— Кого «его»?
— С кем я ходила на концерт.
— И ты говоришь об этом спокойно? — тихо спросил Рябинин.
— Разве что-нибудь случилось?
Теперь она, как показалось ему, выпятила своё удивление.
— Но ведь ты впервые была в театре без меня…
— Надо когда-нибудь начинать.
Она хотела пройти в ванную, но Рябинин загородил путь:
— Давай немедленно поговорим.
— Я устала, да и пьяна…
Лида опять зевнула, прошла бочком и закрылась в ванной, оставив запах шампанского, шоколада и пряных восточных духов.
Полтора часа назад он видел пронзительной красоты небо. При чём здесь небо? Ну да, оно было похоже на счастье, это расцвеченное небо… А до неба или после него была исчезнувшая мысль. О чём она? Ну да, ведь исчезнувшая.
Пронзительно завыл душ. Кто там, в ванной комнате? Какая-то незнакомая женщина прошла туда и включила воду… А где же Лида?
Из дневника следователя.
Сердцем чувствую, что меж нами пролегло какое-то недоразумение. А если какая-то глупость? Тогда это страшно, тогда у нас не хватило ума. В конечном счёте любовь уходит не из-за повседневности, не из-за наших недостатков, не из-за трудностей и не из-за ссор… Глупость её разъедает, как рыжая ржа. Ведь только глупец может позволить недостаткам, повседневности, трудностям и ссорам разъесть любовь.
Добровольная исповедь.
Я вам ещё открою истину. Кстати, я их буду открывать, как кастрюли, — только успевайте пробовать. Как уже писала, я много и хорошо училась. Английский, пианино, фигурное… И что? Думаете, я была идейной, волевой и целеустремлённой девочкой? Да ничего подобного. Я избегала всего неприятного и трудного. Зарядку не делала — не хотелось. Физически не работала — утруждаться… На улицу в непогоду не выходила — холодно. В воскресенье была дома — спала и валялась. Чёрный хлеб не ела, — он кислый. Овощи не употребляла, — грубые. В кино и театры не ходила, — есть телевизор. А ведь я была лучшей ученицей. Парадокс, не правда ли? Поэтому я ещё в детстве поняла, может быть, главную для себя линию: можно стать кем-то, будучи ничем. Работай на публику, чтобы публика работала на тебя. Но о своей философии я ещё поговорю, как только разделаюсь с детством.
Машину они не взяли. Верхнюю половину тела он разминал гирькой, а нижнюю — ежедневной ходьбой. Поэтому все допустимые расстояния Петельников старался покрыть своим крупным шагом.
Когда до фирменного магазина «Дуб» остался один квартал, Леденцов вдруг спросил:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться по личному вопросу?
— Что, казённую фуражку потерял?
— Дело потоньше.
— Тогда давай.
Леденцов, и сам не маленький, никак не мог приноровиться к шагу старшего инспектора. Он прижал ладонью рыжую, прущую вверх шевелюру и задал свой тонкий вопрос:
— Если на глазах, но тебя не касается, то как?
— Это что… В Сочи, говорят, снежного человека поймали.
— В горах?
— Нет, в ресторане.
— Взял уголовный розыск?
— Официанты. Платить, гад, не хотел.
— Товарищ капитан, мне бы серьёзно…
— Тогда расширь вопрос.
Леденцов немного подумал, покосился на старшего товарища и вновь осадил медный бурун на голове.
— Посетил концерт с одним эстрадным сюжетцем, товарищ капитан. Там была она с пижоном…
— Начало интересное.
— Он её кадрил при помощи шампанского и конфет «Трюфели».
— Ну что же, свежо.
— Потом спрашивает в лоб, как бы сегодня пройти к ней на квартиру. А она говорит, что, мол, погодим до следующего раза.
— Эк, закрутили.
— Вот и я подумал, что закрутили роман. Думаю, доложу-ка товарищу капитану.
Петельников глянул на коллегу, который добродушно отозвался взглядом, помаргивая белёсыми ресницами. Старший инспектор знал, что нужно бы сейчас подумать про этого парня, но Леденцов был хорошим человеком, поэтому Петельников подумал другое — почему у того не порыжели ресницы.
— Я полагаю, товарищ капитан, что они выжидают, когда Рябинин уйдёт на ночное дежурство.
— При чём тут Рябинин? — вяло бросил Петельников.
— Супруга-то его.
— Леденцов, снежного человека в Сочи не было.
— Человека в Сочи не было, а супруга Рябинина была.
Петельников остановился и голосом, от которого загудели бы струны, приказал:
— Всё сначала и путём.
— Есть, товарищ капитан. Вчера в театральном буфете жена следователя прокуратуры Рябинина пила вино марки «Шампанское» и ела конфеты сорта «Трюфели» с неустановленным гражданином, который набивался в провожатые. Дальнейшее наблюдение прекратил, поскольку был не при исполнении.
— Мужчина… в хорошем костюме?
— Рублей на двести.
— Такой симпатичный?
— Да, кругломордый.
— С таким… с носом?
— Был у него нос, товарищ капитан.
— Это ж её двоюродный брат!
— Есть двоюродный брат, товарищ капитан.
