Он схватил дневник…
«Мне сорок, и я это чувствую по своим мыслям и сомнениям. В молодости, бывало, я мнил из себя невесть что — непризнанного гения, сильную личность, моральное совершенство… Или наоборот — считал себя тупицей, распутником или подонком. Теперь за плечами сорок, и мне точно известно, что я не совершенство и не подонок».
Из-за приоткрытой двери высунулась дьявольская бородка. Рэм Федорович вошел мягко, почти на цыпочках. Зато Димка Семенов ступал от души.
— А что вы собираетесь делать-сегодня вечером? — елейно спросил Гостинщиков.
— Ну, у меня кое-кто соберется…
— Позвольте узнать, зачем?
— Мало ли зачем.
— Товарищ Семенов, приступайте. Покажите ему кузькину мать.
Жесткая, тяжелая ладонь легла на его правое ухо и огненно завертелась, словно точильный круг. Рябинин вцепился в дужку очков, чувствуя, как она нагревается вместе с кожей.
— Хватит, — приказал Гостинщиков.
— Ну, так зачем соберутся люди?
— Допустим, у меня день рождения…
— Не врет? — узнал Семенов у Гостинщикова.
— Сейчас узнаем. — И спросил вкрадчивым, сладким голосом, каким бабушки спрашивают внучат: — И сколько же вам годиков?
— Все мои.
— По-вторить! — весело приказал он Семенову.
Теперь абразивный круг огненно лег на левое ухо. Когда боль прошла и по ушной раковине растеклось тепло, Рябинин признался:
— Сорок. Ну и что?
— А нас пригласил? — спросили они в два голоса.
— И не подумаю.
— Влепить еще? — спросил Семенов у своего начальника.
— У него же только два уха, — глубокомысленно заметил Гостинщиков.
— Друзья приходят без приглашения, — тоже глубокомысленно изрек Рябинин и добавил сорвавшимся голосом:
— Братцы, я сейчас заплачу от радости…
— Давай вместе, — предложил Димка, улыбаясь во всю ширину своего широкого лица.
— Поплачьте, мужики, поплачьте, — буркнул Гостинщиков, нервно мотая колышек бородки на палец.
В носу Рябинина действительно защекотало… Пыль — от бумаг всегда много пыли, будь это старые газеты или протоколы допросов.
Видимо, чтобы пресечь всякие носовые щекотания, Димка Семенов размахнулся и двинул Рябинина по плечу так, что подскочил «Уголовно-процессуальный кодекс» и пишущая машинка шлепнула букву. Затем он пропал под столом, защелкав там замками своего чемоданистого портфеля. Когда разогнулся, то в его руках оказалась большая прямоугольная коробка, перевязанная шпагатом и заляпанная сургучными печатями. Димка поставил ее на уголовное дело, на чистые бланки, на кодекс и с чувством выдохнул:
— Тебе, следопыт.
— Что здесь? — спросил Рябинин.
Они ждали этого вопроса, но ему было неважно, «что там»: да хоть принеси они ее пустой, эту картонку, похожую на увеличенную коробку из-под ботинок, — лишь бы пришли.
— Лунный риголит, — объяснил Гостинщиков.
— Алмазы, — уточнил Димка.
— И кусок земной мантии, — добавил Рэм Федорович.
— Ну, и мешочек золотого песку, лично мною намытого, — улыбнулся Димка.
— Братцы… — начал было Рябинин, но дверь открылась без стука, сильно, нараспашку, обдав их сквозняком. Так входил только Петельников.
Он уже стоял посреди кабинета — высокий, какой-то беспечный, в светлом плаще с неожиданно стоячим воротником.
— Здравствуйте, товарищи. Извините, но срочное дело…
— У нас тоже дела, — гордо произнес Гостинщиков, вставая.
Рябинин не удерживал, — инспектор зря не побеспокоит.
— Братцы, жду в восемь, и спасибо.
— За что? — удивился Рэм Федорович уже у двери.
— Не забыли…
— Дурак ты, — сказал на прощанье Гостинщиков.
— Ага, дурак, — подтвердил Димка, проваливаясь в коридор.
— Оригинальные ребята, — заметил инспектор.
— Мои ребята, — блаженно улыбнулся Рябинин.
И промелькнуло, исчезая…
…В каждом мужчине вижу друга. В каждой женщине — любимую.
Петельников пошел к двери, словно хотел вернуть их, его ребят, но у порога остановился и сказал, вроде бы тоже испытывая радость:
— Сергей Георгиевич, на происшествие.
— На происшествие? — тихо удивился Рябинин.
— А что? — удивился инспектор удивлению следователя.
Рябинин не ответил.
Счастливый сон забыл, что снился он следователю, который в день рождения может выехать на происшествие и просидеть этот день у трупа. Да ведь счастливый сон уже сбылся: была радость дома, и только что была радость в этом кабинете, а ждать после единственного сна многих радостей то же самое, что пробовать по одному билету проехаться несколько раз.
В машине инспектор молчал, уставившись в затылок шофера-милиционера. Отвернулся к боковому стеклу и Рябинин. По дороге на место происшествия они обычно не разговаривали, могли лишь перекинуться словами о самом необходимом. Но сейчас не было и этих слов. Петельников, видимо, ждал, когда следователь спросит о деле: далеко ли ехать, что случилось, есть ли подозреваемый?.. Рябинин же — нет, без обиды, а с каким-то щемящим недоумением — тоже ждал вопросов: ну хотя бы зачем у него соберутся геологи…
— Начальник просил нас зайти, — вяло сказал Петельников когда машина проезжала мимо райотдела.
