Долина белых ягнят — страница 5 из 14

РОГОВЫЕ ОЧКИ

Кавалеристы продолжали отстаивать высоту. «Не отдадим прах Солтана врагу», — говорили ее защитники. На кургане давно не осталось «живого места» — все изрыто бомбами, снарядами и минами. Уже термитный снаряд не мог зажечь ничего — давно сгорело все, что могло гореть. Дощатое надгробие Солтана превратилось в пепел, который развеяли по степи взрывные волны. Вокруг высоты всюду торчали орудийные стволы подбитых и сгоревших танков, чернели бронемашины, превращенные в металлолом, неубранные трупы наполняли зловонием эти июльские дни, а если засыпать все трупы, поднимется холм не меньший, чем сам курган. Имя батальонного комиссара Солтана уже не раз упоминалось в оперативных документах и в политдонесениях. «Солтан» отбивает атаку, «Солтан» не сдается — писалось в «молниях». Такой листок был в каждом эскадроне. Все понимали значение высоты. Доти не раз приходил, чтобы воодушевить бойцов, и каждый раз повторял слова из приказа, а уходя, просил передать ему письма, если в перерыве между боями люди успевали написать родным и близким. Хотя сам-то Доти знал: надежды, что эти письма будут доставлены адресатам, нет. Немцы достигли предгорий Кавказа.

— Держитесь, ребята, за «Солтана». В землю уходите. В землю, — повторял Доти слова комдива.

— Но не глубже Солтана, — кто-то горько пошутил, и эта фраза стала крылатой. Двойной смысл ее понимал каждый. Комиссар сам любил шутки. Раз боец шутит, значит, настроение у него бодрое. Хорошо, когда рождается фронтовой фольклор — так говорил про себя полковой комиссар Доти Кошроков. Обстановка как раз помогала этому. Бойцам приходилось всю ночь быть начеку. В любую секунду враг мог незаметно обрушиться. А лежать молча — сразу заснешь. Поэтому бойцы вынуждены были развлекать сами себя и друг друга. Первый разговор у солдат всегда о девушках. Не возбранялось и врать, но только складно.

Однажды на высоту пришел Якуб Бештоев. Не то чтобы он не хотел отстать от комиссара. Ему поручили разыскать дезертира, бежавшего из-под стражи. В тыловых подразделениях беглеца не нашли. Бештоеву предложили сходить к защитникам высоты, и он остался среди бойцов на ночь. Не один, мол, Доти Кошроков может воодушевлять людей на переднем крае. А оставшись на ночь, Якуб попал в самую гущу окопного «трепа».

Бронебойщик спросил:

— Хотите, расскажу, как я женился?

— Да ну тебя! Сколько раз слышали… Давай о чем-нибудь другом.

— Каждому, кто будет слушать, даю пять рублей… Деньги на бочку.

Бойцы развеселились в окопах.

— А интересно, как ты женился, расскажи, я послушаю бесплатно. — К бойцам подсел Бештоев, приставил палку к стене окопа.

— Воллаги! Я пошутил, товарищ Бештоев, — смутился бронебойщик. — Это я для того, чтобы они позавидовали мне. Они все неженатые. Жизни не знают, а у меня уже и сын есть. Три года ему…

— Три года — джигит!

— Давайте установим премию за лучший рассказ. Ну, хотя бы козью ножку — из самосада.

— За махорку? За махорку я и два расскажу!

— Мы сначала послушаем, стоит премии или нет.

Якуб Бештоев вспомнил далекое детство, когда он за свой рассказ получил однажды настоящую премию, и подумал, не рассказать ли об этом? Он придвинулся еще ближе к бойцам.

— Хотите, я начну первым?

— Давайте, товарищ юрист третьего ранга.

— Рассказы из жизни народного судьи?..

— Поближе сюда. Но только наблюдатели не сводят глаз с противника. Договорились?

— Ясно. Глазами туда, ушами сюда…

Якуб Бештоев стал рассказывать, почему он долгое время носил роговые очки, хотя зрение у него было хорошее. Да и очки те были с простыми стеклами. Начать же пришлось издалека…

Когда в Кабардино-Балкарии установилась Советская власть, Якуб был еще мальчиком. Ему казалось, что весь мир — это Чопракское ущелье, окруженное со всех сторон неприступными скалами, с горным лесом и удивительным водопадом. Якуб любил пригонять сюда коров и коз. Он пас тогда и своих и чужих. Нередко взбирался по тронам на крутые склоны гор, поросшие густым чинаровым лесом. Собирал валежник, нагружал ишака и отвозил дрова матери. Отец партизанил в горах, возвращался домой изредка, в туманные ночи. А однажды его привезли больным.

В тот же день в аул ворвались всадники, схватили отца и повесили на перекладине собственных ворот. Отец раскачивался на веревке три дня. Мать не вынесла горя и умерла. Якуба взял к себе дядя — Канамат Бештоев, у которого было трое своих мальчишек. «Ты будешь им старшим братом», — сказал Канамат.

Шли годы. Мальчики лишились родителей. Однажды люди сказали Якубу: «Поезжай в окроно и попроси заведующего, чтобы вернули в аул твоих братишек, которых отдали в детдом как детей-сирот. Они уже выросли и могут тоже пасти телят. Ты разве забыл, как их отец спас тебя от голодной смерти? Ты должен вернуть долг и взять на свое иждивение братишек — Коммунара и Ванцетти». Якуб нашел это справедливым. Он выбрал день и поехал в окружной центр, нашел заведующего отделом народного образования.

— Ты хочешь взять на свое иждивение детей, чтобы остались вне школы, как и ты сам? Тебя самого надо определить в детдом. Там тебя будут учить, одевать, кормить, — сказал Якубу заведующий.

— Я хочу воспитать моих братишек — Коммунара и Ванцетти, потому что их отец Канамат воспитал меня.

Вместо того чтобы похвалить мальчишку за добрые намерения, заведующий окроно дал распоряжение отправить Якуба в детдом. Возмущенный такой несправедливостью, Якуб не долго думая сбежал, и не просто сбежал, а на серой детдомовской лошади, на которой возили воду. Ускакал джигит, оставив детдом без воды.

Объявили уголовный розыск. Действия Якуба расценили как конокрадство. Вскоре напали на след Якуба, да и куда он мог уйти? Из детдома он отправился прямо на пастбище. Начальник милиции препроводил Якуба в Нальчик вместе с настоящими конокрадами. Якуб сознался, что действительно увел лошадь, и оказался в тюрьме, а потом и в лагере. На какой срок его посадили, он и сам не знал.

В лагере заключенные полюбили мальчика, а он отвечал им своей услужливостью.

Якуб получил прозвище «Юрок». Его голос звучал всюду. Мальчик смешно путал окончания слов и говорил с явным акцентом.

Лагерные работники немножко потакали ему, держали на кухне хлеборезом. Юрок не унывал.

Однажды какой-то дядя в роговых очках остановил Якуба и спросил: «За что сидишь?» Юрок ответил, как всегда: «За конокрадство» — и недоуменно посмотрел на незнакомца — обычно все смеются после его ответа, а этот нахмурился, попросил рассказать подробно. Якуб рассказал от начала до конца свою несложную, но непонятную ему самому историю. Человек слушал внимательно и делал заметки в записной книжке, а потом протянул мальчику что-то в блестящей обертке. Это был шоколад. Якуб никогда не видел шоколада и не знал, что с ним делать. Только в бараке ему сказали, что это такое. После этого всякий раз, когда Якуб встречал какого-нибудь человека в роговых очках, ему хотелось снова рассказать о себе. Он полагал, что и этот человек даст ему шоколадку. Но охотников послушать его больше не было. С тех пор Якуб проникся уважением ко всем, кто носит очки. Не прошло месяца со дня встречи с добрым человеком, угостившим его шоколадом, как Якуба освободили. Он вернулся в свое Чопракское ущелье.

— Где ты так долго пропадал? — спрашивали земляки у Якуба.

— В лагере.

— А-а!.. — разочарованно тянули аульцы, думая, что речь идет о пионерском лагере.

Вскоре мальчика взяли в школу-интернат. Потом он поступил в юридический институт. Это было не случайно. Якубу очень хотелось быть похожим на человека в роговых очках, который подарил ему шоколадку. Впоследствии он понял, что человек тот был прокурором, и решил во что бы то ни стало добиться такой же должности. Институт он закончил перед войной и долго еще оставался бы районным судьей, если бы не война…

Заканчивая рассказ, Якуб не упомянул, но некоторые в его ауле знали, что после института молодой народный судья первым делом купил очки в роговой оправе. Очки, правда, были с простыми стеклами, но Якубу важно было походить на того человека, который ему вернул свободу. Каждый раз, когда Якуб должен был выносить приговор, он надевал эти очки.

— Ну как — премия будет? — спросил Якуб, закончив рассказ.

— Первая. Из лучшей махры.

— Давайте, ребята, по щепотке с каждого.

— Да нет, не надо. Я некурящий. Не научился. Курить не научился, а вот общую черту людей узнал.

— Какую?

— Душу.

— Душа у всех советская, как учит наш комиссар.

— Советская, да не у всех…

— Какая же общая черта?

— Замечали в ауле: чем меньше горец ростом, тем больше у него папаха?..

— Воллаги, верно! — засмеялись бойцы. — Кабардинцы недаром говорят: у маленького вола мечта — иметь большие рога.

— Это про чеченцев и про ингушей сказано, — категорически заявил чеченец. — Чеченец половину жизни отдаст за хорошую шапку. Голова — дороже всего. Самое дорогое и красивое должно быть на голове.

— А другую половину за что он отдаст? За кинжал?

— Ей-богу, тоже верно.

— Самый большой кинжал кто носит? Ингуш.

— Это точно. Немцы скоро узнают, что такое чеченский и ингушский кинжалы. Недаром генерал Руфф предупреждает своих солдат и офицеров, чтобы получше обращались с горцами. Читали листовки?

— Читали.

— В этой степи один боец — всего один боец. — Якуб посмотрел вокруг. — А посади этого же бойца в тесном ущелье — он один остановит целую роту.

— Ей-бох, дай мне ручной пулемет, я готов один защищать Дарьяльское ущелье, — оживился чеченец.

— «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал».

— Ей-бох, точит. Против фашистов точит.

— А ты думаешь, кабардинцы, балкарцы не точат? Не знаю, дойдут или нет немцы до наших гор. Но если дойдут, секир-башка будет.

Бойцы, посланные в тыл за боеприпасами, вернулись пустые, но со страшной вестью. Немецкие танки прорвались на соседнем участке в тыл дивизии. Комдив приказал держать круговую оборону, не покидать своих мест без его приказания. На стыке двух частей немцы сосредоточили ударные силы, и нескольким танкам удалось прорваться в глубину обороны конников. В бой с танками вступили плохо вооруженные тыловые подразделения. Пока перебрасывались с переднего края замаскированные на танкоопасных направлениях орудия, фашисты безнаказанно разгромили весь тыл.