Они уже стояли возле бесконечной витрины фирменного магазина «Дуб». Леденцов попрощался и пошёл в сберегательную кассу — очередную. Петельников медленно, потеряв ширину своего шага, двигался по торговым залам…
Леденцов, конечно, не глубокий философ и не тонкий психолог. Но ошибиться он не мог. Запоминать лица — его специальность. Он видел её, Лиду Рябинину.
Петельников вошёл в кабинет. Ему показалось, что директор ждал этого визита. Он криво и нервно усмехнулся, сцепляя пальцы рук, как замыкаясь.
— Викентий Викентьевич, хочу поговорить о проблемах мебелестроения.
— Садитесь, пожалуйста.
Вчера Рябинин весь день был в прокуратуре. Ночью он не дежурил. Где же он находился, когда его жена пила в буфете вино марки «Шампанское» и ела конфеты сорта «Трюфели»? Сидел дома? Наверное, пил чай.
— Хороша ли мебель объединения «Северный лес»? Только откровенно, спросил инспектор.
— Не очень.
— Ещё откровеннее.
— Плоховата.
— Вот именно. Они всё ещё продолжают стругать шкафы-контейнеры и табуретки, пляшущие вприсядку.
— Моё дело продавать.
С кем же Лида была в театре? Вопрос поставлен не так… Неважно, с кем. Почему она была с тем, с кем она была? И это не вопрос. Неужели это была Лида? — вот вопрос. Впрочем, его это не касается.
— Ваше дело продавать, — кивнул Петельников, — и не обманывать дядю из уголовного розыска.
— Молодой человек, я постарше вас.
— Возможно, но обманувший теряет уважение в любом возрасте.
— Чем же я вас обманул?
Какой дурак придумал логику? Если женщина потихоньку от мужа ходит в театр с другим мужчиной, то кто он ей, этот мужчина, с которым она потихоньку от мужа ходит в театр? Кто он ей — по логике? Впрочем, пусть об этом думает Рябинин.
— Вы сказали, что известная нам с вами женщина хотела купить шкаф фирмы «Северный лес». Эта женщина никогда, понимаете, никогда не купит шкаф этой фирмы.
— Эта женщина — ваша?
— В каком смысле?
— Вы её подослали.
— Зачем же?
— Проверить меня.
— А у вас есть грехи?
— Ничего у меня нет.
Если уж Лида Рябинина… Тогда кому и чему можно верить? Какой, к чёрту, домашний уют и какие, к чёрту, тапочки в передней. Но Лида Рябинина, которой он представлял всех девушек города, как верховной жрице…
— Тогда почему ж не сказали, зачем она приходила?
— Испугался.
— Теперь успокоились?
— Да, успокоился. — Он понял, что «женщина-референт» никакого отношения к милиции не имеет.
— Ну, и зачем она приходила?
— Взяла пятьсот рублей, — начал рассказывать директор…
Лида Рябинина, у которой далёкий и чистейший взгляд, чистейшие волосы и чистейшая кожа. Когда она серьёзна, то кажется, что вот-вот рассмеётся. Когда смеётся, то кажется, что вот-вот станет серьёзной. Да ему-то какое дело?
— Опознать её сможете?
— Разумеется.
— Всё, что рассказали мне, расскажете в прокуратуре.
— Обязательно.
Петельников ничего не записал и даже не обрадовался, что добыл хорошего свидетеля. Уголовное дело отошло на второй план.
В приоткрытую дверь заглянула работница магазина в фирменном халатике:
— Викентий Викентьевич, «Отеллу» привезли.
— Иду.
— Какого Отеллу? — удивился инспектор.
— Новый гарнитур.
— Что ж он, чёрного цвета?
— В восточном стиле, содержит три кровати…
— Правильно, ведь Дездемону задушили в постели.
Что ему теперь делать? Что-то надо. Уведомить Рябинина? Поговорить с Лидой? Найти этого парня? А может, плюнуть на всё и считать его двоюродным братом?
— Кстати, Викентий Викентьевич… Как вы относитесь к поступку Отелло? Я имею в виду не гарнитур, а мавра.
— Портить себе жизнь таким преступлением… — Он выразительно пожал одним плечом.
— А если жуткая ревность?
— Теперь, товарищ инспектор, красивых женщин больше, чем стульев.
Из дневника следователя.
Существуют приборы для подслушивания, для просвечивания, для подглядывания, для пронюхивания… Почему же нет такого прибора — сопереживателя, для подключения человека к человеку? На шкале стрелка, для которой всего два положения — «боль физическая» и «боль душевная»…
Добровольная исповедь.
Я была такой девочкой… Несла в школу белый бантик в коробочке, чтобы не помять. После уроков бантик снимала и относила домой опять в коробочке.
Я была такой девочкой… Мама: «Если не будешь есть, я тебе всыплю». Я: «А я тебе голову оторву». Мама: «Какую половину — нижнюю или верхнюю?» Я: «Нижнюю». Мама: «Как же я буду целовать свою девочку?»
Но не подумайте, что меня часто целовали.
Рябинину хотелось, как и раньше, снять в конце рабочего дня трубку и услышать удивлённое «Да?» И отозваться на это «Да?» напряжённым дыханием и зачастившим стуком в груди. И услышать другие удивлённые слова: «Серёжа, это ты?» И выдохнуть своё тихое «Да». И всё будет сказано. Дальше пойдут слова уже необязательные, событийные.