яли чашки. Я подошел, взял поднос и отнес его в гостиную, на столик между диванами. Она села напротив и налила нам чаю. Я взял чашку и поставил перед собой, остудить. Смотрел, как она кладет себе два куска сахару и сливки.
Потом пробует.
— Что значат ваши последние слова? — внезапно спросила она. — Что он мог сделать раньше — лечь куда-то на лечение?
— Это я просто так, наобум. Вы спрятали револьвер, как я вас просил? Помните, утром, после того, как он разыграл наверху эту сцену.
— Спрятала? — повторила она, нахмурившись. — Нет. Я этого никогда не делаю. Это не помогает. Почему вы спрашиваете?
— А сегодня вы забыли ключи от дома?
— Я же сказала, что да.
— Но ключ от гаража не забыли. В таких домах, как ваш, ключи от гаража и парадной двери обычно одинаковые.
— Я не брала с собой никакого ключа от гаража, — сказала она резко. — Гараж открывается отсюда. У входной двери есть переключатель. Мы часто оставляем гараж открытым. Или Кэнди идет и закрывает его.
— Понятно.
— Вы говорите что-то странное, — заметила она с явным раздражением. — Так же, как в то утро.
— В этом доме я все время сталкиваюсь со странными вещами. По ночам раздаются выстрелы, пьяные валяются на лужайке, приезжают врачи, которые не оказывают помощи. Прелестные женщины обнимают меня так, словно приняли за кого-то другого, слуги мексиканцы бросаются ножами. Жаль, что так вышло с револьвером. Но вы ведь на самом деле не любите мужа, правда? Кажется, я это уже говорил.
Она медленно поднялась с места, спокойная, как ни в чем не бывало, но цвет лиловых глаз изменился, из них исчезло выражение любезности. Потом у нее задрожали губы.
— Там что-нибудь… что-нибудь случилось? — спросила она очень медленно и посмотрела в сторону кабинета.
Не успел я кивнуть, как она сорвалась с места. Мгновенно очутилась у двери, распахнула ее и вбежала в кабинет. Если я ожидал дикого вопля, то просчитался. Ничего не было слышно. Чувствовал я себя паршиво. Надо было не пускать ее туда и начать с обычной болтовни насчет дурных новостей: приготовьтесь, сядьте, пожалуйста, боюсь, что произошло нечто серьезное.
Чушь собачья. Когда, наконец, покончишь с этим ритуалом, выясняется, что ни от чего не уберег человека. Иногда сделал даже хуже.
Я встал и пошел за ней в кабинет. Она стояла у дивана на коленях, прижимая к груди его голову, запачканная его кровью. Она не издавала ни звука. Глаза у нее были закрыты. Не выпуская его головы, она раскачивалась на коленях, далеко откидываясь назад.
Я вышел, нашел телефон и справочник. Позвонил шерифу в ближайший участок. Не важно было в какой, они все равно передают такие вещи по радио.
Потом я пошел в кухню, открыл кран и бросил желтые разорванные листки, спрятанные у меня в кармане, в электрический измельчитель мусора. За ними выбросил туда же заварку из другого чайника. Через несколько секунд все исчезло. Я закрыл воду и выключил мотор. Вернулся в гостиную, распахнул входную дверь и вышел из дома.
Должно быть, полицейская машина курсировала поблизости, потому что помощник шерифа прибыл через шесть минут. Когда я провел его в кабинет, она все еще стояла на коленях у дивана. Он сразу направился к ней.
— Простите, мэм, понимаю ваше состояние, но не надо его трогать.
Она повернула голову, с трудом поднялась на ноги.
— Это мой муж. Его застрелили. — Он снял фуражку и положил на стол. Потянулся к телефону.
— Его зовут Роджер Уэйд, — сказала она высоким ломким голосом. — Он знаменитый писатель.
— Я знаю, кто он такой, мэм, — ответил помощник шерифа и набрал номер.
Она посмотрела на свою кофточку.
— Можно пойти наверх переодеться?
— Конечно. — Он кивнул ей, поговорил по телефону, повесил трубку и обернулся. — Вы говорите, его застрелили. Значит, его кто-то застрелил?
— Я думаю, что его убил этот человек, — сказала она, не взглянув на меня, и быстро вышла из комнаты.
Полицейский на меня посмотрел. Вынул записную книжку. Что-то в ней пометил.
— Давайте вашу фамилию, — небрежно произнес он, — и адрес. Это вы звонили?
— Да, — я сообщил ему фамилию и адрес.
— Ладно, подождите лейтенанта Оулза.
— Берни Оулза?
— Ага. Знаете его?
— Конечно. Давно. Он работал в прокуратуре.
— Это уж когда было, — сказал полицейский. — Теперь он заместитель начальника отдела по расследованию убийств при шерифе Лос-Анджелеса. Вы друг семьи, м-р Марло?
— Судя по словам м-с Уэйд, вряд ли. — Он пожал плечами и слегка улыбнулся.
— Не волнуйтесь, м-р Марло. Оружие при себе имеете?
— Сегодня — нет.
— Я лучше проверю. — Он проверил. Потом поглядел в сторону дивана. — В таких случаях жены иногда теряют голову. Подождем лучше на улице.
Глава 37
Оулз был плотный, среднего роста, с коротко стриженными выцветшими волосами и выцветшими синими глазами. У него были жесткие светлые брови, и раньше, пока он еще не бросил носить шляпу, многие удивлялись, когда он ее снимал — насколько выше оказывался лоб, чем можно было предположить. Крутой суровый полисмен с мрачным взглядом на жизнь, но по сути очень порядочный парень. Капитанский чин он заслужил давным-давно. Раз пять сдавал экзамены и оказывался в тройке лучших. Но шериф не любил его, а он не любил шерифа.