До сих пор за разговором никто не обращал внимания на орудийные выстрелы, доносившиеся из глубины степи. Только теперь защитники кургана поняли, что это значит.

Якуб Бештоев собирался уходить с высоты, но куда теперь идти, если в тылах опасней, чем в окопах? Комдив приказал: командирам полков находиться на линии эскадронов, а командирам эскадронов — на линии взводов. Но такого приказа можно было и не отдавать. Все командиры, от мала до велика, и так находились на одной линии — на самом переднем крае.

ВЫСОТА

Апчара едва ли не первая узнавала о происходящем по обрывкам фраз, которые трудно закодировать. Она сразу поняла, что немцы перенесли удар и обрушились на соседнюю калмыцкую дивизию, обескровленную так же, как и кабардино-балкарская. А чтобы мы не знали, куда в первую очередь посылать резервы, немцы демонстрировали наступление по всему фронту. От концентрированных налетов авиации и артогня погибли кони. Артиллерия, та, что была на конной тяге, оказалась неподвижной. На новые позиции орудия приходилось перекатывать вручную. Но даже и в такой обстановке немецким танкам, может быть, не удалось бы проникнуть в тыл. Их могли разбить и в глубине обороны, если бы на НП полка не оказался случайно генерал, командир корпуса. Незадолго до этого он попросил у командарма прислать батальон танков. Командарм обещал. Не прошло и часа после начала боя, как на горизонте показались танки. Наблюдатели доложили о танковой атаке противника. Артиллеристы приготовились бить прямой наводкой и ждали только команды. Но танки шли с фланга, то есть с той стороны, откуда должен был прийти обещанный командармом батальон. Поэтому комкор приказал не открывать огня.

— Это наши танки, — сказал он уверенно и отвернулся от них, дав понять, что разговор окончен.

У Локотоша был наметанный глаз. Он по силуэтам, по посадке башни и калибру орудия мог отличить свой танк от немецкого или французского и отважился возразить.

— Извините, товарищ генерал, это — немецкие танки. Надо открыть огонь.

Генерал не успел ответить. К нему обратился адъютант:

— Разрешите вашу машину увести в укрытие.

В генеральской «эмке» сидела жена командира корпуса — военврач.

— Незачем угонять машину. Это идут наши танки. Я их выпросил у командарма.

Спор не затянулся.

Немецкие танки с ходу налетели на артиллерийские позиции и раздавили орудия. Комкор хотел сесть в машину. Он успел только открыть дверцу, как пулеметная очередь прошлась по нему.

Но людей, которые укрылись под скирдой соломы, в замаскированных щелях, танки не заметили. Они сделали на всякий случай по скирде несколько выстрелов и умчались дальше. Сидели под скирдой Апчара и Локотош. Адамокова не было. Он где-то исправлял линию.

Когда грохот танков отдалился, Апчара высунулась из соломы, словно проклюнувший скорлупу цыпленок. Она подумала, что танки сейчас обрушатся на минометную батарею и раздавят Альбияна.

Локотош схватил Апчару за портупею и дернул назад.

— Очумела? Сиди!

Но танки уже ушли в сторону хутора. Остались от них только следы в пшенице, как покосы после комбайна, да еще на полевой дороге, которая вела раньше из мирного хутора на мирный ток, обломки машины, из-под которых текли, перемешиваясь, черное машинное масло и красная человеческая кровь.

Танков не было, но стрельба гудела вокруг, и нельзя было разобраться, кто, откуда, куда стреляет.

Локотош сел к телефону, чтобы выяснить обстановку. Апчара начала для него энергично тыкать штепсель то в одно гнездо, то в другое… Она кричала, надрываясь, потому что в грохоте разрывов не слышала собственного голоса. Пушки били из глубины обороны, из глубокого тыла, с переднего края, с флангов — отовсюду. Снаряды, урча, пролетали над головами. Свистели мины. Огонь разлился и охватил всю систему обороны дивизии.

Наши танки, которых дожидался комкор, все же появились в конце концов и встретились с немецкой колонной, идущей к хутору. Она только что проутюжила палатки нашего санэскадрона, набитые ранеными.

Громя тылы, немцы израсходовали снаряды (бояться им было некого) и, когда нарвались на наши танки, сами превратились в беспомощные мишени, их машины стали вспыхивать одна за другой.

Бомбардировщики носились над полем боя. Они словно глумились над землей и над людьми, зарывшимися в землю. Они уже не ходили замкнутым кругом, а летали каждый сам по себе, выискивая щели, окопы, огневые точки, отдельных бойцов… И сверху, должно быть, им не просто сквозь дым и пыль разглядеть цель. Потому они и обрушили очередной удар на свои же танки около хутора.

Над полем боя появился краснозвездный самолет, похожий на бочоночек с крыльями, — истребитель, «ястребок». Он летел очень низко, удирая от двух «мессеров», висевших у него на хвосте. Все, кто из чего мог — из винтовок, пулеметов, противотанковых ружей, ударили по немецким самолетам, и один из них, к всеобщему ликованию, задымил и врезался в землю. «Ястребок» и другой самолет в это время улетели, скрылись из глаз, и неизвестно, чем там кончилось дело.

Вокруг Апчары по пшенице вжикали и свистели осколки, словно жаворонки выпархивали в небо из спелой пшеницы. Пальцы Апчары дрожали, и она не сразу попадала штепселем в нужное гнездо.

Локотош непрерывно звонил, выяснял обстановку, отдавал приказания. В бой ввязывались новые и новые силы противника. Происходило то, что называется «перемалыванием сил». Щели, окопы, ячейки, ходы сообщения — всюду раненые, взывающие к помощи. Не всегда боец мог перевязать рану своему товарищу, потому что приходилось отбиваться от наседающих гитлеровцев. Немецкие танки уже не раз переходили передний край, а бойцы не покидали своих мест. Локотош требовал: не удалось подбить танки — не беда, артиллеристы добьют, а стрелкам ни шагу назад, отсекайте пехоту, истребляйте ее. Альбиян это уже знал. По первому сигналу он бил по атакующим солдатам, а «катюши», как только противник оказывался в черте пристрелянных квадратов, сотрясали землю. Автоматчиков противника как сдувало с лица земли. Танки без пехоты не решались идти дальше, поворачивали, отстреливаясь, пятились назад, чтобы, откатившись до исходных позиций, вести на смерть новые подразделения автоматчиков.

В телефоне прорвался вдруг к Локотошу голос комбата Болотокова, у которого три орудия замаскированы для стрельбы по танкам прямой наводкой, в упор.

— Идут семь танков. Пехоты за ними пока не видно. Но должен быть и «хвост», не могут танки идти без «хвоста».

— Хорошо. Действуй по своему усмотрению.

Локотош знает уже комбата Болотокова, его не надо инструктировать, опытный комбат. Каждому из своих орудий, чтобы не метались прицелом по полю боя и не распылялись, он устанавливает «цель-задание». Наводчик, зная свою цель, чувствует себя увереннее, подпускает цель на верный выстрел, то есть почти вплотную. Тут дело будут решать секунды. Кто — кого. Если немец в этот миг обнаружит тебя, выстрелить уже не успеешь. Надо ударить, пока орудие не демаскировано.

А маскировка у Болотокова — камыш. Натыкал вокруг камыша, наставил камышовых снопов и циновок. Издалека ни дать ни взять — камышовые заросли. А где камыши, там болото, вода. Немецкие танки не решаются идти на камыш, норовят обойти его стороной. Тут и стреляют три пушечки комбата Болотокова. Хитер, бродяга!

Локотош связался с командиром дивизии и доложил ему о семи танках. Комдив ответил:

— Вижу сам. Посылаю на помощь четыре коробки. Больше нет.

Локотош высунулся из щели. Сквозь дым и пыль уже пробирались четыре «коробки»: три быстрые и уверенные тридцатьчетверки, а один танк какой-то маленький. С поднятым кверху орудием он показался Апчаре слоненком-озорником.

Немецкие танки можно было заметить скорее по вспышкам орудий. Еще издали они обрабатывали наш передний край, чтобы немецкой пехоте не пришлось снова бежать назад.

Локотош связался с курганом.

— Ну как высота? На высоте?

— На высоте! — прохрипел командир эскадрона и добавил несколько крепких слов. — Воды нет, «максим» задыхается…

— Да он у тебя паровоз, что ли? Был же запас воды.

— Был — весь вышел. Бой-то какой. Пулемет не стреляет, а плюется… Снова идут… Прошу…

— Пехоту, пехоту прижмите к земле чем-нибудь. О танках не беспокойтесь, с танками справимся. Артиллеристы их ждут…

— Ясно. Продержимся. Подкинь «папирос». Почти на исходе…

— В свой срок.

— Уже близко. Начинаю. Пехота — наша, танки — ваши.

— Давай, — Локотош закончил разговор с командиром третьего эскадрона, отвалился от трубки.

Маленький «озорной» танк пристроился сбоку к сгоревшему немецкому бронетранспортеру. Завязалась перестрелка между танками. Бой нарастает. Над головами со свистом проносятся мины. Какие свои, какие чужие — не разберешь. Удивительно Апчаре, почему она еще жива? Не заворожена ли она? Может быть, ее прикрывает молитва Хабибы. Вокруг ведь кромешный ад. Наступит ли когда-нибудь ему конец? Люди, кроме сухарей, ничего не ели, а от сухарей еще больше хочется пить. Воды ни капли.

«Озорной слоненок» загорелся.

Апчара не думала раньше, что танк может так гореть. Не деревянный же он! Черный дым вьется над ним, застилая пшеничное поле. Остальные танки идут дальше, как бы задавшись целью отплатить за «озорного» братца. Так и есть: черный хвост пустил теперь немецкий танк. Горит не хуже нашего. Апчара ликует, твердит про себя: давай еще! Ударь! Отомсти за братика! За всех… И наши словно слышат внутренний голос девушки — подожгли еще танк. Апчара совсем воспряла духом.

— Родные мои, бейте их… Милые, бейте!

Вдруг Локотош привскочил. Размахивая палкой, крикнул во весь голос:

— Назад! Назад!

Апчара увидела, что с высоты бегут ее защитники.

Ни о чем не раздумывая и ничего не помня, Апчара выпорхнула из-под скирды и понеслась в сторону кургана, навстречу отступающим, не обращая внимания на снаряды и мины.

Локотош кричал надрываясь и матерясь.

— Куда? Стой, назад, негодная девчонка! Вернись, я тебе сказал!

