– Трудно сказать.
– А завтра можно вызвать врача?
Марта нахмурилась.
– Я же сказала: от нас до врача слишком далеко. И чем я хуже врача? Думаешь, я свое дело не знаю?
– Я не это имела в виду.
– Думаешь, я тупая?
– Нет, я так не думаю. Простите.
Марта подошла к двери.
– Хочешь, чтобы я помогала братьям, или нет?
– Хочу.
– Потому что если не хочешь…
– Хочу. Простите, пожалуйста.
Но настроение странной женщины было безвозвратно испорчено. Марта вышла из комнаты. Кэтрин слышала, как она открывает и закрывает шкафы, гремит кастрюлями и громко топает по дощатому полу. Кэтрин собиралась спросить, далеко ли до ближайшего города и скоро ли кто-нибудь пойдет туда и позовет на помощь? Если Марта останется присматривать за ее братьями, может быть, тот человек, Питерс, сходит за врачом? Хлопнула дверь. Кэтрин смекнула, что не время приставать с расспросами, и отложила их до завтра.
Часть вторая
Глава тринадцатая
Начало лета, 1981 год
Малыш проснулся и заагукал в ухо Кейт. Та шла по тропинке, вьющейся среди деревьев на дальнем берегу реки. Малыш сидел в перевязи из ткани, окрашенной ягодным соком; она повязала ее крест-накрест на груди и затянула на талии. Ручки малыша Кейт припеленала к бочкам. Если бы оставила их свободными, он стал бы тянуть ее за волосы или выкручивать ухо. Даже когда она говорила с ним сердитым голосом – хотя по-настоящему сердиться у нее никогда не получалось, – он никогда не слушался и рано или поздно начинал нещадно дергать ее за волосы или засовывать палец ей в рот.
В деревьях у Царской заводи гудели цикады. Кейт размотала малыша и положила его на землю в тени. Он вытянул ручки, потянулся к ее лицу, а она стала играть пальчиками и насмешила его. Личико у него было круглое, на щеках ямочки, а ручки толстенькие, в перевязочках. Марта сказала, что скоро он начнет ползать, и «тогда на него управы не будет, с радостью будешь вспоминать, когда он был маленький».
– Жди здесь, – промолвила Кейт поверх стрекота цикад. – У меня важные дела.
Ее алтарь располагался выше уровня воды и достаточно далеко от реки, чтобы не смыло весенним паводком. Она соорудила его из большого плоского камня, водрузив камень на два росших из земли каменных столпа. Под этой аркой стояла маленькая бронзовая чаша, свеча, закоптившая камень над ней, и глиняная статуэтка.
По всей долине она соорудила пять таких алтарей, все примерно одинаковые. Каждый охраняла статуэтка. Глиняный страж был и у каждого из семи гигантских агатисов [6], хотя алтари стояли лишь возле двух. Она сделала несколько десятков статуэток из глины, которую добывала на берегу реки в верхней части долины, возле сгоревшего дерева. Но не всякой статуэтке доводилось стать стражем. Остальные она разбивала. Она сама не знала, почему одна статуэтка удостаивалась чести охранять алтарь, а другая нет. Некоторые просто казались более живыми.
Она убрала остатки последнего приношения и зажгла свечу. Поймала цикаду – на это у нее ушло меньше минуты. Та учуяла ее лишь в последний момент. А через секунду ее радужные крылышки забились в сомкнутых ладонях. Кейт это ничуть не смущало. Цикады не кусались и не жалили. Она стиснула ладони и почувствовала, как хрустнуло тельце насекомого. Аккуратно их раскрыла и увидела, как цикада медленно бьется на боку.
Кейт умела ловить всяких насекомых: цикад, сверчков, диких пчел, даже гигантских уэта[7]с твердым панцирем, которые водились под гниющими бревнами, хотя уэта кусались, и кусались сильно, а их лапки могли оцарапать. Ловила она и бабочек, и бесцветных мотыльков, если ничего лучше не находилось. Годились даже блестящие зеленые мясные мухи, хотя поймать их было не так-то просто. Иногда в мышеловках в доме попадалась все еще живая мышь, и тогда она клала ее в карман и относила к ближайшему алтарю. Но ловить насекомых было проще.
Она достала из кармана кусочек белого хлопка. Обвязала вокруг тельца цикады. Завязывать надо было в том месте, где соединялись две половинки туловища насекомого, но не затягивать слишком крепко, иначе туловище переломилось бы надвое. А если бы она перевязала лапку, та бы отломилась. Когда это случалось, даже полураздавленное насекомое умудрялось выбраться из чаши, а на земле от него не было никакого толку.
Занимаясь своим делом, Кейт никогда не выпускала из поля зрения малыша. Даже если не смотрела на него, слушала его воркованье. Она знала, что, вернувшись к нему, обнаружит его подбородок перепачканным землей. Марта говорила, что есть землю полезно для кишечника. А еще считала, что так он прирастет к долине. Считала, что это хорошо.