Он спустился со второго этажа, потирая скулу. В кабинете уже давно мелькали вспышки фотоаппарата. Люди входили и выходили. А я сидел в гостиной с детективом в штатском и ждал.
Оулз присел на краешек стула, свесив руки по бокам. Он жевал незажженную сигарету. Задумчиво посмотрел на меня.
— Помните старые времена, когда в Беспечной Долине была сторожевая будка и частная полиция? — Я кивнул.
— И игорные дома.
— Конечно. Это уж обязательно. Вся эта долина по-прежнему в частных руках. Как раньше Эрроухед и Изумрудный залив. Давненько у меня не случалось, чтобы репортеры так прыгали вокруг. Кто-то, должно быть, замолвил словечко шерифу Петерсону. По телетайпу не стали сообщать.
— Да уж, позаботились, — заметил я. — Как м-с Уэйд?
— Слишком спокойна. Наверно, наглоталась таблеток. У нее их целая аптека — даже демерол. Скверная штука. Не везет вашим друзьям в последнее время, а? Умирают один за другим.
На это я не стал отвечать.
— Самоубийство из огнестрельного оружия — это всегда интересно, — небрежно сообщил Оулз. — Так легко их инсценировать. Жена говорит, что его убили вы. Почему она так считает?
— Это она не в буквальном смысле.
— Больше здесь никого не было. Она говорит — вы знали, где лежал револьвер, знали, что Уэйд пьет, знали, что недавно ночью он выстрелил, и ей пришлось силой отнимать оружие. Да и сами вы здесь были в ту ночь.
— Сегодня днем я обыскал его письменный стол, оружия там не было. Я ее предупреждал, чтобы она его убрала из стола. Теперь она говорит, что это все равно не помогает.
— А когда это «теперь»? — осведомился Оулз.
— После ее возвращения домой и до моего звонка в полицию.
— Вы обыскали стол. Зачем? — Оулз поднял руки и положил их на колени. На меня он посмотрел равнодушно, словно ответ его не интересовал.
— Он опять начал пить. И я решил, пусть лучше револьвер лежит где-нибудь подальше. Но в ту ночь он не пытался покончить с собой. Это был просто спектакль.
Оулз кивнул. Вынул изо рта изжеванную сигарету, бросил в пепельницу и взял другую.
— Я бросил курить, — сказал он. — Кашель одолел. Но не отпускает проклятая привычка. Обязательно должен держать сигарету в зубах. Вам что, поручали за ним присматривать, когда он один оставался?
— Ничего подобного. Сегодня он пригласил меня на ленч. Мы поговорили, настроение у него было неважное — не клеилось с работой. Решил приложиться к бутылке. Считаете, мне надо было ее отнять?
— Пока что ничего не считаю. Пытаюсь понять. Вы сколько выпили?
— Я пил пиво.
— В неудачный день вы сюда попали, Марло. За что был выписан чек? Тот, что он подписал, а потом разорвал?
— Все хотели, чтобы я переехал сюда жить и держал его в узде. Все — это он сам, его жена и его издатель по имени Говард Спенсер. Он, наверное, в Нью-Йорке. Можете у него проверить. Я отказался. Тогда м-с Уэйд приехала ко мне, сказала, что ее муж сбежал во время запоя, она волнуется, просит его найти и доставить домой. Это я сделал. Дальше — больше. Скоро мне пришлось тащить его в дом вон с той лужайки и укладывать в постель. Я ничего этого не хотел, Берни. Просто как-то все само раскручивалось.
— С делом Леннокса это не связано?
— О господи. Дела Леннокса больше нет.
— Это уж точно, — сухо заметил Оулз, потирая себе колени. С улицы вошел сыщик и что-то сказал другому. Потом подошел к Оулзу.
— Приехал какой-то д-р Лоринг, лейтенант. Говорит, его вызывали. Он врач хозяйки.
— Впустите его.
Сыщик вышел, появился д-р Лоринг со своим аккуратным черным саквояжем, облаченный в костюм из легкой ткани. Он был холоден и элегантен. Прошел мимо меня не глядя.
— Она наверху? — осведомился он у Оулза.
— Ага, в спальне. — Оулз встал. — От чего вы лечите ее демеролом, док?
Д-р Лоринг нахмурился.
— Я прописываю своим пациентам то, что считаю нужным, — холодно сказал он. — Объяснять не обязан. Кто говорит, что я даю м-с Уэйд демерол?
— Я. Там наверху флакон с вашей фамилией на этикетке. У нее в ванной настоящая аптека. Может, вы не знаете, док, но у нас в участке целая выставка этих таблеточек. Снегири, краснушки, желтки, балдейки — полный набор. Демерол, пожалуй, хуже всех. Говорят, на нем жил Геринг. Когда его поймали, принимал по восемнадцать штук в день. Армейские врачи отучали его три месяца.
— Я не знаю, что означают эти слова, — надменно заявил д-р Лоринг.
— Не знаете? Жаль. Снегири — амитал натрия. Краснушки — секонал. Желтки — нембутал. Балдейки — барбитурат с добавкой бензедрина. Демерол — синтетический наркотик, образует очень стойкое привыкание. Вы их так легко раздаете налево и направо? У этой дамы разве что-нибудь серьезное?