У Апчары черные волосы растрепались на дымном ветру.

Локотош со злостью ударил палкой по земле.

— Ах ты, дура вольнонаемная!

Апчара не переносила этого слова и обиделась бы на капитана смертельно, но она бежала, ничего не слыша и не оглядываясь. Падала, вставала и снова бежала, исчезала в дыму, и снова ее волосы развевались, отлетая на целый шаг.

Никакого оружия у нее не было. Поэтому, повстречавшись с бегущими ей (навстречу защитниками кургана, она растопырила руки, словно хотела задержать разбегающихся со двора кур, а потом, бросившись к одному бойцу, закричала:

— Отдай мне автомат! Ты, трус, отдай! — Апчара силой старалась вырвать оружие из рук бойца. — Комсомольцы! Мужчины! Есть среди вас мужчины? Если мужчин не стало, чтоб защищать женщин, есть женщины, чтоб защищать мужчин! Дайте мне автомат!.. Мужчины, за мной! Вперед! Будем защищать могилу Солтана. Трусы, бегите назад! Мужчины — вперед! Назад, трусы, назад! — Апчара подбегала то к одному, то к другому. По ее щекам текли слезы. — Назад! Забыли приказ: стоять насмерть?! Я буду стоять насмерть! Дай мне винтовку, она тебе мешает бежать! Дай! Назад!

Оружия ей никто не давал.

— Кто трус? — первым остановился бронебойщик, несший на плече, как коромысло, противотанковое ружье. — Скорей, пока противник не занял наши окопы!..

Преодолевая страх, все побежали к высоте вместе с Апчарой. Только двое исчезли в пшенице, и в одном из них Апчара успела узнать Якуба Бештоева.

Еще полминуты, и защитники кургана лишились бы своих окопов. Но пока они бежали на свои места, не один из них упал и остался лежать на выгоревшей от термитных снарядов земле. Танки, за которыми врассыпную бежали немецкие серые автоматчики, были близко. Два из них ползли прямо на курган.

Оказывается, у защитников кургана совсем почти не осталось патронов, из-за чего они и побежали было с кургана.

— Стреляй! — кричали бронебойщику. — Стреляй!

— Чем стрелять? …что ли? — Матерного слова Апчара не расслышала за гулом и скрежетом надвигающихся немецких чудовищ, которых ей еще не приходилось видеть так близко, а главное, ползущих прямо на нее.

— Бей их, милый, чем-нибудь… — Апчара уже не кричала, а визжала и плакала.

Но нечем было выстрелить в танки, и некому было командовать людьми. Командир эскадрона лежал в щели мертвый, придавленный землей. Никто не взял на себя в эту минуту смелость командовать остатками третьего эскадрона.

Апчара умоляла стрелять, и всем казалось, что визжит она бесконечно долго, как во сне, бесконечно долго, как во сне, подползают танки к высоте, а на самом деле все исчислялось секундами.

Безусый боец, совсем еще мальчишка, подобрал крупнокалиберный снаряд, обхватил его одной рукой и пополз навстречу танку. Он полз, намереваясь поставить снаряд под гусеницы, чтобы танк наехал на снаряд, надавил на боеголовку и подорвал сам себя. Когда до танка осталось несколько шагов, боец поднялся во весь рост, успел поставить снаряд свечкой, успел и крикнуть:

— Стоять насмерть!

Но никакого взрыва не произошло. Танк сделал круг на месте, смешал бойца с землей и, громыхая и исторгая пламя, ринулся прямо на Апчару. Она увидела над собой брюхо танка, сверкающие гусеницы с пятнами крови и кусками мяса, прилипшими к ним, и прижалась ко дну щели. Земляные стены поползли, сверху придавило темнотой, и в следующее мгновение Апчара покатилась по склону какой-то длинной горы, и снизу приближался и нарастал мощный шум Чопрака. Река взбухла, и надо было спасать телят. Кто-то кричал истошным голосом: «Чернушку, Чернушку спасайте, Чернушка тонет!» Потом вдруг все исчезло. Не стало ни Чопрака, ни телят, а стало просто темно и тихо…

…Как только Адамоков появился, Локотош тотчас послал его на курган.

— Передай им мой приказ отступить к хутору, как только стемнеет. А тебе особый приказ: приведи сюда Апчару. Тоже мне, нашлась Жанна д’Арк!

Приказ передать было не трудно, а вот Апчары Адамоков нигде не нашел. Где она, никто толком не знал. Была здесь, а куда делась — неизвестно. Наверно, опять убежала в тыл. В горячке боя никто не видел, как она убежала. Но один бронебойщик с искривленным ружьем, по которому проехался танк, показал Адамокову на следы гусениц, заваливших щель, и Адамоков прямо руками начал разгребать завал. Остальные бросились ему помогать. Действовать лопатами в узкой щели было несподручно, все разгребали землю руками. За бруствер летели тяжелые, окаменевшие от жары комья земли. Наконец показалась нога Апчары. Бронебойщик хотел потянуть за нее, но Адамоков не позволил. На счастье, голова Апчары оказалась в пустом пространстве. Девушку подняли наверх.

Адамоков приложился ухом к груди. Сердце билось…

— Клянусь аллахом, жива! — воскликнул бронебойщик. — Мы думали, ты отправилась к Солтану…

— Не говори глупостей.

Апчара глотнула воды.

— Где брат?.. Альбиян…

— Брат найдется, — обрадовался Адамоков. — Он в глубоком тылу. Его жизнь уже вне опасности…

Апчара не знала, что это значит. Как брат может оказаться где-то в глубоком тылу, когда батарея Альбияна совсем близко отсюда? Апчара еще не знала, что ее брат ранен, отправлен в санэскадрон, а оттуда в армейский госпиталь.

Тошнило. Кружилась голова, шумело в ушах.

— Пошли теперь, — улыбался счастливый Адамоков. — Жанна д’Арк — так назвал тебя капитан. Ты вела бойцов сюда, а теперь мы поведем тебя.

Апчаре помогли встать на ноги, но стоять не было сил. Ее хотели взять на руки — не позволила.

— Не надо. Я сама…

Адамоков и бронебойщик повели девушку под руки.

Бронебойщик не расставался со своим похожим на коромысло ружьем.

— Ничего. Буду стрелять из-за угла.

Сгущались сумерки. Наступила непривычная тишина. С разных сторон потянулись к хутору горстки уцелевших людей. Они тащили на себе пулеметы, разобранные минометы. Артиллеристы вели измученных лошадей. Четыре лошади с трудом тащили одно орудие.

Курган, названный именем Солтана Хуламбаева и стоивший такой крови, тонул во тьме. Как всегда, то там, то здесь в небо взлетали осветительные ракеты. Немцы все еще думали, что перед ними притаился противник. Они все еще боялись, как бы опять в их боевые порядки не затесались автоматчики.

Локотош на всякий случай выставил боевое охранение вокруг хутора, куда стягивались остатки полка.

НА МОСТУ ЧЕРЕЗ САЛ

Хутор наполнялся людьми, повозками, лошадьми, артиллерийскими упряжками. Вокруг колодцев создалась толчея. Жажда мучила не только животных, простоявших не одни сутки без воды и корма, но бойцы сначала поили лошадей. Казалось, лошади превратились в цистерны, которые наполнить водой невозможно. Они дрожали, били копытами от нетерпения, в ведро лезло сразу несколько морд, вода расплескивалась. В колодцах вода не успевала накапливаться. Ведра скребли о пустое дно. Люди за эти дни как бы разучились говорить громко, но, встречаясь, не могли удержать восторга и удивления.

— Ты жив?! Вернулся из ада!

— Не побывав в аду, не оценишь рая.

— Вот мы в раю. Вода, тишина.

Люди наперебой рассказывали друг другу о погибших и раненых, о тех, кто чудом остался жив. Пошла гулять легенда об Апчаре, которая завернула бегущих бойцов назад и удержала высоту. Рассказывали, будто она из рук бойца вырвала автомат, а взамен швырнула ему юбку: «Вот твоя одежда, трус!» Добавляли, будто Апчара неслась в дыму и пыли на коне, и немцы, восхищенные ее бесстрашием, не стреляли в нее.

У колодцев говорили и о другом. Арестован человек, которого будут судить за то, что побежал с поля боя.

У школы толпились люди. Командиры подразделений волновались. Долго сидеть нельзя, а приказа об отступлении все нет. Немец узнает, что позиции оголены, — бросит вдогонку танки. Обстановку никто не знает. Где наши и где противник? Кто сосед справа и слева? Где занять оборону? Время идет, рождаются противоречивые слухи. Приехавший из штаба дивизии офицер не привез ничего, кроме непроверенных сведений о калмыцкой дивизии, которая, избегая окружения, повернула на юг, в то время как кабардино-балкарская должна отходить на северо-восток. Теперь в кавкорпусе остались только дивизия и отдельный полк. И самая тяжелая весть: немцы достигли гор. Теперь не скоро попадешь домой, думал каждый.

Адамоков был один из немногих, кому не надо было заботиться о лошади. Его трофейный мотоцикл стоял наготове. В люльке уложены мотки кабеля, коммутатор, телефонные аппараты, инструменты. Оставлено место для Апчары. Они вдвоем уселись около мотоцикла. Адамоков раздобыл флягу воды. «Для Апчары», — сказал он, и ему налили полную флягу.

Напившись, люди почти мгновенно засыпали. Не успевали даже доесть свой сухой паек. С сухарем в руке, с недожеванным сухарем во рту, изнуренные бойцы валились на землю, и для них не было уже ни недавнего боя, ни ночной тревожной степи, ни завтрашнего, может быть еще более тяжелого дня. Только за хутором боевое охранение не имело права на сон.

Лошади спали стоя. На горизонте вспыхивали светлячками немецкие ракеты. Значит, немцы еще не знают, что дивизия оставила оборону и отошла. Теперь самое время бы в темноте уйти на новый рубеж обороны. Никто и ничто, кроме темноты, не прикроет отступающих кавалеристов. Авиация немцев только и ждет, как бы настигнуть войска на марше и перемолотить, смешав со степной землей. Самое время теперь уйти бы. Но приказа нет, и бойцы спят, не дожевав свои сухари, а ночь уходит с каждой драгоценной минутой.

Локотош сам вскочил бы на мотоцикл и помчался бы в оперативный отдел дивизии. Но где их теперь найдешь? У кого спросить? Получится как с тем немецким офицером, который заплутался и сам приехал к нам в плен.

Не спал и комиссар Доти Кошроков. Бродил по подразделениям меж спящих бойцов и, если находил неспящих, расспрашивал о делах, о боевых подвигах, совершенных в эти дни, выяснял потери, подбадривал. Данные о подвигах ему нужны были для политдонесений и для «молний». С этой же целью он искал Апчару. Уж ее-то подвиг украсил бы политдонесение комиссара Кошрокова.

