Целый день я маялся на солнцепёке. Боль то отпускала, то снова накатывала, вторя биению сердца. И всё же я жил.
Самое главное было жить. Израэль Хендс выставил мне бутылку рома, как будто в роме заключалась соль жизни, но я даже не притронулся к ней. Я никогда не испытывал особой тяги к спиртному, меньше всего я нуждался в нём в тот день.
Поздно вечером я попросил Джона, корабельного юнгу, принести фонарь и сесть рядом со мной. У меня всегда была слабость к мальчишкам. Не потому, что я хотел их пощупать, вовсе нет. Меня вообще не тянет к коже или к телу, что мужскому, что женскому. Может, потому, что у моего собственного тела отхватили здоровый кусок. Когда я спал с женщинами (без этого ведь нельзя, иначе свихнёшься), я, с вашего позволения, старался провернуть дело поскорее. Но молоденькие мальчики сделаны из другого теста. Они чисты, как выскобленное днище, гладки, как надраенная медь, и невинны, как монашки. Что бы ни творились вокруг, их ничем не проймёшь. Взять, к примеру, Джима — Джима Хокинса с «Испаньолы». Он пристрелил Израэля Хендса… и поделом тому… он стоял рядом с умирающими, слыша их стоны, а с него — как с гуся вода. Когда мы покидали этот проклятый остров, он был уверен, что вся жизнь у него ещё впереди.
Вот и Джон был такой. Тёплой карибской ночью, когда я обнял его за плечи, точно старого друга, он не отстранился. Даже спросил:
— Вам больно, мистер Сильвер?
Спасибо на добром слове, подумал я. У меня не было для него честного ответа. Не мог же я признаться, как ноет несуществующая нога, которая, наверное, плавает где-нибудь по соседству с нашим старым «Моржом»… если, конечно, её не заглотнули акулы. Жалко, что я не попросил лекаря сохранить обрубок. Надо было снять с него мясо, а кость оставить себе на память — вот как следовало бы поступить. Теперь же перед моим мысленным взором рисовалась картина того, что отрезанную ногу находит на берегу какой-нибудь негритос, не подозревающий о том, что она принадлежала мне, Долговязому Джону Сильверу.
— Нет, — только и сказал я своему тёзке, — у мистера Сильвера никогда ничего не болит. Да и может ли быть иначе? Кто б меня уважал, если бы я принялся скулить из-за оттяпанной ноги, а?
Джон смотрел на меня с нескрываемым восхищением. Право, этот мальчик верил в Сильвера.
— Расскажи-ка лучше про бой, — попросил я.
— Вы ведь сами в нём участвовали, мистер Сильвер.
— Верно. Но хотелось бы послушать твой рассказ. Сам понимаешь, мне было не уследить за всеми событиями, я был занят другим.
Подобное объяснение вроде устроило Джона. Он не уловил никакого подвоха.
— Мы взяли в плен десять человек, — доложил юнга. — Среди них одну женщину.
— И где она теперь?
— По-моему, у Флинта.
Ясное дело. Флинт был помешан на женщинах и непременно распускал лапы. На своём веку я перевидал много капитанов, с некоторыми даже ходил в море. Они были один хуже другого, но никто, за исключением Флинта, не позволял себе прибирать к рукам пленных. Некоторых даже ссаживали на берег за то, что они хотели воспользоваться какой-нибудь девицей для собственных нужд. Да я сам сколько раз вносил в корабельные законы статью о неприкосновенности женщин. Либо на них имеют право все, либо никто. Уж не помню, что по этому поводу говорилось в законах на «Морже». Скорее всего, ничего. Но Флинту чужие законы вообще были не указ, он всегда руководствовался собственными.
— Ага, — отозвался я. — И как ты думаешь, что с ней делает капитан Флинт?
Бедный парнишка покраснел. Аж умиление берёт от таких.
— Ну ладно, вернёмся к бою, — продолжил я, чтобы перевести разговор на другую тему. — Ты собирался рассказать о нём поподробнее.
— Откуда мне начать, мистер Сильвер?
— С самого начала. Всякий рассказ начинается с начала.
Мне хотелось поучить его. Чтобы преуспеть в жизни, любой юнец должен уметь травить байки. Иначе его будут раз за разом обводить вокруг пальца.
— На рассвете марсовый заметил впереди судно, — приступил к рассказу Джон. — Погода стояла ясная, так что видать было далеко. Мы шли на всех парусах, но настигли корабль, только когда пробило восемь склянок. Первый помощник поднял красный флаг.
— И что это значит?
— Что нечего ждать милости! — выпалил Джон.
— А это что значит?
Джон затруднился с ответом.
— Я точно не знаю, — наконец смущённо произнёс он.
— Тогда я сам растолкую. Это значит, что биться будут не на жизнь, а насмерть. И победитель определит, жить побеждённым или умереть. Теперь ясно?
— Да, мистер Сильвер.
— Рассказывай дальше!
— Израэль Хендс назвал Флинта потрясающим капитаном. Он сказал, капитан Флинт нарочно сделал так, чтоб корабль противника оказался у нас с подветренной стороны и солнце светило им в глаза. Хендс сказал, их дело было безнадёжное, им надо было сразу сдаваться, а не вступать с нами бой. Сначала мы зашли к ним с кормы и дали залп, потом развернулись другим бортом и выстрелили опять, всем лагом. В общем, мы продырявили им паруса… а ещё у них завалилась мачта.
