– Мне все равно. Да и какая разница. Вторая-то половина все равно у них. Мы ничего им не должны, – добавил он. – Вот подожди, окрепнет моя нога, и я снова сбегу.
– Ты не знаешь, куда бежать.
– Какая разница. Буду идти, пока не найду кого-нибудь, кто нам поможет.
– Кого?
Морис уже отвернулся и начал уходить. Но перед уходом бросил через плечо:
– Кого угодно, лишь бы не эту парочку. Ненавижу их.
Убедившись, что он ушел, Кэтрин побежала вниз по течению. Долго высматривала палочку с насечками в камышовых зарослях на противоположном берегу и наконец увидела. Река в этом месте была мелкой; она перешла ее вброд и забрала палочку. С того дня палочка хранилась в ее комнате, подальше от брата. Мало ли что он сказал. Она сама расплатится с Мартой. Выплатит все до последнего цента. Родители поступили бы именно так.
Глава двадцатая
1978–1979 годы
Дни и месяцы на ферме не называли привычными именами. Календарей в доме не было. Никто не вычеркивал дни и не планировал ничего на будущее. Дети ни разу не слышали, чтобы Марта или Питерс говорили: сегодня понедельник, значит… или: раз сегодня пятница, давайте сделаем то-то и то-то. Дома, на Хорнтон-стрит, по воскресеньям звонили церковные колокола, папа целый день оставался дома и на обед подавали жаркое. Тут, в долине, воскресенье было обычным рабочим днем. Марта с Питерсом не отмечали ни Пасху, ни ночь Гая Фокса [10]. Даже Рождество не отмечали. Годы сменялись незаметно.
Теперь вся жизнь детей была посвящена одной главной цели – успеть закончить работу до темноты. Существовало лишь сегодня и завтра. И четыре времени года.
Марта заведовала огородом. Тот занимал почти четверть акра и находился рядом с домом. Еще был фруктовый сад. Весной сажали фасоль, свеклу, брокколи, морковь, латук, горох, лук-резанец и кукурузу. Картофельные грядки тянулись, покуда хватает глаз. Картошку ели каждый день – жареную, отварную и пюре. В конце весны приходила очередь огурцов, кабачков и острого перца.
Все лето Кэтрин полола и прореживала грядки. Если дождя не было несколько дней, огород поливали вручную. Тогда приходил Морис, который так и жил у Питерса. Они с Кэтрин шли на речку и носили воду ведрами. Потом тонкой струйкой аккуратно поливали грядки. Летом созревали сливы; их надо было собирать, когда они темнели, не то весь урожай съедали птицы.
Но больше всего дел было осенью. Надо было собрать все овощи в огороде и плоды в саду. Три вида яблок, ранние и поздние груши и фейхоа, вкусом напоминавшее Кэтрин мыло и росшее в буреломе веток. Если вовремя не успевали, плоды падали на землю и портились. А вовремя не собранные овощи превращались в семенники. Марта терпеть не могла, когда еда портилась.
Однако мало было собрать урожай; его надо было хранить и обрабатывать. Фрукты и овощи раскладывали по бочкам и мешкам и убирали в сухой сарай без окон за домом Марты. Сарай заменял погреб. Остатки консервировали, варили варенье и мариновали. К фруктам добавляли сахар, ставили на огонь, и те волшебным образом превращались в варенье; затем Марта разливала его по банкам, которых у нее имелся бесконечный запас. В первую осень на ферме Кэтрин целыми днями простаивала на кухне в окружении ароматного пара тропических фруктов. С утра и до позднего вечера в стенах дома витали сахарные пары.
Кэтрин стояла на берегу, где похоронила сестренку. Хотела удостовериться, что тело Эммы все еще там, под пирамидкой из камней. Но ей показалось, что камни стали намного тяжелее и крупнее. Последний поддался с трудом. Он был блестящим и зеленым. Как странно. Она последним положила этот камень в пирамидку, значит, он должен был лежать сверху. Она подняла камень. Тот обжег ей ладони, и с ней заговорил птицеголовый дух, стоявший среди деревьев.
Кэтрин открыла глаза и увидела перед собой тьму. Она была в своей комнате.
– Ты дома?
Голос раздался снова. Она узнала Питерса и не сразу сообразила, что голос доносится с улицы.
– Мать, ты дома? – Он был пьян.
Без часов было невозможно определить, долго ли она спала. Питерс еще дважды выкрикнул имя Марты, все больше распаляясь, и наконец Кэтрин услышала шаги женщины. Скрипнула входная дверь.
– А где мне еще быть?
Голос Марты казался веселым; она совсем не сердилась и тоже была пьяна, как обычно. Она пила почти каждый вечер. Кэтрин села на кровати.
– Пустишь меня или что? – спросил Питерс.
– Чего тебе надо?
– Принес оленины. – Он замолчал, будто задумался. – И кувшин грога.
– Ты же только пару часов как ушел.
– Ну да. И что?
– Не свети в глаза!
Кэтрин догадалась, что он посветил Марте в глаза фонариком. Она представила его в тенях за калиткой; представила, как он стоял там и пошатывался. Наверняка он не только пил, но и курил свои вонючие сигареты – дурь, или как ее там. От них он становился сонным и каким-то странным. Иногда Марта тоже их курила, а потом хохотала до слез и рано ложилась спать.
– Тащи сюда.