Кейт отнесла цикаду к алтарю и положила в чашу, затем привязала край ленты к укрепленной в чаше палочке. Ей показалось, что цикада умерла, и она потыкала ее пальцем. Та непокорно забилась. Склонив голову, она громко перечислила имена всех людей, кого желала уберечь. Сильнее всего она боялась за Томми, поэтому его имя назвала дважды. Бедняга Томми. Однажды утром прошлой зимой она нашла его на сеновале; его лихорадило, он почти задыхался от лающего кашля. Она отнесла его в дом и уложила в свою кровать. Томми не любил находиться в доме, но слишком ослаб и убежать не мог. Она заставила его выпить теплый отвар из листьев кумараху [8]– те хорошо прочищали легкие. Напоила бульоном из курицы и лука; он выпил, сколько смог. Кашель утих только через неделю. Однажды Кейт вернулась в свою комнату и увидела, что он снова сбежал из дома.
Она назвала имена Мориса и Марты. Упомянула даже Питерса. Решив, что последнее из произнесенных имен вспомнится первым, добавила имя малыша. Она не хотела, чтобы духи пришли за ними, но больше всего боялась за малыша. Он только начал жить. Пусть лучше заберут ее, чем сына. Чтобы завершить сделку, она спела короткий отрывок из песни.
Теперь можно было расслабиться. Она отнесла малыша на берег, положила на траву и разделась. Малыш смотрел, как она заходит в реку и взбирается по нерукотворным каменным ступенькам на небольшой уступ над самым глубоким местом. Вода внизу была прозрачной. Течение перекатывало камушки на дне. Она приготовилась прыгнуть и вдруг услышала зимородка. Стала высматривать его и наконец увидела; он сидел на ветке в тени на дальнем берегу. Бирюзовое пятнышко на фоне зеленых листьев; белый пасторский воротник. Она долго на него смотрела; оба не двигались. Даже малыш, которому несвойственно было замирать, тихо лежал на берегу. Ветер стих. Листья безжизненно повисли на жаре. Ей пришло в голову, что весь мир ждет птицу. Возможно, без ее согласия мир никогда больше не пошевелится и замрет навсегда.
Птица – ключ. Ключ должен повернуться.
Не успела эта мысль уложиться в ее голове, как зимородок исчез. Сверкнул на солнце вспышкой голубого газового пламени. Раздался тихий всплеск, почти неслышный за протяжным гулом цикад и журчанием быстрины. Через миг цветная вспышка – птица – метнулась на прежнее место на ветке; в клюве трепыхалась рыбешка.
– Видишь? – крикнула она малышу и указала на птицу.
Зимородки нечасто заглядывали в долину. Увидеть зимородка – хорошая примета. А охотящегося зимородка, поймавшего рыбешку, – того лучше. Она решила, что появление зимородка сулит удачу в грядущие дни.
– Эй, ты смотришь? – спросила она.
Личико малыша повернулось к ней.
– Раз, два, три!
Она оттолкнулась и прыгнула как можно дальше, чтобы не задеть скалы. Нырнула солдатиком и погрузилась в кокон серебристых пузырьков. Вынырнула, отплевываясь от ледяной воды и смеясь. Кожа покрылась мурашками. Вода в реке оставалась холодной даже летом. Кейт поплыла к берегу, держа голову над водой и загребая руками и ногами, как Бесс и прочие собаки.
Нащупав галечное дно, легла на живот и поползла вперед, как аллигатор; над водой остались лишь глаза. Подождала, пока малыш отвернется, выскочила из воды и подхватила его, притворившись, что хочет съесть. Его глазки округлились, а потом он засмеялся. Ее холодная мокрая кожа на миг сбила его с толку. Кейт села на солнцепеке, взяла его на руки, и он начал выкручиваться, но она приложила его к груди и почувствовала, как он пьет, добывая молоко откуда-то из глубин.
Глава четырнадцатая
Вторая неделя апреля, 1978 год
У Марты не было градусника, и они не знали, высоко ли поднималась температура у Мориса в те первые дни в долине. Марта выхаживала его днем и ночью, но ни разу не высказала недовольства. Поила его отварами, меняла промокшие простыни на свежие, протирала мокрой тряпицей его птичьи ребрышки. Вытирала лужицу пота вокруг пупка. Регулярно меняла примочку на ноге.
На вторую ночь Морис перестал глотать. Марта нашла в шкафу на кухне большой пластиковый шприц с присоединенной к нему резиновой грушей. Объяснила Кэтрин, что из таких шприцев кормили осиротевших ягнят. Кэтрин с тревогой смотрела, как Марта просунула кончик шприца между щекой и зубами Мориса и массировала ему горло, пока он не сглотнул.
– Вот что ты расселась? Лучше бы по дому помогла, – сказала Марта на следующее утро. – Дел невпроворот.
Кэтрин решила, что Марта поручит ей присмотр за братом, но та научила ее кормить поросят объедками и поить их молоком. Показала, как собирать яйца в курятнике. Кэтрин удивилась, узнав, что утки тоже несут яйца, причем съедобные, только прячут их в кустах подальше от двора, поэтому яйца надо было искать. Потом ей поручили стирку. Одежду и постельное стирали в сарае за домом. Марта кипятила все в котле, похожем на большой металлический шлем, а потом пропускала сквозь гладильный пресс [9], который надо было вращать вручную.
Но больше всего Кэтрин боялась рубить дрова. Дровами топили камин в гостиной и кухонную печку, где огонь горел почти всегда. В дровяном сарае было полно крупных сухих бревен. Топор был тяжелый, и Питерс натачивал его очень остро. Чтобы сильно ударить по бревну и расколоть его на кусочки, Кэтрин приходилось очень постараться. Иногда полено заваливалось набок, и она придерживала его левой рукой, а в правой держала топор. Руку можно было убрать лишь в последний момент.