который выдержал пошатывание, лишь слегка порозовев.
— И слепые, — добавил Рябинин.
— Не все же.
— Все. Об этом и в песнях поется.
— В каких песнях?
— Ну, хотя бы… «В этот час весь мир для нас…» Или: «Я верю, что любовь всегда права…»
— Это про влюбленных.
— А влюбленные — самые счастливые.
— Я думаю, что влюбленные имеют право ничего не видеть и не слышать.
— Такого права нет ни у кого, — резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.
— Как дело Калязиной?
Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день-другой где-нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.
— Вызвал ее для опознания и очных ставок. И дело закончу.
Видимо, последнюю фразу «И дело закончу» он сказал неуверенно, без точки, поэтому прокурор ждал еще слов, окончательных. Рябинин сдернул, как сдул, бумагу с колен и положил перед Беспаловым — красивый бланк с четким и стройно расположенным текстом:
— Вот такое письмо…
Прокурор читал долго, медленно, возвращаясь к началу текста.
— Действительно… все это? — наконец спросил он.
— Впервые слышу.
— Неужели ученые полагают, что какие-либо способности могут освободить от уголовного наказания?
— Я думаю о другом… Что за этим?
Следователю прокуратуры. В последнее время Лаборатория психологии изучает уникальные качества психики Аделаиды Сергеевны Калязиной. У нее обнаружены кожно-оптические способности и телепатические феномены, которые она демонстрировала в присутствии психологов, физиологов, психиатров и физиков. Поскольку ее способности представляют исключительный интерес для научной разработки вопроса о телепатии и подобных явлениях, просим не привлекать ее к уголовной ответственности. Кроме того, действия Калязиной были вызваны скорее всег