Апчара в это время думала о своем брате. Сначала она не поверила, что Альбиян ранен и отправлен в тыл, но Адамоков рассказал все подробности, и пришлось поверить.

Оказывается, тот самый немецкий танк, который засыпал и заживо похоронил Апчару, прорвался и к минометчикам. У Альбияна не было никакого противотанкового оружия. Он приказал сделать связки гранат. Выяснилось, что гранат на батарее осталось всего три штуки. Связали их, и Альбиян взял связку себе. Остальным он приказал встретить огнем пехоту, если она появится вслед за танком. Надвигающееся чудовище «танцевало», избегая огня, виляло орудием, выбирая жертву, строчило из пулемета, а увидев минометные позиции, вздрогнуло, словно обрадовалось такой находке, выпрямило свой путь и готовилось прогромыхать над «самоварными трубами», торчащими из минометных окопчиков.

В ту же секунду Альбиян поднялся над бруствером со своей связкой. Он выбирал место в танке, куда бы бросить гранаты, выбрал правую гусеницу, успел размахнуться и метнуть их. Раздался взрыв. Танк пошел на левой гусенице по кругу и, таким образом, на несколько секунд отвернулся от Альбияна. Лейтенант воспользовался этим, вскочил на танк и набросил плащ-палатку на его смотровые щели. Башня ворочалась под Альбияном вправо и влево, и он приготовил лимонку, которую по совету комиссара берег для себя. Сейчас откроется люк, и лимонка полетит в глубину танка, и в его стальных недрах произойдет взрыв…

Пулеметная очередь другого танка остановила схватку человека с танком. Альбиян сполз, сраженный двумя пулями. Минометчики оттащили своего командира, а потом сами стали забрасывать «ослепленный» танк всем чем могли. Полетели бутылки с горючей жидкостью, даже мины. Танк взорвался.

— Твой брат хотел оседлать танк. — Адамоков восхищался подвигом Альбияна, а кроме того, ему хотелось сказать приятное Апчаре, чтобы подбодрить ее. — И оседлал. Сразу видно — твой брат. Не ослепи он танк — худо было бы. Р-р-раз из всех стволов — нет минометчиков. Вот семейка! Брат достоин сестры.

— А-а. Вот где они. — Из темноты вышел Доти. — Ну, Жанна д’Арк, видела «молнию»? На, погляди. Не хватает твоего портрета. — Комиссар протянул Апчаре небольшой листок — серую тетрадную обложку. — Хочешь на память? Редактор дивизионки сказал: напечатает. Комсорг полка выпустил. Жаль, темно, не прочитаешь. Тут и стихи есть… Как ты сказала: если мужчин не стало, чтобы защищать женщин, то есть женщины, чтобы защищать мужчин?.. Молодец!

— Мужчины, вперед, трусы, назад! — добавил Адамоков. — Не придумаешь сразу. Так ты кричала?

— Я не помню!

Комиссар присел.

— Не сомневаюсь — быть нам гвардейской. Гвардии рядовая Апчара! Ничего звучит. А?

— Гвардии вольнонаемная, если так.

— Откуда ты взяла?

— Локотош так называет ее, когда рассердится…

— Никаких вольнонаемных. Мы уже представили тебя к награде как рядовую. Только обмундировать как следует не смогли. Обстановка позволит — сошьем армейскую форму, как в лучшем ателье. По фигуре, складочки не будет. О брате не волнуйся. Он уже в армейском госпитале. Сам проверял. Чувствует себя сносно. Две пули навылет: одна в правый бок, другая под ключицей прошла. Жив будет наверняка. В строй вернется…

Артиллеристов осталось раз-два и обчелся. Два орудия. Стояли насмерть. Два танка — цена их жизни. Дрались зло, со слезами негодования на глазах…

— Вы там были, товарищ комиссар?..

— Сражались вместе. Подносил снаряды. Больше не мог помочь им ничем.

— И остались целы? Поразительно! Неужели правду говорят?..

— Что?

— Что вы завороженный. Пуля не берет.

Комиссар засмеялся.

— А тебя? Тоже не берет! Смелого пуля боится, смелого штык не берет. А мы с тобой не из трусливого десятка.

— И Адамоков тоже. А что слышно там? — Апчара кивнула головой куда-то неопределенно, куда-то туда, в темную ночь, но комиссар понял. Наигранная веселость исчезла с лица.

— Ничего хорошего не слышно. По сводке Совинформбюро трудно судить. Сводки старые, до нас доходят поздно… Кругом неразбериха. Мы — небольшой участок и то разобраться не можем. А Москве надо разбираться во всех фронтах. Посидите, отдохните пока…

Уже рассветало, когда приехал долгожданный офицер связи с пакетом. Локотош разорвал конверт, как бы вымещая всю свою злобу на бумаге. Приказ комдива предельно краток: «под покровом темноты» двигаться к Маратовке и занять оборону на юго-западной окраине райцентра.

— Где же теперь возьмем ночную темноту? Проспали! — в сердцах сказал Локотош. — Поднять полк по тревоге!

Через полчаса вытянулась длинная цепочка верховых, повозок, пеших. Нестройную колонну замыкали грузовики и среди них — трофейный мотоцикл. Апчара удивилась, когда полк вышел на дорогу. Она не думала все же, что уцелело столько людей. Конечно, если сравнить, сколько было всадников в полку в тот день, на параде прощания, то сейчас…

В небе появилась «рама».

В колонне заволновались. Локотош приказал рассредоточиться и двигаться быстрей, чтобы успеть прийти к месту раньше, чем «фокке-вульф» вызовет авиацию. Полк рассыпался по степи. На дороге остались только повозки и машины. Все с тревогой следили за «воздухом». Маратовка уже рядом, в излучине реки Сал. Конники кое-где попытались перейти реку вброд, по река оказалась глубокой, с обрывистыми берегами. Перейти на ту сторону можно только по мосту.

Солнце уже припекало. Выгоревшая степь дышала жаром. Последние дни июля выдались особенно знойными. Лишь над рекой можно было заметить узкие полоски зелени. В степи трава давно превратилась в порошок, злой, как махорка.

Вдруг впереди что-то застопорилось. Колонна, растянувшаяся в пути, постепенно стала сжиматься, как мехи гармошки. Головные остановились, а задние продолжали нажимать на передних. Локотош бросился вперед. Причина задержки оказалась неожиданной. На мосту через Сал застрял танк. Пробовали взять его на буксир — получилось еще хуже. Танк сгреб настил и провалился одним боком. Танкисты и кавалеристы чертыхались и матерились самыми последними словами, но это не помогало.

Командиры суетились, кричали, шумели, а войско между тем скапливалось у моста, как текучая вода у внезапной преграды. Каждую минуту надо было ждать вражеской авиации, и тогда началась бы у реки Сал настоящая мясорубка. Локотош, не дожидаясь, пока танк стащат с моста, приказал конным и пешим переходить реку вброд кто как может и быстрее занимать оборону. Сам он первым бросился в реку с обрывистого берега, чтобы увлечь за собой других, но пример получился неудачным. Во время прыжка Локотош вылетел из седла и оказался под лошадью. Лошадь стала барахтаться в воде и ногой ударила капитана в бок. Хорошо, что была не кована. Локотош, наглотавшись воды, выплыл на поверхность, и оказавшиеся рядом бойцы подхватили своего командира полка.

Апчара сидела одна в мотоцикле, потому что Адамоков пошел на мост. Доти Кошроков увидел ее.

— Ты чего здесь? Иди перебирайся на ту сторону. Пешие все перебираются. Адамоков потом догонит, когда освободят мост.

Пешим действительно оказалось проще всех. Они пробирались по мосту мимо танка, некоторые даже через него и на другом берегу уходили все дальше от опасного места. Апчара поступила точно так же.

Между тем конники метались перед мостом. Лошади не хотели прыгать с обрыва в воду, их толкали сзади, они падали вниз головой, потом, барахтаясь, выплывали, с трудом выбирались на противоположный берег. Некоторые лошади не всплывали.

Локотош, бледный и мокрый, торопил, торопил оставшихся на берегу. Вспененная вода в реке пахла конским потом.

Комиссар предложил сбросить танк в реку, но майор-танкист набросился на него:

— Сбросить в реку боевую технику, чтобы освободить дорогу повозкам?! На повозках против немецких танков поедешь?

— А если он мешает нам занять рубеж обороны? Это надо не только мне! Вам и самим пора быть где положено…

— Пора, так иди. Нашелся лихач. Боевую технику в реку! Видать, все разбросал, на повозку пересел…

— А ты смотри, как бы не пересел на скамью подсудимых…

Танкисты на буксире потащили злополучный танк. Стальная махина гусеницами сгребла с моста весь настил. Танк повис на стальных тросах, орудие уткнулось в воду.

В конце концов произошло то, чего боялся Локотош. Немцы обнаружили опустевшие окопы и по свежим следам двинули свои танки. Они шли двумя колоннами на райцентр, чтобы не дать полку закрепиться на новом рубеже и первыми ворваться в Маратовку. Это им удалось.

Все те, кто успел пройти по мосту пешком, и все те, кто перебрался через реку вплавь, не достигли еще окраины райцентра, как увидели, что с другой стороны к райцентру широким фронтом через перезревшую пшеницу идут немецкие танки. Они пока не стреляли, потому что конники не вышли еще на рубеж обороны и не обнаружили себя. Но получалось, что колонна наших войск движется навстречу стремительным вражеским танкам.

Локотош приказал рассыпаться по домам и огородам станицы, чтобы хоть как-нибудь встретить немцев и сдержать их, хоть на сколько-нибудь минут, и крикнул Апчаре:

— Беги к мосту, скажи им: танки! Пусть поддерживают нас огнем. Мы будем биться. Потом сядешь на мотоцикл. Там Доти Кошроков. Будь рядом с ним.

Локотош не потому послал Апчару к мосту, что не нашел другого связного, а потому, что у моста сейчас оказалось безопаснее. Там все-таки пушки, а здесь ничего нет, кроме гранат, и можно было предугадать, чем и как закончится этот бой.

Апчара понеслась к мосту, в то время как люди начали разбегаться по станице. Прежде чем спрятаться самим, надо было прятать еще лошадей. Конники затаскивали их в сараи и даже в дома. Немцы, как видно, не заметили еще движения на улицах станицы, но на всякий случай открыли по ней огонь. Лошади, хорошо уже знавшие, что такое артналет, начали метаться и шарахаться. От станицы к реке потянулись машины и повозки чьих-то тылов, оказавшихся с вечера в райцентре, и около моста началась настоящая неразбериха. Тут-то и послышался гул немецких бомбардировщиков.

