Добровольная исповедь.
Как-то услышала я по радио беседу о браке. В ней любовь обозначали умнейшими словами: «Нормальные брачно-семейные отношения». Я и задумалась… Почему бы мне не вступить в нормальные семейно-брачные отношения? Тем более что радио советовало. Мужчины вокруг меня вились. Но кого выбрать?
Если эта самая любовь существует, то у влюблённой проблем нет: кого любит, за того и выходит. Каково же той, которая поумнее и хочет видеть перспективу? Ей же надо выбрать, надо угадать, что получится со временем из этого парня и что выйдет из того. Поэтому у неё, то есть у меня, была одна беспокойная мысль — за того ли?
Я не забыла о своём опыте, о том лобастом деревенском геологе, и больше не хотела ошибаться. Вокруг меня в то время похаживал тихий и задумчивый очкарик, инженер-изобретатель. Чем-то он напоминал того лобастого, тоже вёл длинные научные разговоры, только тихим голосом. Я взвесила, посоветовалась, перекрестилась — и вышла замуж. За тихого и перспективного очкарика. Была свадьба. Я стояла у загса в белом платье, как привидение. Мендельсон, шампанское и подмигивания моих приятелей, бывших друзей Короля. А вечером коньяк рекой, битьё посуды на счастье и пляс до утра…
И превратилась я из Аделаиды Завикториной в Аделаиду Сергеевну Калязину, эпидемиолога, жену инженера-изобретателя.
Следователю Рябинину.
Сам я человек без теневых ситуаций, но два случая в моей жизни были.
Случай номер один. Шёл я домой дворами, и вдруг чёрная кошка мне дорогу поперёк. Думаю, подальше от приключений — и пошёл в другие ворота, поскольку дом угловой. В других-то воротах вижу на асфальте три рубля. Лежат как миленькие. Ну?
Случай номер два. Очутился я в одном городе без копейки в кармане. Почему очутился — это случай номер три. Стою, значит, у вокзала, на душе черти скребут, ну я и послал такую жизнь по-мужски. Тут вдруг дунуло ветром и гонит по асфальту ко мне десятку. Ну?
Уважаемый гражданин Тощев!
Испугавшись кошки, вы смотрели под ноги внимательно и поэтому нашли три рубля. Случай же номер два можно объяснить лишь совпадением.
Лида приехала из пригорода, от матери. Она понимала, что год предшкольный, что свежий воздух, что парное молоко и свои яблоки… Иринка окрепла, за лето выросла. И всё-таки дети должны жить с родителями. Чтобы развеять убитое настроение, она взялась за стирку. И когда уже прополаскивала, в дверь позвонили. Она сбросила фартук и пошла в переднюю…
— Кто?
— Красная Шапочка из детского сада.
Лида открыла, улыбнувшись голосу.
— А это оказался Серый Волк из уголовного розыска.
— Проходите, Вадим.
— Я забыл, у вас снимают что — плащ, ботинки или галстук?
— У нас ничего не снимают.
Петельников скинул плащ, вдруг оказавшись с букетом пышных и тяжёлых пионов.
— Да? Какая прелесть…
Лида ринулась за вазой.
— А Сергея нет?
— Он дежурит. Есть хотите?
— Как три дня не поем, так выпить хочется. Я имею в виду кофий.
В хрустальной вазе зардел светло-бордовый растрёпанный огонь. Кухня Рябинин любил пить чаи здесь и приучил инспектора — сразу изменилась, став какой-то банкетной. Петельников повозился с длинными ногами, устроил-таки их под столом и взялся за кофе. Лида села напротив:
— Как ваши розыскные успехи?
— Какие там успехи… Вот если бы я открыл месторождение, изобрёл бы безалкогольную водку или бы вывел пыжиковую корову…
— Что вы сегодня, например, делали?
— Всего не упомнишь.
— Ну хотя бы в конце дня.
— Беседовал с Лешкой-Маргарином.
— Какая странная кличка…
— Он за кражу маргарина сидел.
— И о чём беседовали?
— Как бы вы ответили на такую Лёхину сентенцию: «Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать?»
Лида взметнула брови, удивлённая пустяшностью инспекторской работы, она считала, что инспектор ищет, догоняет, стреляет, а уж если обращается к сентенциям, то к тонким, психологическим, с намёками.
— Я бы ему ответила, что нужно теплее одеваться. А вы?
— Что-то руки стали зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?
— А он? — Лида приоткрыла рот.
— Не послать ли нам гонца в магазин без продавца?
— А вы?
— Что-то чешется под мышкой, не послать ли за «малышкой»?
— А он?
— Что-то ветер дует в спину, не пойти ли к магазину?
— А вы?
— Не послать ли мою жёнку за бутылкой самогонки?
— Ну, а он?
— А он иссяк.
— А вы?
— Что-то чешется в затылке, не послать ли за бутылкой?
— А он?
— Молчит. Тогда я подвёл резюме, как ни бились, к вечеру напились. Да я таких штучек знаю больше, чем вы минералов.
— Но к чему эта глупость? — вспыхнула Лида.
— Я его победил, и Леха меня зауважал.
— Зачем вам его уважение?
— О-о… Зауважав, он мне намекнул, кто взял квартиру на Цветочной улице.
— Предал своих?
— Предают в дружбе, на фронте… А блатные продают. Зато я написал Лехе штук пятьдесят этих афоризмов — он выучит.
— Ах! — вскрикнула Лида.