— Завалилась мачта?
Такой отчёт едва ли можно было назвать полным. Пушечным ядром, попавшим в самую середину грот-мачты, её раскололо в щепы, и она с оглушительным треском рухнула за борт. Хлестанул по воздуху лопнувший грот. Корабельные стрелки, которых парус и мачта прихватили с собой в этом падении, успели только издать предсмертный крик.
— Ну, сломалась, — не слишком удачно поправился Джон.
— А затем? — спросил я.
— Затем вся команда «Моржа» выстроилась вдоль борта. У каждого был при себе мушкет, сабля и абордажный дрек.[2] Все кричали.
— Почему все кричали?
— Чтобы нагнать страху, — без запинки отвечал Джон. Уж это он, как ему представлялось, знал точно.
— Верно! — сказал я. — А ещё они вопили, как недорезанные поросята, потому что с испугу наложили в штаны.
Джон удивлённо воззрился на меня.
— Разве у нас на «Морже» не все храбрые? — спросил он.
Я промолчал. Парню надо было учиться жить своим умом.
— А потом? — снова стал допытываться я. — Что случилось потом?
Джон замялся.
— Я не очень разобрал, что было потом. Мы ещё не пошли на абордаж, когда второй корабль вдруг развернулся. Кто-то сказал, его развернуло из-за сломанной мачты, она зашла за форштевень. И тут они тоже дали залп. И много наших погибло. А вас, мистер Сильвер, ранило в ногу. Но мы врезались в их судно, и все попрыгали к ним на палубу и стали драться. Очень скоро тем пришлось спустить флаг.
— Погоди минутку, — прервал я юнгу. — Слушай внимательно, это очень важно. Ты сказал, вся команда «Моржа» выстроилась у борта. Ты уверен, что там были все?
— Кроме первого помощника, мистера Бонса. Он не отрывался от штурвала.
— Правильно. Но, помимо Бонса на мостике, не стоял ли сзади нас кто-нибудь ещё, примерно посреди палубы? Подумай!
— Нет… — начал Джон и осёкся. — Вообще-то одного человека действительно не было тогда с нами.
— Кого же? — спросил я, стараясь не выдать своих чувств.
— Француза Деваля.
— Ты уверен? — уточнил я, хотя уже знал, что Джон прав.
Юнга помедлил с ответом, вероятно, расслышав в моём голосе необычную нотку, затем все же подтвердил:
— Да, уверен.
Глубоко вздохнув, я притянул к себе Джона и обнял его.
— Пускай это останется между нами, двумя настоящими мужчинами, — сказал я, и юнга прямо-таки просиял от гордости.
— Ты хорошо всё рассказал, — продолжал я, выпустив парня из объятий. — Но послушайся старину Сильвера, который много чего повидал на своём веку. Научись травить байки. Научись придумывать и врать. Тогда тебе сам чёрт будет не страшен. Нет для человека ничего хуже, как быть безответным и безъязычным. Если, конечно, ты намерен стать человеком. В противном случае это не имеет значения.
Джон закивал.
— А теперь мне хочется побыть одному, — закончил разговор я. — Посидеть наедине с самим собой, посмотреть на луну и на звёзды. Иди ложись. Не будь я Джон Сильвер, ты сегодня здорово потрудился.
— Спасибо, я пойду, — сказал Джон, сам не зная, за что благодарит.
Я проводил его взглядом и с облегчением откинулся назад. Парень, можно сказать, спас мне жизнь. Вряд ли я бы долго протянул, не зная, кто пытался сзади укокошить меня. Все считали, что мою ногу разнесло в клочья орудийным залпом врага. Один я знал, что меня ранило уже после залпа. Может, на несколько мгновений, но позже. Меня подстрелил со спины этот трусливый мерзавец по имени Деваль. А ведь когда-то он набивался мне в друзья. К счастью для Долговязого Сильвера, от вражеского залпа «Морж» дал крен. Иначе моя песенка была бы спета, и я пропал бы ни за что, как очень многие из нашей братии.
Я закрыл глаза и принялся дожидаться рассвета.
Наутро я кое-как добрался до Флинтовой каюты и без стука ввалился к нему. Капитан был в постели с дамой.
— А, Сильвер собственной персоной! Что, решил прогуляться? — с привычным для него юмором висельника спросил капитан.
— По мере возможности, Флинт, — отозвался я.
Флинт, ухмыльнувшись, многозначительно посмотрел на лежащую рядом девицу.
— Сильвер — единственный человек на борту, с которым можно иметь дело. К счастью, он не умеет водить судно, в противном случае быть бы ему капитаном, а мне — квартирмейстером при нём. Верно, Сильвер?
— Возможно. Но я пришёл не обсуждать свои достоинства и недостатки, а совсем по другому поводу.
Поняв серьёзность дела, Флинт сел в постели (волосатая поросль на его груди напоминала лисий мех). Я рассказал о случившемся — спокойно, стараясь не выказывать гнева. Флинт не менее спокойно выслушал меня, женщина же не сводила глаз с моей красной культи. Кровь из раны успела просочиться сквозь новую повязку, которую сделал мне утром лекарь.
— Я хотел бы сам проучить его, — напоследок сказал я. — Конечно, если вы мне позволите.
— Разумеется, — не думая, отвечал Флинт, что было вполне в его стиле. — Разумеется, — повторил он. — Только интересно знать, как.