Комиссар приказывал рассредоточиться, но его команды никто не слышал. А может быть, никому не хотелось уезжать от моста в степь на два или на три километра. Доти вскочил на трофейный мотоцикл и сказал Адамокову:

— Заводи, шуруй по этому базару.

— Есть заводить.

Они ездили на мотоцикле, пронизывая «пробку» в разных направлениях, лавируя между повозками и машинами, и Доти, стоя в люльке, кричал:

— Рассредоточиться в радиусе трех километров! Рассредоточиться в радиусе трех километров!

Апчара не сводила глаз с приближающихся бомбардировщиков. Повозки, машины, танки, орудия — все сразу пришло в движение, все бросилось врассыпную.

Не надо было теперь ездить на мотоцикле и каждому кричать на ухо.

Адамоков считал, что пора подумать и о своем спасении, но Доти действовал иначе. Он приказал Адамокову переждать где-нибудь бомбежку, а сам побежал к мосту. Танк, из-за которого полк оказался расчлененным, наконец-то сбросили в реку. Из воды торчало орудие.

Первые бомбовые удары уже сотрясли воздух, когда Доти повел людей в райцентр и приказал разобрать бревенчатый дом. Бойцы действовали быстро, энергично. Сам комиссар залез наверх и начал разрушать крышу, сам же он потащил первое бревно к реке. За какой-то час можно было бы починить мост, и тогда танки пошли бы на помощь Локотошу. Но немцы увидели людей, суетившихся на мосту. Посыпались бомбы, и все полетело в реку. Под левую лопатку Доти впился горячий осколок, но он не остановился, а взялся разбирать следующий дом.

Мост кое-как навели. К этому времени немцам удалось разбить два танка. По полю носились взбесившиеся лошади, волоча за собой полуразбитые повозки. Загорелись машины со снарядами, люди разбегались от них в разные стороны.

В грохоте бомб и снарядов, выстрелов из орудий слышится ржание лошадей, отчаянные вопли раненых, зовущих на помощь. Апчара ловит эти крики, вскакивает, бежит на помощь. Сидит боец. Смотрит обезумевшими глазами на исковерканную осколком ногу. Умоляет приподнять его, чтобы бомба могла добить. Апчара успокаивает, хочет перевязать ему ногу.

— Не надо! Убей! — вопит раненый. — Убей меня! Убей, сестра!..

Апчара только дотрагивается до ноги, а раненый теряет сознание, падает навзничь. Чем помочь ему? Да ничем. Нужна немедленная операция.

Апчара ползет дальше. В луже крови лежит огромный мужчина. На лбу испарина. Старшина, заросший бородой. Рядом повозка, лошади убиты, одна еще дышит. Раненый корчится на левом боку. Увидев девушку, взмолился:

— Не трогай меня, девушка. Умоляю, не трогай! Только помоги мне лечь на подводу.

— Я не трону. Дай посмотреть твою рану.

— Нет, нет! Дай мне глоток воды и положи на подводу…

Апчара приподняла гимнастерку, обильно пропитанную кровью. Рана большая. Ниже правой лопатки в тело впился осколок величиной с пятак. Сочится кровь. Апчара мигом выхватила осколок, как выхватывают из огня горячий уголь. Раненый вскрикнул.

— Вот и все. Бери на память. — Апчара протянула красный от крови осколок раненому. — Теперь перевяжу — и на повозку…

По мосту пошли танки. Два, поближе, так и остались торчать недалеко от моста. Немцы отбомбились. Едва они повернули на запад, показался комиссар. Он искал Адамокова и Апчару, на мотоцикле объехал поле, усеянное догорающими машинами, повозками, убитыми лошадьми. Он призвал всех живых и уцелевших двигаться дальше. Доти нашел мотоцикл, но Адамоков убит.

За рекой на улицах казачьей станицы кипел бой, горели дома. Тянулись вереницы беженцев.

Немецкие танки торопились «по горячим следам». Они мчались без артиллерийского прикрытия и сопровождения пехоты. Они рассчитывали на внезапность и быстроту, к тому же танкисты видели издалека, как авиация «домолачивает» колонну, застигнутую на марше. Они летели с открытыми люками, навстречу легкой победе. Наконец-то им удастся опрокинуть в реку полудиких кавказцев. Для них не было сомнения, что главные силы уже за рекой, где авиация непрерывно «клюет» добычу…

Локотош успел поставить задачу подразделениям, определить, кому какой дом или огород занять, указал на кирпичный домик с подвалом, где будет находиться он сам. Предупредил:

— Гранаты только для танков. Других средств у нас нет. Артиллерия за рекой. Танки там же. Залезайте на крыши, чердаки, чтобы верней ударить по кумполу. Ружейно-пулеметный огонь берегите для пехоты. За танками сразу или позже пойдут автоматчики. В Маратовке мы устроим для немцев ад. Пусть попляшут. Их защищает броня, нас защищают родные стены. Не бойтесь танков. Вспомните командира батареи. Оседлал же он танк. Ничего! Жив остался. Танк слеп. Тем более на узких улицах.

— Эх, будь неладен тот танк. Залег на мосту — ни туда ни сюда.

— Ничего. «Карманная» артиллерия есть. Стены домов нам защита. Держитесь.

Локотош тут же послал связных к соседям, которые успели занять оборону, чтобы наладить взаимодействие, установить контакт, а главное — предупредить их, что у Локотоша, кроме «карманной», никакой артиллерии нет.

Немецкие танки словно знали, где слабое место, и шли прямо на Локотоша. Громыхая и лязгая гусеницами, они неслись к станице, стараясь спрятаться за домами, потому что соседи Локотоша начинали уже постреливать, прикрывая огнем его участок. С чердаков окраинных домиков полетели в танки первые связки гранат. Танки таранили и разворачивали глинобитные домики, поднимая облака пыли. Один из них загорелся.

— С хромой волчицы и щенок шкуру спустит. Добивай его, добивай! — кричал Локотош, хотя голоса его никто не мог услышать.

Немцы открыли люк. Голова показалась и снова провалилась в глубину танка, потому что по танку брызнула пулеметная очередь.

Вслед за танками показались и автоматчики.

— Подпустить ближе, — командовал Локотош. — Стрелять в упор, торопиться некуда.

Но тут произошло неожиданное не только для немцев, но и для Локотоша. По наведенному кое-как мосту пошли наконец уцелевшие от авиации танки, полковая артиллерия, минометы. С остатками войска шел раненый комиссар Доти Кошроков. Локотош воспрянул духом.

ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА

О, если бы все это было сном, от которого просыпаешься! Апчаре снились иногда тяжелые сны. Сделается трудно дышать, навалится скала, придавит острым углом, ни вздохнуть, ни пошевелиться. А то еще часто во сне ее преследовала отвратительная старуха. Хочешь убежать от нее — не бежится, и вот уж старуха протягивает свои костлявые руки, хватает Апчару за одежду и за волосы, Апчара кричит и просыпается от собственного крика.

А в домике тихо. Посапывают доярки, ее подруги. С вечера их никак не уложишь спать, а утром никак не добудишься. Спят они на узких койках по двое. Обнялись поневоле, как с любимыми. В окне виднеются снежные горы. Их вершины вспыхивают розовым цветом. И это первая весточка утра, нового дня. В хлевах мычат коровы. Они лучше доярок знают, что пора просыпаться и начинать день. Со своим мычанием они не опаздывают ни на минуту. Требуют, чтобы допустили к ним телят. Телята неуклюжие, суетливые, смешные, но в суете ни один не спутает свою матку с чужой коровой. По запаху молока, наверно, узнает.

Доярки начинают шевелиться во сне, и оказывается, нет никакой ужасной старухи, потому что это был только сон.

А от этого кошмарного сна нельзя проснуться. Вчера погиб добрый Адамоков, мастер на все руки. Все время он говорил Апчаре: «Больше всего боюсь оказаться без вести пропавшим. А ведь на поле боя всегда один. Ищу, где кабель порвался, кто меня видит, кому я нужен? Ушел — не вернулся. Вместо похоронки мать получит извещение: «Ваш сын пропал без вести». А меня, может, даже похоронить забудут. Но ты, Апчара, запомни: связист не может пропасть без вести. — И шутливо добавлял: — Он сам весь из вестей состоит…»

Вчера он хотел наладить связь между двумя берегами, протянуть провод к Локотошу, засевшему в станице. Но и десяти шагов не сделал от своего мотоцикла, как бомбовый осколок разворотил ему половину груди… Апчара сама похоронила его. Перешла еще раз через мост, нарвала цветов в палисаднике, положила на свежую могилу.

Проснуться нельзя, и продолжается страшный сон. Солнце медленно тянется к горизонту. «Да садись ты скорее! — хочется крикнуть Апчаре. — Закатывайся, пока снова не налетели немцы».

Но бой в станице уже затих. Отовсюду выползают люди, повозки. Бродят по полю, ищут своих. Конники выстрелами из пистолетов добивают еще живых лошадей, барахтающихся в крови. Кони умные. Добивают одну лошадь, другая прячет голову, сует ее под хвост мертвой, лежащей рядом. Из выпуклых воспаленных глаз текут чистые слезы. Бедный Бекан! Ему поручено сберечь элиту кабардинской лошади, а сколько здесь погибает этой элиты!

Апчара присела у мотоцикла. С заходом солнца далее в станице из подвалов вылезли жители, появились дети. Бойцы из уст в уста передают приказание Локотоша: приготовиться к маршу. Отходим дальше.

От Локотоша пришел боец. Капитан так и сказал ему: найти Апчару живую или мертвую и ждать его. Боец был рад, когда увидел Апчару, не потому, что выполнил приказ командира, а потому, что смертельно устал и двигаться дальше не мог. Присел у мотоцикла и тут же заснул, повалясь на бок. Он спал в такой неудобной позе, что Апчара хотела ему помочь, да не знала, надо ли тревожить.

Из Маратовки потянулась живая колонна остатков полка. Все пешие. Всадника ни одного. В колонне одно-единственное орудие и два миномета — вся артиллерия…

Апчара сразу узнала Локотоша но его палке. Он по-прежнему хромал. Даже, кажется, больше прежнего. Падение в реку не прошло даром.

Конечно, в реку падали и потомственные джигиты, но Локотош ведь только волею случая попал в кавалерию. Ему бы танк, тогда он чувствовал бы себя по-настоящему «на коне».

Апчара поняла, зачем капитан ищет ее, «живую или мертвую». Ему необходим мотоцикл, потому что теперь он не сядет с больной ногой на коня. Да и коней уже нет. Вошли в райцентр на лошадях, а вышли оттуда пешими…

На единственной повозке, из которой торчал ствол миномета, лежал комиссар. К осколку, впившемуся ему под левую лопатку, добавилось пулевое ранение в грудь. Пуля пробила легкие и вырвала бок. С трудом удалось остановить кровь. Комиссар временами терял сознание.

