Рябинин потерял себя в пространстве и во времени, захваченный бегущими мыслями, которые цеплялись одна за другую, высекая из двух третью и складываясь в какую-то свою, его собственную теорию.
Так, слои… Но ведь у каждого человека эти слои разной толщины. Бывает, что есть и душа, и знания. Бывает, что есть душа, но нет знаний. Бывает, что есть знания, но нет души. И бывает, что ни души, ни знаний одно тело в синтетике…
Он же думал о Калязиной… Следователь вскрывает эти человеческие слои, как горняки породы, и добирается до души, как те же горняки до руды. Да при чем тут следователь, когда у него сложилась теория — общая, для всех…
Люди общаются друг с другом. Информация, знания, культура, душа. Вся суть в том, на каком уровне происходит это общение. Ну конечно! Если на информационном, то это пустая болтовня: где и что видел, когда и от кого слышал. На уровне знаний общаются ученые. На уровне культуры — умные люди, понимающие больше ученых. И только в общении друзей сливаются души…
Рябинин оборвал извивы своей мысли и взялся за телефон — звонить Калязиной. Трубку он снять не успел, дверь открылась, и Аделаида Сергеевна темным облаком зашевелилась перед столом. Ну конечно, ее же надо вызвать не телефонными звонками и не повестками, а мыслью.
Она положила перед ним больничный лист. Острое респираторное заболевание.
— Зачем же пришли?.. Могли бы позвонить.
— Телефонному звонку вы бы не поверили.
Рябинин не мог понять ее платья. Из черного тюля? Не мог понять шляпки. Неужели с черным перышком? Не мог разглядеть материала бус. Неужели из черного янтаря?
— Ну и когда вы поправитесь? — смягчил он улыбкой неуместность вопроса.
— Я не поправлюсь, я умру.
— Ну уж.
— Моя душа не выдержит вашего следствия.
Вот почему он только что думал о человеческой душе — хотел найти ее след в Калязиной. Да так и недодумал. Если применить его теорию слоев, то на каком же уровне он с ней общается? На уровне первой оболочки — одежды…
— А душа-то есть?
— Сергей Георгиевич, вы пользуетесь своим положением. Я ведь не могу спросить вас о душе.
— О душе и не спрашивают — ее видят или не видят.
— Почему же вы спрашиваете?
— Потому что не вижу.
Она зашуршала черным облаком, видимо забегав руками где-то там, внутри многочисленных складок.
— Вы опять пользуетесь своим положением…
— Неужели не знаете, что из-за вас умерла продавщица ювелирного магазина? — впервые спросил он.
— Сергей Георгиевич, кажется, я уже говорила о вашем богатом воображении, — улыбнулась она притаенно, как бы про себя и для себя.
— Его хватит, чтобы доказать вашу вину.
— Вы только не забудьте, что судьи, как правило, без всякого воображения.
— Истина, Аделаида Сергеевна, всегда побеждала.
— Я тоже в это верю.
— И промелькнуло, исчезая…
…Истина всегда побеждает. Только иногда ей на это требуется день, иногда год, а иногда столетие…
Ему казалось, что у них уже был точно такой разговор, да и не один и не два… Зачем она пришла?
— Моя беда, Сергей Георгиевич, что вы не верите в мои способности.
— А если бы верил?
— Выбросили бы эти протоколы в корзину.
Рябинин улыбнулся, тоже как бы для себя и про себя. Она дрогнула головой, отчего ее длинноватый нос легонько клюнул воздух. С чего он решил, что она похожа на ворону? Ворона — мудрая и красивая птица. На гарпию она похожа, на гарпию…
— Сегодня, Сергей Георгиевич, мне приснился сон. Якобы я ошпарила руку. Проснулась, стала варить кофе и ошпарила руку именно в том месте, которое видела во сне.
— В каком месте? — безразлично спросил он, но ей, видимо, этот вопрос и требовался.
Калязина с готовностью сдвинула черные рюшечки до локтя, обнажив белую холеную кисть.
— Ничего же нет, — удивился Рябинин.
— Естественно, ожог я сняла психической энергией.
— Ах психической…
— Но я могу его и вернуть.
— Пожалуйста, — бросил он, тут же пожалев: не хватало еще в кабинете следователя эстрадных представлений.
Калязина положила руку на середину стола, на бумаги своего уголовного дела. Нацелившись взглядом и носом на кисть, она застыла, каким-то образом сковав и Рябинина. Он тоже смотрел на ее руку и рассеянно улыбался. Вошел бы сейчас Юрий Артемьевич или Петельников…
Скорее всего от глупого ожидания ему показалось, что в одном месте, ближе к локтю, кожа порозовела. Маленькое пятнышко, которое, видимо, было и раньше. С трехкопеечную монету. Нет, с пятачок. Вернее, с ручные часы. Да оно вроде бы растет…
Он отпустил ироничную улыбку, мешавшую сосредоточиться, и начал смотреть зорко, во все очки.
Пятно расползалось, как на промокашке. Оно уже с яйцо. Уже с крупную картофелину… Бледно-розовое, едва проступающее. Нет, заметное, алое. Краснеет… Уже до арбузной мякоти. Нет, до вареной свеклы. Да оно пышет жаром…
Рябинин вскинул голову — лицо Калязиной морщилось от боли.
— Жжет, — тихо сказала она.