Скрипнул пол на веранде, и Кэтрин услышала шаги Питерса в тяжелых ботинках. Когда он проходил мимо ее комнаты, в щели под дверью скользнул луч фонарика, и она услышала тяжелое дыхание. Марта начала говорить что-то про мясо. Ее голос сначала слышался на кухне, потом в коридоре и наконец затих. Кэтрин догадалась, что они ушли в гостиную.
Она снова легла, закрыла глаза и попыталась уснуть, но ей было не по себе оттого, что Питерс в доме. После ужина он всегда уходил к себе, но раньше никогда не возвращался; по крайней мере, она не замечала.
Кэтрин встала. Ноги в носках бесшумно ступали по коридору. Дверь гостиной была чуть приоткрыта, и она заглянула в щелочку.
Она не поняла, что там творится. Единственным источником света была почти догоревшая свеча на столе. Питерс стоял перед диваном к ней спиной. Он по-прежнему был в рубашке, но спущенные штаны болтались на щиколотках. Она увидела его бледный зад – Марта бы сказала «задница» или «большая волосатая жопа». Та напоминала орех, камень в том месте, где поворачивала река, или копытце – коровье или свиное.
Кэтрин не впервые видела Питерса без одежды. Однажды он плавал в речке, а она тайком подсматривала из кустов. День выдался жаркий, и он медленно плыл по течению, перекатываясь со спины на живот и обратно. Она сама пришла купаться. К счастью, увидела Питерса прежде, чем тот ее заметил. Его дреды разметались на воде, а грязные волосы на груди и плечах напоминали меховую накладку. Увидев темного угря меж его ног, Кэтрин вспомнила, как он помочился в первый день, когда их нашел. Она быстро ушла, пока он не увидел, что она шпионит.
Его зад двигался вверх и вниз. Нет, скорее вперед и назад. Питерс не молчал, как когда плыл по речке. Он издавал такие же звуки, как Томми, – нетерпеливое мычание.
Она чуть не вскрикнула, когда из глубокой тени на диване показалась голова Марты. Ее лицо было повернуто к двери, но глаза закрыты. Колени торчали по обе стороны от бедер Питерса. На одном колене темнела татуировка в виде паутины. Кэтрин не понимала, почему Марта не кричит на Питерса, не велит ему слезть. Ее руки свободно свисали. Она могла спокойно расцарапать ему лицо. Питерс замычал громче и задвигался быстрее. Свеча почти догорела; свет потускнел, но вдруг разгорелся снова. Тогда-то она и увидела смотревший на нее бледный глаз. Он подмигнул ей. В смятении и страхе она попятилась в коридор.
Позже, лежа в темноте в своей кровати, она думала о том, что видела, и пыталась понять. Уснула, теряясь в догадках. А наутро сказала себе, что все это ей приснилось.
Первая попытка бегства многому научила Мориса. Во-первых, бежать зимой было бессмысленно. Даже весной за погожим днем могла прийти холодная ночь и гроза, принесенная южным ветром. Бежать нужно летом. Только летом дни и ночи были теплыми. И еще надо было подождать, пока окрепнет нога. Ему по-прежнему было больно в щиколотке, когда он наступал на ногу. Он стал подозревать, что так теперь будет всегда. По вечерам Морис садился на край тюка с сеном и поднимал ногу от земли. Пять раз – и отдых. Еще пять раз. Снова отдых.
В следующий раз он возьмет с собой запас еды, а не просто один несчастный крекер. Реки и ручьи надо переходить вброд, тогда собаки потеряют его след. Он видел это в фильме про беглых военнопленных во время войны. Сложнее всего было определить, в какую сторону идти. На востоке тянулся горный хребет; перейти его слишком сложно. Не стоило идти и на юг. Сестра сказала, что на холме за домом когда-то была шахта, там остались провалы в земле. Он вспомнил, как отец рассказывал, что на Западном побережье добывали уголь, поэтому поверил ей. Кэтрин призналась, что однажды чуть не провалилась в одну такую яму.
Надо идти на север, где тоже была долина, а за ней – еще одна. Оттуда можно добраться до побережья. Морской берег выведет его к дому.
Тем временем Питерс подкидывал ему новую работу. Обычно они работали бок о бок. Морис бы предпочел, чтобы Питерс всегда вел себя жестоко. Но тот нередко проявлял доброту, сбивая Мориса с толку и не давая ему ненавидеть мучителя лютой ненавистью. Взять хотя бы его отношение к собакам. Питерс хоть и ворчал на Бесс и двух других собак, никогда не бил их, только по делу, чтобы показать, кто в доме хозяин. Морис также часто видел, как Питерс чесал собакам за ушами. Когда они ложились на спины, он гладил им животики. Обычно собаки спали в своих будках, но как-то ночью, глубокой зимой, Морис заглянул в открытую дверь автобуса и увидел Питерса и всех трех собак, спавших вповалку на кровати.
Однажды кабан разодрал Бесси грудь, да так сильно, что воздух свистел в рваной ране. Питерс принес ее из буша на руках. Из-за дальнозоркости он не мог вставить нитку в иголку; Морис помог и держал дрожащую собаку, а Питерс накладывал швы. И все это время разговаривал с Бесс, повторял, что с ней все будет в порядке. Много дней он обрабатывал рану снадобьем Марты, чтобы не допустить инфекции.