Рядом с этой-то повозкой и шел, опираясь на палку, капитан.

Апчара побежала навстречу Локотошу.

— Ты жива, Чарочка-Апчарочка! Вот спасибо! — На его лице сквозь страдание и боль появилась улыбка. — А то видишь, мы…

Апчара не поняла, за что ей «спасибо». Разве она выбирала себе судьбу?!

— Доти! Убит?

— Тяжелый… Надо бы срочно в госпиталь…

Доти страдал. Лицо покрылось капельками пота. Подбородок вытянулся. В щетине на ввалившихся щеках запеклась кровь, смешанная с глиной и паклей. Гимнастерка превратилась в клочья. На ране вместо бинта разорванная нижняя рубашка. Поверх лоскутов ремень, обыкновенный, брючный.

— Адамоков… — Апчара всхлипнула.

— Убит?.. Это худо… Очень. Ах, как не повезло… На него была вся надежда. Он отвез бы комиссара в санэскадрон. Без врачей Доти не протянет и трех часов… Хорошо если кто-нибудь из уцелевших умеет водить мотоцикл.

Локотош опросил уцелевших бойцов. Не нашлось ни одного мотоциклиста. Отправить комиссара на повозке? Когда доедет? До санэскадрона наберется километров двенадцать.

Локотош собрал командиров. По карте объяснил, куда двигаться. Взобрался на повозку и с высоты показал рукой на полевую дорогу, уходящую во мглу.

— Идти прямо. Никаких привалов, пока не соединимся со штабом дивизии. За ночь мы должны оторваться от противника, чтобы собрать рассеянные подразделения и привести их в порядок. Мы с Апчарой на мотоцикле отвезем комиссара. Постараюсь встретить вас на дороге минут через сорок. Не более. Иначе ничего не получается. Нельзя нам комиссара терять. Он дорог не только мне…

— Ясно, товарищ капитан.

— За сорок минут ничего не случится.

— Немец тоже не дурак мало-мало дрыхнуть…

Апчара кое-как, чуть ли не верхом уселась в люльку мотоцикла, в которую с большим трудом уложили комиссара. Доти стонал, вскрикивал, что-то бормотал в бреду. Лицо его оставалось странно спокойным, словно он приготовился к атаке.

Мотоцикл долго не заводился. Каждый толчок на педаль причинял раненому боль и страдания. Приходя в сознание и снова теряя его, он бормотал полусвязные слова:

— Ноша… Давит на плечи… Задаток. Донесу… Оставьте меня… Степь… Ноша на спине… Тихо… Хорошо… Не надо никуда. Донесу…

Никто не понимал, что за ноша у комиссара на спине и куда он ее несет. Апчара платком вытирала пот со лба комиссара, старалась остановить струйку крови, сочившуюся из-под повязки.

— Тяжело тебе, комиссар. Потерпи, дорогой, потерпи…

Доти не слышал слов Апчары и продолжал говорить о своем:

— Приказ… Устояли. Мы стоим. Подкова сломалась. Сломалась подкова счастья. Железо ломается, а мы стоим. Спасибо, друзья. Назад ни шагу. Бить. Убивать! Огонь! Назад! Апчара? Кто? Это ты, Апчара? Ты здесь? Дай мне руку, Апчара… Расскажи… Передай… Узиза… Я не струсил… Скажи…

Прибежал боец.

— От танкистов уходит машина с ранеными. В госпиталь!

Локотош сам настроился везти комиссара, но раненому удобнее в машине, да и верней. В кузове свеженакошенная пшеница. Мягко. Среди раненых оказался и тот майор-танкист, с которым утром ругался Доти.

— Не поругаются? — не утерпел капитан, когда Кошрокова положили рядом с майором.

Грузовая машина скрылась во мгле. Пошли и остатки полка. Мотоцикл погрузили в повозку. Локотош с Апчарой пошли пешком вместе с колонной. За ночь прошли километров тридцать. Хорошо, что комиссара отправили в госпиталь. Если бы Локотош сам повез его на мотоцикле, ничего бы из этого не получилось. Тылов дивизии не оказалось там, где они должны были быть. В полночь колонна вошла в хутор Соленый, но он был пуст. Локотош посмотрел на карту. Следующий населенный пункт — совхоз: несколько десятков домиков. До него километров пятнадцать, а может быть, и все двадцать.

Шли молча, только Локотош временами поторапливал колонну. Теперь и Апчара поняла, что значит оторваться от противника.

Ноги сами шагали и шагали, а в голове шла своя жизнь. Апчара с грустью вспоминала, как разучивали на ферме кулачный бой. «Левая, ударь, правая, ударь», смешно и хочется плакать. А как теперь там? Неужели немцы дошли до Чопракского ущелья? Тогда что стало с мамой, с Ириной, с Даночкой? Чока эвакуируется. Бекан угонит своих лошадей. Успели или нет скот спустить с гор? Кулов все время говорил о плане эвакуации, будто бы составленном заранее. Апчара хорошо помнит все эти заседания. Боже, боже, неужели немцы дошли до Кавказа? Ведь, если подумать, заседали совсем недавно. Словно только вчера прощалась с матерью. Хабиба и слышать не хотела об эвакуации. «Куда я пойду, безъязыкая? Кому нужна?» Но главная причина не в языке. Хабиба ни за что не бросит могилу отца. В ауле найдутся люди, которые, чтобы выслужиться перед немцами, захотят надругаться над могилой партийного человека, да и свести личные счеты. Но Хабиба этого не позволит. А что она сможет сделать? Придут немцы, доберутся и до нее. «Большевистская наседка». Смертью ее не запугаешь. «Смерть мужества не отнимет» — это ее поговорка. Еще в тот день, когда хоронили отца, она просила, чтобы оставили ей место рядом с его могилой. Теперь она постучится в стенку, и муж откликнется:

«Ты уже здесь, Хабиба?»

«Догнала тебя. А ты думал, не догоню?»

За своими мыслями Апчара не заметила, как рассветало в степи. Никаких селений вокруг не предвиделось. Локотош с тревогой поглядывал на порозовевшее небо. Оно пока было чистым. И правда, «оторвались».

Локотош раскрывал планшетку, глядел по карте, правильно ли ведет полк. Люди едва тащились, но капитан боялся остановить их и предоставить хоть пятиминутный привал. Лягут — и не поднимешь.

— Подтянись! — скомандовал капитан, и его команда перебегала из головы колонны в хвост: «Подтянись!», иногда слышалось, как боец ободрял другого бойца:

— Ну, что размяк! За хромым капитаном не поспеваешь.

Судя по карте, вошли в пределы Калмыкии. И точно, когда в стороне от дороги показался колхозный ток, солдаты увидели, что на току работают калмычки. Колхозницы работали полуголыми, в одних только трусах. Усталые бойцы оживились. Горцам, привыкшим к тому, чтобы женщины закрывались как можно больше, такая картина была в диковинку. Шутили, острили плоско и грубо, но все же с нотками одобрения.

— Во работают! Во дают! На совесть. Хлеб — фронту. Только кому достанется.

— Хлеб — ладно. Сами не достались бы кому зря.

— А они голенькие…

— Прекратить шутки! — командовал Локотош и пояснял больше для Апчары: — А кого им стесняться в степи? Ни одного мужчины. Надо бы подойти расспросить дорогу.

Женщины на току нисколько не смутились, когда к ним подошел боец, посланный капитаном. Боец смущался гораздо больше калмычек и старался не глядеть на них, пока ему объясняли дорогу в совхоз.

Встреча с калмычками встряхнула и оживила бойцов. Колонна пошла живее. Успокоился и Локотош. Раз колхозницы так мирно работают на току, значит, немцы сюда еще не дошли. А вскоре из-за пшеничного моря вынырнул небольшой поселок.

Оказывается, и штаб дивизии и остатки других частей уже расположились в поселке. Не хватало только полка капитана Локотоша. Комдив был рад, что и этот полк догнал их. На радостях дал на отдых целых шесть часов. Но все равно не все сразу легли отдыхать. Печальным рассказам и горестным расспросам не было конца. Сколько осталось живых — никто еще не знал. Кавалерия без лошадей. Хорошо, что удалось захватить несколько трофейных грузовиков. Без них не очень-то «оторвешься» от противника. Была захвачена исправная походная кухня. Теперь в ней варились щи с бараниной. После щей все заснули.

…Апчара с трудом разомкнула глаза и увидела, что остатки дивизии построены. Она готова была проспать трое суток, не проснулась ни разу, хотя вокруг гудели машины, шумели люди. Должно быть, кто-то все-таки ее разбудил. Увидев общее построение, Апчара подумала, что хотят пересчитать, сколько осталось в строю. Поправляя волосы, она пошла к минометчикам, стоявшим на левом фланге. Она тянулась к ним душой, потому что с ними воевал любимый брат Альбиян. Если бы ей сказали: «Где хочешь служить?» — Апчара без раздумья сказала бы: «В минометной батарее».

— Приказ Сталина будут читать, — высказал кто-то предположение.

— Читали же в окопах.

— Читали! Ни шагу назад. А ты сколько за ночь отмахал?

— А ты как оказался рядом со мной?

Перед квадратным домиком, крытым шифером, в две шеренги стояла дивизия. Сейчас пересчитают всех, и опять в дорогу. Она стала в первую шеренгу, чтоб обязательно сосчитали и ее.

Разговоры в строю прекратились. Из квадратного домика вышел полковник, командиры, политработники. Увидев их, Локотош зычно скомандовал: «Смирно! — и доложил: — Товарищ полковник, дивизия по вашему приказанию построена!»

Полковник сделал несколько шагов вперед. Он был напряжен, мрачен и суров.. Апчара никогда еще не видела его таким. Он волновался и никак не мог начать речь, не мог поднять голову, чтобы посмотреть в усталые, измученные боями лица солдат и командиров. Обеими руками комдив тянул вниз ремни портупеи, будто хотел вытянуть из себя ту мысль, которая не давалась ему.