— А вы того… ликвидируйте.
Она закрыла ожог платьем и убрала руку. Рябинин схватил папку, залистав бумаги и зарываясь в них растерянным взглядом. Что-то надо сделать или сказать… Например, расхохотаться как от веселого фокуса. И не смотреть ей в лицо, затянутое наглым торжеством, которое было и тогда, с этой спичкой.
— Сегодня хорошая погода, — негромко заметила Калязина.
— Да, тепло.
— Паутина летает.
— Это от пауков…
Она шумно встала. Теперь ему придется поднять голову и встретиться с ее глазами.
Но Калязина не торжествовала, устремив свой темный взгляд поверх его макушки, за окно. Ее нос мелко и неприятно вздрагивал, как у кролика. Она принюхивалась. К чему? Рябинин ждал — побежденные ждут.
— Пахнет дымом, — неуверенно сказала она.
— Не чувствую, — вяло возразил Рябинин.
— Где-то горит…
Он промолчал, испытывая только одно желание: скорее бы она ушла.
— Вижу ясное пламя…
— Где видите?
— Далеко, за городом.
— За городом?
— Да, в поселке Отрадное.
Она уже не дергала носом, а широко открытыми глазами смотрела за город, за дома, за горизонт, где был этот поселок, — до него ехать минут сорок электричкой.
— Ну и как горит?
— Высокий огонь. Мне жарко…
Рябинин теперь уже не знал, видел ли он, показалось ли ему, но по ее напуганным щекам жарким мигом блеснул далекий и красный отсвет. Она вздохнула, отстранясь от него, от окна и от этого пожара.
— Сергей Георгиевич, я вам позвоню…
И ушла не как победительница — тихо, бесплотно прошуршав к двери.
Рябинин потер ладонями щеки. Брился, а шуршит. Что-то он хотел сделать… Нет, не очки протереть. Нет, не чай пить. Не к Беспалову, не в канцелярию. Не Калязиной звонить — она ведь была. Но звонить… Он протянул руку к трубке и, раздумывая, набрал ноль один.
— Товарищ дежурный! Следователь Рябинин. Сегодня пожары в городе были?
— Один, да и тот без огня… У мужика диван истлел.
— А в поселке Отрадном ничего не горело?
— В Отрадное только что выехали две машины. Сарай с хламом горит. А вы как узнали?
— При помощи ясновидения, — серьезно ответил Рябинин.
Из дневника следователя. Следователь похож на рыбака, решившего избавить озеро от хищной рыбы. Он забросил свою сеть и осторожно тянет на берег. Хищная рыба бьется на песке. Но сколько, сколько всего приволокла эта сеть попутно! Тут и еще одна хищная рыбка, и водоросли, и раковинки, и дырявый ботинок, и телепатия…
Добровольная исповедь. Пыталась ли я выйти замуж еще раз? Пыталась, но всех претендентов подвергала тестированию. Тест элементарный — прогулка по городу. Вот как проверила я одного инженера…
Такси не нашел. В кино билетов не достал. На хороший ресторан у него не было денег. Зато в кафе брал все, что предлагал официант, который его на пятерку и обсчитал. Вывод: специальность не прибыльная, а характер не пробивной. Помахала ему на прощание японским зонтиком… Да и зачем мне муж, если я решила сделаться богом? Боги одиноки.
Стала ли я женщиной легкого поведения? А бывают мужчины легкого поведения? Женщиной легкого поведения называют ту, которая ведет себя так же свободно, как и мужчина. А у нас, слава богу, равноправие.
Следователю Рябинину. У меня в жизни был один необъяснимый случай. Однажды туристским лагерем стояли мы в горах. Ночью снится, что в мою палатку входит покойная мать, трясет меня и кричит, как в детстве: «Витька, вставай!» Я открыл глаза. В палатке никого нет, но сон был такой реальный, что я оделся и вышел пройтись. Только отошел от палатки метров на сто, как раздался жуткий грохот и камень, величиной с избу, прокатился с горы по моей палатке. Все в щепки и клочья. Другие же палатки лишь обдуло ветерком. Никакими земными законами этот случай не объяснишь.
Уважаемый гражданин Алексеенко! Все-таки описанный вами случай можно объяснить именно земными законами. Скорее всего, перед падением камня было какое-то движение пород, и ваше ухо опытного туриста его уловило. Возникшая тревога в сонном мозгу причудливо соединилась с памятью о матери — вот и сон.
Петельников мельком оглядел девушку, стоявшую напротив. Привлекли большие глаза, а вернее, их недвижная пустота, обращенная к людям. О чем она думает? О каком-нибудь Славике, переставшем звонить; об институте, в который не поступила; об осеннем пальто, сданном в ателье; о матери, перенесшей инфаркт?
Девушка пришла в себя, разбуженная его пристальным взглядом. Голова слегка откинулась. По губам прошло незримое движение, отчего они утратили усталую жесткость. Это же движение коснулось и щек, с которыми вообще ничего не произошло, но они стали другими, вроде бы дрожащими от какой-то тайной страсти. Глаза — откуда он взял недвижную пустоту? — смотрели на инспектора прямо, обдавая своей жаркой темнотой. И Петельников понял, что нет у нее Славика, не поступает она в институт и, может быть, не шьет себе пальто в ателье… И ей под тридцать.