озаботиться о том, чтобы механизм был смазан и работал. Лучше всего действовать быстро. Виселицы всегда находятся рядом с камерой приговоренного, дабы избавить его от длинного пути, но узников не следует мучить, заставляя наблюдать или слышать непрестанные репетиции собственной смерти. Только что был издан закон: репетиция повешения должна проходить в полной тишине и не на виду. К рычагам и люку приделали резиновые заглушки, чтобы они работали в полной тишине.
Публике больше не разрешают наблюдать за повешением. Смерть переместили внутрь здания. Задолго до порожденного просвещением ощущения уместности или сдвига в общественных нравах невозможно было поддерживать порядок на публичных казнях. Собирались странные и до крайности возбужденные толпы. Тогда в порядке вещей были публичные непристойности, пьянство и забрасывание чем-нибудь приговоренного.
В Шотландии используется метод «долгого падения». Он так аккуратен, как только может быть повешение, и обходит два главных подводных камня: либо голова оторвется от тела, как виноградина от черенка, либо последует медленное удушение.
Если падение крутое, а тело слишком тяжелое, голову оторвет от тела, целиком или частично. Если падение слишком пологое и вес слишком мал, приговоренный человек будет задушен, на что может уйти до пятнадцати минут. В течение этого времени глаза и язык гротескно распухают, тело дергается и крутится, приговоренный царапает шею. Наблюдать за этим мучительно. С применением метода долгого падения ничего подобного не происходит. И все-таки на голову человека надевают колпак – на тот случай, если что-то пойдет не так.
Метод долгого падения ломает шею между вторым и третьим позвонком. Если все сделано правильно, смерть наступает мгновенно благодаря тщательному расчету веса, роста и мышечного тонуса.
Мануэля взвесили и измерили, когда он поступил в Барлинни. Его приемы пищи и физические размеры отслеживали, чтобы Питера не пришлось взвешивать снова. Мужчина тридцати одного года не худеет намного за шесть недель, и стало бы очевидно, для чего его взвешивают. А это было бы негуманно.
Через коридор от камеры для повешения – камера приговоренного, где Мануэль живет сейчас. Это скорее похоже на номер в гостинице: три смежные комнаты. Голые кирпичные стены выкрашены в зеленый цвет, тут есть мебель: стол, кровать, три стула, радиоприемник, шкаф с выдвижными ящиками для одежды, комод и умывальник. Комнат должно быть три, потому что вместе с Мануэлем все время живут надзиратели, сменяясь через каждые восемь часов. После каждой смены освободившиеся от вахты надзиратели заполняют «Дневник наблюдений за приговоренным» – тетрадь в темно-синей кожаной обложке. В ней они записывают, в каком настроении Мануэль, как он себя вел и что ел, потом ставят дату и время вахты – когда она началась и когда закончилась.
Тюремщики играют с Мануэлем в карты и домино, слушают вместе с ним популярную музыку на «Радио Люксембург». Такова работа тюремного штата – позаботиться о спокойствии Мануэля, притворяясь, будто нет никакого повешения. А есть домино. Есть карты, обед, книги. Но смерти нет. В этом отношении все идет в точности как в нормальной жизни.
Его охраняют самые опытные офицеры из Шотландской пенитенциарной службы, все бывшие армейские. Мануэль уже знает некоторых из них по своему длинному тюремному сроку за изнасилование, которое отбывал в тюрьме Питерхеда. Среди этих офицеров нет сердобольных, но они знают, что Мануэль скоро умрет. В начале «Дневника наблюдений за приговоренным» их записи беспристрастны, но с оттенком отзывчивости.
«Заключенный хорошо выспался».
«Хорошо позавтракал».
«Заключенный, кажется, в хорошем настроении».
Но Питер Мануэль не тот человек, чье общество порождает привязанность. Первоначальная доброта вскоре испаряется.
«Заключенный хвастался своим героизмом на войне».
«Заключенный курит и непрерывно разговаривает».
«Заключенный якобы слушает «Радио Люксембург», но обсуждает любую музыку. Похоже, он думает, что много о ней знает».
«Заключенный рассказал нам о своих приключениях, когда был шпионом в Советском Союзе».
На обложке «Дневника наблюдений за приговоренным» есть пометка: «Не уничтожать – никогда». Это крайне важно: доказать, что убийство по закону честное, обдуманное и порядочное.
В «Дневнике наблюдений» детально описывается, как Мануэль мочился и как работал его кишечник. Там записывается, в какое время он уснул и когда проснулся. Там говорится, что он ест и сколько ест: «Сегодня он оставил весь свой хлеб, но съел рыбу с картофелем». Также там документируется, что он говорит. Питер Мануэль – это сплошные истории.
– Я был шпионом в Советском Союзе. Я полетел в Москву и встретился с инструктором в авиа-ангаре. Советы слышали о моей репутации взломщика и хотели, чтобы я проделал для них работу, особенную работу, как Нежный Джонни Раменски[72]. Когда они поняли, что я – американский гражданин, они просто отправили меня самолетом домой.
– Правда, Питер?