— Чувство исполненного долга… перед Родиной… перед ликом гор… перед народом — самое чистое, благородное, возвышенное чувство. Тогда только ты можешь глядеть родным и близким в глаза, когда ты исполнил свой воинский долг, не запятнал лицо своего народа трусостью, малодушием, когда ты не прятался в бою, чтобы спасти свою душонку. Я старый человек, воюю вторую войну. В гражданскую войну я командовал взводом, в эту — мне доверили дивизию. Кабардинцы и балкарцы доверили мне своих сыновей с надеждой… — Голос комдива дрогнул. Полковник глядел под ноги. — С надеждой, что я если не всех, то многих приведу назад, к их невестам, женам, матерям и отцам. Их надежда не сбудется! Предстоит еще немало дорог. Наши потери невосполнимы. Мы должны смотреть правде в глаза. Мы будем терять еще своих друзей. Но мы полны решимости. Будем воевать до последнего бойца. Не мы, так другие увидят свет победы, не ваши родные и близкие, но родные и близкие других воинов дождутся своих…

Нам не повезло. Мы столкнулись с бронированным кулаком противника. Кавалерия против танков. Нам увертываться от удара не пристало. Мы приняли этот удар. И выстояли! Да, выстояли. Нанесли врагу урон… С чистой совестью мы можем сказать: мы стояли насмерть! Доказали своим примером: враг не так силен, как о нем думают. Мы сильнее духом, если он сильнее оружием. Против мощи духа оружия нет! Против любой брони есть оружие. Единственное, что подрывает дух воина, — это трусость. Она, как ржа, разъедает его. Поэтому трусости пощады нет…

Полковник сделал паузу, оглянулся назад и отрезал:

— Зачитать приговор!

Локотош заметил, как дрожат руки у полковника. Капитан знал своего комдива, бывшего офицера царской армии. Полковник никогда не ругался. Когда же ему хотелось выругаться, он вызывал своего адъютанта и говорил: «Напомни-ка ему родную матушку». Теперь Локотош не мог понять, что значит «зачитать приговор». Адъютант стоит рядом и молчит. Но теряться в догадках пришлось недолго.

Из подвала вывели человека, без ремня и головного убора, в рваной гимнастерке, стоптанных ботинках и линялых, выпачканных в глине обмотках. Двое бойцов с саблями наголо охраняли арестованного. Около них очутился Якуб Бештоев с листом бумаги в руке. Он был суетлив, словно торопился замести следы. Арестованный же держался спокойно. Сквозь черную щетину бороды проглядывала виноватая улыбка.

Апчара стояла далеко от всего происходящего, но все же она узнала и вспомнила, как двое бросились бежать с высоты в пшеницу, и один из них был этот боец, а другой — Апчара могла бы поклясться — был не кто иной, как Якуб Бештоев.

Теперь Якуб Бештоев со знанием дела и с выражением читал приговор. Долго перечислялись все анкетные данные осужденного. Сама же вина была изложена кратко:

«Струсил и бежал с поля боя без приказа командира… тем самым оказался презренным трусом, предателем Родины… изменил воинской присяге… заслуживает суровой кары…»

Осужденный был задержан и передан комендантскому взводу. Попался он в дни, когда пришел приказ, предлагавший беспощадно карать трусов, самовольно покидающих поле боя. Якуб Бештоев настойчиво предлагал прокурору расстрелять кого-нибудь перед строем для острастки других.

Но задержанный бежал из-под стражи на передний край, к защитникам «Солтана», чтобы там искупить свою вину и доказать, что он не трус (это смягчило вину подсудимого). По его следам пошел Бештоев, нашел его не сразу, а уже во время боя, в самый тяжелый момент, когда немецкие танки лезли на курган. Тут Якуб, уже потерявший надежду обнаружить беглеца, и наткнулся на него. Они знали друг друга. Беглец кинулся в пшеницу, Якуб помчался за ним.

Сначала Бештоев, преследуя беглеца, и сам спасался бегством, поэтому не кричал, не грозил оружием, пока они оба не оказались вдалеке от переднего края. Там боец остановился и сам подошел к Бештоеву.

Тогда Бештоев выхватил пистолет:

— Ни с места, сволочь!

Бештоев препроводил арестованного в комендантский взвод и доложил о выполнении поручения. Суд заседал долго. Бештоеву не удалось настоять на своем.

Зачитали приговор.

Наступила тишина. Апчара не все поняла, и ей хотелось узнать, что ждет этого человека, которому предъявили тяжкое обвинение. Может быть, его отправят домой, раз он по своей трусости не может воевать. Апчара с молодежной фермы в Долине белых ягнят однажды отправила домой девушку из-за того, что она боялась коров и в доярки не годилась. Ничего, все обошлось.

— Куда теперь его? — спросила Апчара Локотоша, оказавшегося рядом.

— В штрафную роту, — был ответ.

Апчара не знала, что значит штрафная рота, но промолчала.

ПРОЩАЙ, ДИВИЗИЯ

— Капитан Локотош! К комдиву!

Командиры и бойцы оживились. Значит, скоро в дорогу.

Около квадратного домика толпились штабники и хозяйственники. Всех интересовала сводка Совинформбюро, которую получил комдив. Не захватили ли немцы Нальчик?

Комдив красным карандашом рисовал на карте условные знаки, уточнял обстановку согласно только что полученной из штаба армии оперсводке. Он заметил Локотоша и вскинул голову:

— А-а, капитан. Прошу ознакомиться с обстановкой. Ты ведь в топографии собаку съел. На, читай…

Локотош протиснулся к столу, сразу же увидел надпись в верхнем углу: «По состоянию на первое августа…» Оглядел карту, мысленно перенесся от карты на местность, на просторы юга. От Ростова-на-Дону до Армавира все мало-мальски крупные города и населенные пункты обведены синим карандашом, то есть уже не наши. Огромная синяя стрела, загибаясь, нацелена на Сталинград. В излучине Дона все испещрено синими же кружочками. Вторая синяя стрела загибается в сторону Эльбруса.

— Обстановка ясна? — спросил комдив.

Все выпрямились, но не могли оторвать глаз от карты.

— Ясно, товарищ полковник, — глухо ответил за всех капитан.

— Если ясно, так слушай, голубчик. Мы прошли с тобой короткий, но трудный боевой путь. Ты показал себя достойным, волевым, знающим командиром. Я расстаюсь с тобой не без боли. Но ничего не поделаешь. Мы — солдаты… Разве не так?

Локотош напрягся. Он не мог понять, к чему клонит комдив.

— Так, товарищ полковник.

— Нам только что удалось связаться с командующим армией. Нашего корпуса уже нет. Калмыцкая дивизия отходит на юг. Чечено-ингушский полк в резерве командарма. Поэтому мы теперь непосредственно подчиняемся армии. Сколько осталось от дивизии — видите сами…

Полковник помолчал. Прошелся по комнате.

— Я получил приказ: выделить из состава дивизии усиленный отряд и направить его вот сюда, — комдив ткнул пальцем, — в Элисту — столицу Калмыкии. Предельно я могу выделить не более двухсот человек. Три орудия. Два миномета. Лошадей под седлом в дивизии осталось немного. Отдаю всех лошадей. Дам и грузовые машины… Мы тут советовались: кого же поставить командиром?..

Комдив поглядел на капитана.

— Готов, товарищ комдив.

— Не очень-то готов, голубчик… Рана у тебя не зажила. С палкой ходишь. Но… — полковник развел руками.

— И в седле не очень прочно сидит, — вставил кто-то, напомнив Локотошу, как он вылетел из седла при форсировании реки.

— Это прощается. Его дело — танки, артиллерия. Лошадь — наша стихия… Слушай дальше. Элиста — небольшой степной город. Его еще и городом-то трудно назвать. В нем нет крупных промышленных предприятий, которые могли иметь оборонное значение. Нет железной дороги. Город в стороне от магистральных дорог. Значит, противник не бросит сюда крупные силы. Они ему нужны для главного направления — для захвата нефти, свинца, молибдена, вольфрама на Северном Кавказе. Враг рассчитывает внести раздор, натравить горцев друг на друга, а пока они грызутся, завладеть богатствами всех народов. Короче, — полковник опять ткнул пальцем в карту, — я решил: во исполнение приказа командующего выбросить усиленный отряд с задачей — укрепиться на этих возвышенностях вокруг Элисты и удержать город до подхода главных сил. Ты самостоятелен во всем. Выступать немедленно. Каждая минута дорога. Немцы могут опередить. Поэтому до тебя я уже собирал всех командиров. Каждый из них уже знает, сколько людей он выделяет в твое распоряжение. Получай и — с богом!.. Сам понимаю, на трудное дело идешь. Для обороны города, каким бы маленьким он ни был, две-три сотни людей до смешного мало. Но больше дать не могу. Сколько нас осталось? Мобилизуй горожан. Подними всех на защиту своего городка. Действуй именем Родины, именем нашей победы. Покажи, на что способны воины, решившие стоять насмерть…

Комдив ласково взглянул на Локотоша, подал ему руку, другую положил на его плечо:

— Иди. Дай бог, чтобы мы встретились вновь.

— Хорошо бы. — Локотош хотел уже идти.

— Постой! Я хочу узнать твое мнение по одному делу… Комиссаром особого отряда назначается Якуб Бештоев. Решение не окончательное. Комиссар дивизии рекомендует его настоятельно. Считает, что Бештоев показал себя храбрым и мужественным воином в боях за Лысый курган. Что касается его звания — военный юрист третьего ранга, то это дело второстепенное. Важно, чтобы человек сочетал в себе достоинства политработника и строевого командира… — Комдив говорил, а сам не чувствовал в себе симпатии к этому человеку. Не нравился Бештоев и Локотошу. Но, с другой стороны, у капитана не было никаких оснований возражать полковнику.

— Не возражаю, — выдавил из себя капитан.

— Значит, и этот вопрос решен. Тогда за дело. Через час доложите о готовности особого отряда выступить в направлении Элисты.

— Есть доложить через час. — Локотош, уходя от комдива, старался как можно меньше опираться на палку. В дверях он столкнулся с Бештоевым.

— Ну что — по рукам?

— По рукам. Будем двумя лезвиями одного кинжала.

— Не подведу.

— Нам приказано через час доложить о готовности…

Все вопросы были решены, за исключением одного: как быть с Апчарой? Взять ее с собой в Элисту или оставить при штабе дивизии? Где опаснее? Где больше надежды уцелеть? Небольшой отряд для обороны города — это действительно «до смешного мало». Долго не продержишься. Где они возьмутся, главные силы, если вся армия истрепана в боях. Полковник не зря сказал: дай бог встретиться. Усиленный отряд уходил в Элисту, пожалуй, на верную гибель. Но и штаб дивизии остается не на курорте. Локотош решил: пусть Апчара выбирает сама.

Из разных частей и подразделений в распоряжение капитана уже прибывали люди. Химэскадрон в полном составе. Комендантский взвод. Хозчасть. Остатки других тыловых подразделений. Капитан только успевал записывать, откуда и сколько пришло людей, оглядывал боевую выкладку бойцов, проверял исправность матчасти, наличие боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Тыловики приходили с пустыми руками, без оружия. Надо было срочно вооружить их, распределить по подразделениям, грузовикам.