Рябинин кивнул: если начальник райотдела просит зайти, то ехали они на происшествие чрезвычайное. Водитель затылком ли, в зеркало ли увидел этот кивок и свернул на узкий проезд к особняку, закрытому кустарником, который стал по-осеннему прозрачным…
Рябинин открыл дверь кабинета начальника райотдела и замешкался у порога — комната была полна народу.
За столом белела седая голова самого подполковника; он держал ее, как всегда, прямо и сурово, стараясь придать своему маленькому сухому телу некоторую габаритность, подобающую работнику милиции. Перед ним сидел прокурор района Беспалов, приглаживая на висках волосы-пружинки и метаясь рукой от носа к подбородку. Первой в ряду пристенных стульев расположилась следователь прокуратуры Демидова, она курила неизменную сигарету, стряхивала пепел на свой китель и смотрела на подполковника, как на мальчишку. Рядом с ней сидела, словно возлежала на стуле, помощник прокурора по общему надзору Базалова с пузатой импортной сумочкой на коленях. Затем рыжел головой инспектор Леденцов. Томно прислонилась к стене инспектор Кашина. Сидели другие инспектора и следователи райотдела…
Рябинин взглядом поискал свободное место и уже хотел идти в канцелярию за стулом, но начальник райотдела поднялся и тяжело объявил:
— Товарищи в районе случилось чрезвычайное происшествие. — Он обвел всех своим напористым взглядом, словно призывая каждого особо вникнуть в его слова, и сказал еще мрачнее: — Сегодня, точное время нами пока не установлено, исполнилось сорок лет Сергею Георгиевичу Рябинину.
И все захлопали, распугав официальность дружными улыбками.
Жаркая кровь бросилась Рябинину в лицо, обдала теплом грудь и увлажнила спину. Он стоял посреди кабинета столбом и глупо улыбался.
— Поскольку новорожденный не моего ведомства, — продолжил начальник райотдела, — и собрались у меня лишь в целях удобства, то бразды правления передаю Юрию Артемьевичу.
Рябинин понял, что все они пришли сюда ради него. И тогда жаркая кровь — сколько ее у человека, этой жаркой крови? — вторым потоком бросилась в голову и грудь.
Прокурор встал и, защемив подбородок пальцами, как клешнями, начал:
— Я думаю, что каждый из нас скажет несколько слов о новорожденном. Так сказать, кто что о нем думает.
— Пусть он сядет, — сжалилась инспектор Кашина.
— Пусть стоит! — приказал подполковник.
Горевший Рябинин переступал с ноги на ногу, грузно шевеля портфелем, снаряженным для осмотра места происшествия.
— Товарищи, — вновь заговорил прокурор. — К сожалению, ничего хорошего о новорожденном сказать не могу. Человек прожил сорок лет. Вместо того, чтобы наслаждаться и жить припеваючи, он, видно, все свои годы отыскивал истину, спорил, боролся и нервничал. Похоже, что так собирается прожить и следующие сорок…
Юрий Артемьевич отпустил подбородок и сел в глубокой печали. Тут же поднялся начальник райотдела, одернул китель с орденскими планками, зачем-то погладил значки об окончании академии и университета и огорченно заговорил.
— Хочу добавить, что новорожденный и следователем-то стал зигзагообразно. Люди кончают школу, а потом высшее учебное заведение. И все, и хватит. А новорожденный, видите ли, считает, что следователю нужен жизненный опыт и знание человека. Поэтому он после десятилетки работал — я перечислю — истопником, землекопом, коллектором, завхозом, техником… А юридический факультет окончил заочно. Если бы каждый шел таким путем, то среди следователей не попадались бы случайные люди, то есть я хочу сказать, что он большой оригинал.
— Рябинину сорок лет, — раздался голос Петельникова от двери. — Многие люди смотрят те же сорок лет на мир и ничего не видят. А те, которые видят, сильно близоруки. Я сказал все.
— Неплохо, — заметил подполковник, — кратко и даже кое-что понятно.
Мария Федоровна Демидова тряхнула короткой седой гривкой и заговорила сидя, изредка прочищая свой хриплый голос быстрым покашливанием:
— По-моему, специальность человека сразу видна. Этот бухгалтер, тот спортсмен, та продавщица… Ну а Рябинин? Разве он похож на следователя? Следователь должен — ррр! Рябинин же похож на врача…
— Ухо-горло-нос, — встрял Петельников.
— Нет, на детского врача, — серьезно поправила Демидова.
— Можно мне? — томно оживилась Кашина. — Я смотрю на этого сорокалетнего мужчину глазами женщины. Невысокий, неширокий, в очках… Нет, пойти с ним на танцы я бы не догадалась…
— На танцы лучше со мной, — опять подсказал Петельников.
— Удивилась бы, пригласи он в ресторан или на вечер. Не знаю, поехала бы с ним на юг, в круиз или за город… Вот посоветоваться бы к нему пошла. Будь у меня какая трудность, вспомнила бы о нем. А случись беда, я хотела бы увидеть рядом с собой его неказистые…
Кашина приостановилась, подбирая слово.