– Во время войны, когда я жил в Ковентри, немецкий пилот приземлился в полях за моим исправительным заведением, и я задушил его голыми руками.
– Да ну, в самом деле?
– Я был в самолете, и пилот потерял сознание, и я взял на себя управление и посадил самолет. Никто не мог поверить, что я это сделал. Никакого опыта, ничего. И я даже не вспотел.
– Да что ты говоришь!
Мануэль всегда рассказывает ту же самую историю о себе самом: он совершает умные поступки, и другие люди изумляются. Он всегда побеждает. Он никогда не нападает на женщин в темноте. Он никогда не прячется на пыльных чердаках, поджидая, пока люди уйдут из дома, чтобы он мог украсть обручальное кольцо их матери. Он никогда не валяется на чистых простынях в грязных ботинках и никогда не роняет еду на драгоценные ковры, не давит ее каблуком, назло портя благопристойные дома. Он никогда не стаскивает женщин с насыпи, рассыпая их покупки в лужи, говоря их трехлетнему сыну заткнуться на хрен, или он убьет их мамочку.
Женщины никогда не вопят и не убегают в историях, которые он рассказывает. Женщины никогда не плачут в темных полях, собирая свои выбитые зубы или прижимая порванное и окровавленное нижнее белье к груди. Женщины никогда не стоят на коленях, склонив голову, надеясь, что, если они будут вести себя очень, очень тихо, он их не убьет. В его историях женщины не сидят в суде, глядя на него жесткими, обвиняющими глазами присяжных, пока старшина говорит судье, что обвинение в изнасиловании против Питера Мануэля не доказано единодушным решением.
Сэмюэль Мануэль никогда не плюет в женщину на автобусной остановке за то, что она заявила в полицию на его сына после того, как поклялась, что не заявит, если он ее отпустит, – значит, она лгунья. Женщина никогда не сидела в автобусе со звенящим в ушах голосом Сэмюэля: «Ты, хренова грязная лживая корова!» – глядя в окно сквозь пелену слез и гадая: нарушить обещание не рассказывать хуже того, что он с ней сделал?
Питер никогда не стоял над мертвыми семьями, поедая сэндвич в ревущей тишине. Он никогда не смотрел на груди мертвой девушки и не терся о ее трусики. Он никогда не прятался за деревом, позволяя Энн Найлендс думать, что она спаслась, прежде чем прыгнуть на нее.
Таких историй у Мануэля нет, но полицейские их знают. Они имеют доступ к его личным данным. Все знают обо всем, что он когда-либо сделал, потому что он знаменит.
Когда Питер говорит, они переглядываются, как умеют переглядываться полицейские. Возбуждение от всеобщего внимания постепенно проходит, и Мануэль начинает осознавать, что они смеются над ним. Это и их прохладное, скептическое отношение к его историям злит Мануэля. Они его не знают, сволочи. Они ничего о нем не знают.
Такова атмосфера в камере для приговоренных, и вот почему все идет так скверно.
Атмосфера становится слишком ожесточенной.
Проблемы начинаются за день до его апелляции с просьбой отменить смертную казнь. У Питера начинаются судороги и изо рта идет пена. Его быстро переправляют в изолятор и промывают ему желудок. Там ничего не находят. Неделю он дергается и молчит, пускает пену изо рта и таращит глаза. Но он все еще ест. Он все еще курит.
В «Дневнике наблюдений за приговоренным» записано:
«Заключенный продолжает свою обычную игру».
«Заключенный все еще где-то витает».
«Несмотря на свое умственное состояние, заключенный загадочным образом ухитрился поймать «Радио Люксембург», когда я не смог найти эту станцию. Непрерывно курит».
«Заключенный не говорил ничего, кроме слова «чипсы» пять раз».
«Заключенный не прерывал свою игру во время визита родителей».
В день перед казнью Мануэль прекращает притворство.
В то утро он просыпается и говорит:
– Я чувствую себя лучше.
Питер не помнит последние две недели, но помнит, что тогда должны были подать апелляцию.
– Ее подали?
– Да, Питер, подали. Вы были в суде. В боковой комнате.
– Что произошло?
– Ты проиграл единодушным решением, сынок. Это произойдет завтра.
– Нет, послушайте, что произошло. Офицер Салливан ударил меня по голове неделю назад. У меня было тяжелое ранение головы. Мне нужно, чтобы апелляцию рассмотрели повторно, потому что я был не в состоянии обратиться к суду. Мне нужна вторая апелляция.
Мануэль показывает скол на стороне комода. Вот здесь офицер Салливан на него напал. Он помнит, что слушал радио, потом – нападение, а потом две недели – ничего.
Невысказанным во всем этом остается факт, что против Салливана десять лет назад выдвигали похожее обвинение. Он ударил заключенного дубинкой во время мятежа в Питерхеде. Тот человек два месяца пролежал в коме. Он вышел из нее как раз перед тем, как Салливану предъявили обвинение в нападении. Питер Мануэль был в Питерхеде в то время.
Мануэля обследуют два тюремных врача. Они находят след на его голове, но ссадина зажила. Похоже, он сам себя расцарапал.