Паровозное шипение и треск пляшущих по конфорке капель бросили её к плите. Кофе варился в двух армянских кованых сосудиках, в которые входило ровно по одной порции. Лида смешно прыгала на одной ножке и хватала фартуком ошалевшие кофеварки.
— Вадим, а вам не кажется, что Прометей зря украл для нас огонь? Не умеем им пользоваться. Вот убегает всё…
Инспектор ощущал какое-то таянье своего веса. Блаженное растворение в парах кофе. Видимо, так себя чувствуют курильщики опиума. Нирвана. Это от кофеина.
Лида налила ему вторую порцию, велев съесть кусок торта в полкоробки. Она сорвала у пиона нижний, бледно-лиловый лепесток и задумчиво сказала, вроде бы не обращаясь к инспектору:
— Давно вы никого не приводили…
— Исчерпан лимит.
— И вам даже некому дарить вот такие цветы?
— Хорошо, я их прихвачу обратно.
— Вадим, а ведь это трагедия — жить без любви.
— Без горячей воды жить хуже, — буркнул он.
Ему не хотелось выходить из своей нирваны. Какой могучий напиток кофе! Куда там чаю, какао или компоту. Да вот только Лида мешает требовательно смотрит серыми, прямо-таки лупоглазыми очами.
— Вы толкуете про какую-то любовь? — очнулся он.
— Хотите скрыться за иронию?
— Нет, хочу стоять на земле. Вчера я чуть было не познакомился с хорошеньким созданием…
— Вадим, неужели вам не стыдно знакомиться на улицах?
— Не ходить же мне на танцы.
Инспектор знал, что Рябинин подумывает о смысле жизни. Глупый он, Рябинин. Иметь такую уютную кухню и заниматься разными смыслами… Сиди себе тут, попивай кофе, то есть, в его случае, чай, ну и думай о смысле. То есть ни о чём не думай. Петельников огляделся, решив, что его кухня лучше обставлена. Да и побольше. И кофе у него есть. Но у него нет кованых армянских сосудиков.
Лида вздохнула, не зная, как продолжить с этим человеком необходимый для него разговор. Инспектор ответил на её вздох:
— Опять-таки о любви. Есть у нас пожилой шофёр. Сидит как-то в кабинке смурной, как мужик у рюмочной. И задаёт нам вопросик: «Ребята, кто мне объяснит? Когда-то жена была готова отдать за меня жизнь. А сегодня утром запустила в меня яйцом. Хотя бы крутым, а то всмятку…»
— Он дурак!
— Ещё жизненный эпизодик. Она просила манто из норки — ради любви. Он начал брать взятки и манто всё-таки ей подарил. Теперь сидит. Она ходит к нему на свидание в этом манто.
— Вы как Рябинин. У него тоже примеры.
— А он тоже не верит в любовь?
— Только в особенную.
— Правильно, он в очках.
— Вадим, вы говорите, что ваши мысли от жизни. Но они какие-то незрелые.
— У меня всегда так. Выдаю мысль сразу — говорят, незрелая. Выдаю подумавши — говорят, перезрелая.
— А не говорят, что вы не любите быть серьёзным?
Сегодня Вадим ей не нравился. И она не понимала чем, — ведь к его несерьёзности давно привыкла. Может быть, этой сонной дрёмой, сквозь которую его слова шли, как сквозь глухую штору. Таким она его не знала. Ах какие невероятные пионы… Какого же они цвета? Красноватые, бордовые или лиловые? Всего понемножку.
— Разве ваши уголовные дела не убеждают в силе любви?
— Это каким же макаром? — оживился инспектор.
— А разве большинство преступлений не из-за женщин?
— Вы льстите преступникам.
— Где замешана женщина, там же любовь?
— Нет.
— Ну, а если убита женщина? Ведь из-за любви же?
— Нет.
— Как же нет? — распалилась Лида. — Женщин убивают из-за ревности! Это всем известно.
— Кроме меня.
— Да?
— Женщин вообще редко убивают. А если и убивают, то как правило, в ссоре, или они мешают уйти к другой, или из-за алиментов, или из-за возможного ребёнка… Но не из-за ревности.
— Неужели?
Очередное шипение убежавшего кофе оторвало Лиду от мрачной темы. Она перелетела к плите, обдав инспектора и пионы душистым ветерком. Пионы качнулись. Инспектор поймал запахи: духи, стиральный порошок, опять-таки кофе и ещё какой-то, свой, который знать ему не нужно.
— Вадим, но ведь раньше из-за женщин трагедий случалось больше?
— Конечно.
— Почему же теперь не так?
— Потому что женщины стали доступней.
— Да?
Инспектор вдруг поймал себя на озорной мысли — ему захотелось, чтобы кофе опять убежал. Пусть себе кипит и бегает по конфорке. И он стал сумрачно думать, отчего это ему так захотелось.
— Вадим, вы говорите страшные вещи.
— А пусть женщины исправятся.
Лиде показалось, что у неё не в порядке одежда. Что-то расстегнулось или оборвалось. Она непроизвольно коснулась пальцами ворота кофточки и окинула себя почти незамеченным взглядом. Почудилось. От крепкого кофе, от выпитого и от подгоревшего на плите, воздух на кухне стал пряным до густоты. И тут увидела глаза инспектора…
— Что вы так смотрите?
— Как?
— Будто хотите меня ограбить, — подыскала Лида приблизительные слова, потому что до точных не хотела догадываться.