Якуб Бештоев побежал в совхозную библиотеку. Ему казалось, что придется подолгу сидеть в обороне и тогда он будет с людьми изучать историю партии. Значит, нужно достать в библиотеке хоть несколько экземпляров «Краткого курса».

— Так что ты решила: с нами?.. — спросил Локотош Апчару.

— Почему спрашиваете? Разве не хотите взять меня с собой?

— Я-то хочу…

— Куда вы, туда и я.

— Тогда собирайся. Поедем на грузовой. Там поставим и мотоцикл. При всех случаях люлька — твоя.

Апчара придумала себе план. От Элисты она с попутной машиной доедет до Прохладной, а там она уже найдет дорогу в Машуко. Не может быть, чтобы немцы овладели оборонительными линиями, которые строила вся республика почти полгода. Противотанковые рвы, железобетонные доты, дзоты, надолбы, ежи, волчьи ямы — чего только там нет. Апчара помнит. Наши обязательно должны занять там оборону, остановить врага, прикрыть Нальчик. Апчара вернется домой, утешит Хабибу, вместе с ней эвакуируется куда-нибудь, поможет Ирине и Даночке.

Особое подразделение сформировалось и готовилось выступить. Апчаре пришло в голову попрощаться с комдивом. Он, конечно, мало знает ее, но помнит. Несколько раз девушка чувствовала на себе его добрый отцовский взгляд. Побежала, чтобы вернуться вовремя. Боялась только одного: застать у комдива посторонних людей. Хотелось попрощаться наедине.

Дверь полуприкрыта, в комнате полумрак. Апчара с замиранием сердца переступила порог. От коптилки, стоящей на столе, извивается струйка черного дыма. На табурете, уперев локти о колени, а голову уронив на руки, сидит полковник. Он сжал в ладонях седую голову и раскачивается. Огромная черная тень мечется по стене.

Сначала Апчара подумала, что полковник закашлялся, но, постояв, поняла, что он рыдает. Вместе с плачем и хрипом вырывались из груди полковника горькие слова. Апчара не могла уже ни уйти, ни прервать этот жуткий плач, она стояла и слушала.

— Нет больше дивизии. Вся полегла костьми. Под танками, под бомбами. Где я возьму слова оправдания перед людьми? Поймут ли когда-нибудь, что мы сделали все и даже больше? Господи! Если ты есть, молю тебя, дай мне расквитаться с врагом. Ты видишь, я не жалел себя, не жалел и людей. Мы отдали все, чтобы стать одним лишь камнем в опоре, на которую ляжет мост победы. Поток истории будет омывать эту опору. Но никогда не размоет ее. Она цементирована нашей кровью и нашими слезами. А если нет, то зачем же пролилась наша кровь? Господи, знаешь ли ты, сколько ее пролилось?! Камешек в опоре моста… А на большее у нас не хватило ни пороха, ни самой крови…

Полковник умолк на минуту и услышал, что кто-то еще вместе с ним скулит в темноте. Он вскинул голову и разглядел Апчару.

— Ты? Дочка! Как ты сюда попала?

Торопливо смахнул слезы, постарался придать своему голосу спокойствие и твердость, а себе осанку, но в смущении не мог найти ровных и нужных слов.

— Нервы. Ты извини меня. Стар. Внук уже есть. Внук. Сталь и та крошится в бою, как сухарь, а мы что? Мы же люди. Нервы не проволока. Сдали. Внук уже у меня… Мне бы тамадой на твоей свадьбе… Дождемся этого часа, только не унывай. Выйдешь за хорошего боевого командира. — Голос полковника постепенно креп, становился чище. Даже металлические нотки послышались в нем. — А Россия непобедима. Французы хотели — не получилось. Кто только не хотел! Шли по шерсть, уходили стрижеными… А ты-то зачем ко мне?

— Попрощаться.

— Попрощаться? Со мной? Спасибо, дочка. Прямо скажу — не ждал. Уходишь в Элисту с Локотошем?

— Да. Ухожу.

Полковник отступил на шаг от Апчары, вернулся к столу, начал возиться с коптилкой, оправляя фитиль, а сам мучительно решал для себя: отпустить эту девушку в опасный поход с капитаном или пристроить где-нибудь при штабе дивизии? Где опасней? Кто же может сказать на этой войне, где опасней? Решает только судьба…

— По доброй воле? — спросил.

— Сама решила.

— Тогда ступай. Спасибо, что пришла попрощаться со мной. А про это… — полковник показал глазами на табурет, — никому ни-ни. Обещаешь?

— В могилу с собой унесу.

— Ну ладно насчет могилы. Рано тебе. А я обещаю тебе вот что. Брат твой ранен. Он достойный мужественный командир. Обещаю не потерять его из виду. Поправится, возьму к себе. Буду заботиться о нем. Сохраню. Обещаю.

Апчара разрыдалась. Почему-то ей больно было расставаться с этим седым, пожилым человеком. Железный комдив. Добрый… дедушка… Она повернулась и побежала к отряду, который уже строился к выступлению.

В КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ

Якуб Бештоев вскочил в седло и почувствовал себя настоящим джигитом. Конфуз, который с ним случился однажды во время джигитовки, успел забыться. Тогда полковник проводил занятия по конной выездке с командирами и политработниками штаба дивизии. Якуб, только что прибывший на новое место службы и не занимавший еще никакой должности, тоже выехал на занятия, выпросив лошадь у штабиста, занятого в этот день на дежурстве. Требовалось показать посадку в седле, искусство наездника, которое кажется на первый взгляд простым, а на самом деле дается только многолетней тренировкой.

Кобыла плохо слушалась. Она привыкла к хозяину. И вообще лошадь всегда хорошо чувствует седока и знает, кому нужно подчиняться, а кем можно и пренебречь. Она чувствовала, что седок занят больше собой, своим видом, а не тем, чтобы слиться с конем в единое целое, когда конь дополняет всадника, а всадник коня, без чего не может быть никакой джигитовки. И вот когда Бештоев выехал на середину круга и, красиво подбоченясь, победоносно огляделся по сторонам, кобыла внезапно остановилась, расставила задние ноги пошире, подняла грациозно хвост и огласила площадь звоном полновесной струи, который тотчас потонул в хохоте командиров.

Но кто теперь об этом вспомнит? Жаль только, что нельзя ехать стремя в стремя с командиром полка — капитан отказался от лошади и сел в кабину грузовика. В кузов поставили мотоцикл, а в коляску мотоцикла посадили Апчару. Сверху все видно. Конников ведет Якуб Бештоев. Они вышли первыми. Потом с интервалами в три минуты пошли грузовики с орудиями на прицепе. Хуторок отступил назад, растаял в вечерней мгле.

Только когда отъехали от совхоза, Локотош вспомнил, что не уточнил у комдива, куда поворачивать с отрядом в случае вынужденного отхода, где искать штаб дивизии. И полковник ничего не сказал. Впору было вернуться и все уточнить. Но тут Локотош подумал, что комдив, наверно, и сам не знает, где окажется в ближайшее время. Дивизия держит направление на северо-восток к Сталинграду. Особый отряд движется строго на восток. Пути расходятся клином. Этот клин заполнят, по всей вероятности, другие войска. Возможно, это будут части Двадцать восьмой армии, действующей где-то западнее Астрахани. В конце концов, не все ли равно, к кому присоединиться в случае вынужденного отхода? Надо правду сказать самим себе: нет больше Нацдивизии. Всего девять дней занял ее путь от боевого крещения до совхоза, где собрались остатки разбитых подразделений. Если не будет оккупирована республика, то, конечно, дивизия будет пополнена и еще скажет о себе полным голосом…

Догнали конников. Локотош решил уехать вперед и подождать их. Якуб помахал ему рукой. Он сидел в седле подбоченясь, но было видно, что ехать на коне ему непривычно и что долгого пути он не выдержит.

Луна осветила степь, и стало видно далеко во все стороны, особенно Апчаре с ее высоты. Прямая грейдерная дорога поблескивала под луной, как вода. Она разрезала степь на две темные половины и упиралась в небосвод как раз там, где появилось уже розовое пятно и скоро, после быстро пролетевшей ночи, покажется само солнце.

«Едем навстречу солнцу, — думала Апчара, — дорога будет счастливой».

Но красное зарево кроваво, медленно растекалось по небу, словно небо тем краем окунулось нечаянно в море крови и теперь постепенно пропитывается ею.

Вдруг на дороге сверкнул красный огонек, послышался окрик, появились какие-то люди. Передняя машина остановилась перед опущенным шлагбаумом. «Дорогу, что ли, сторожат, — подумала Апчара. — Но кто ее украдет?»

— Чего там? Почему стоим? — Локотош высунул голову из кабины.

— Приготовьте документы.

Капитан вышел, потянулся после долгого неудобного сидения в кабине. Его не встревожила остановка, а подождать конников даже нужно.

Он обошел машину, постучал ногой по скатам, заглянул в кузов к Апчаре.

— Как ты там? Не спишь? С добрым утром.

— Да, уже утро.

— Кавалерия задерживает. А то давно бы были на месте. Не замерзла?

— В коляске тепло.

Прибежал боец из первой машины.

— Товарищ капитан, вас требуют. Проверка документов.

У шлагбаума в окружении бойцов в пограничной форме и с автоматами стоял начальник заставы, молоденький лейтенант с выхоленными черными усиками. Одет с иголочки. Из-под фуражки выбивается густая кучерявая шевелюра. Лейтенант решил, должно быть, что настал момент, когда и он может доказать свою верность долгу и Родине.

— Ваши документы! — сказал он капитану строгим голосом.

Локотош не спеша достал удостоверение личности, подтверждающее его звание и должность. Пока лейтенант разглядывал документы, придирчиво сличая фотографию с лицом Локотоша, капитан пытался объяснить, что он ведет особый отряд и что пункт назначения у них — Элиста.

— Номер части или подразделения!

— Номера нет. Я сказал: отряд особого назначения.

— Я это уже слышал. Где ваша дивизия?

— Не могу сказать. Где-то там…

Лейтенант понимающе усмехнулся. Он уже не собирался возвращать удостоверение личности.

— Как получилось, что ваша дивизия там, а вы здесь?

— Мы выполняем приказ командования дивизии.

— Покажите приказ.

Локотош понял, что дело оборачивается скверно. Приказа письменного нет, и ничего взамен этого он не может предъявить. На всякий случай он протянул руку за удостоверением.

— Подождите. Я просил предъявить приказ, согласно которому вы отступаете. Иначе я должен задержать вас или…

— Или что?

— Или вы отправитесь в часть, куда я вас направлю. А там вам дадут боевой участок для обороны.

Локотош понял: кто-то перехватил дорогу, чтобы подобрать людей для пополнения. Локотош по приказу комдива сформировал интернациональную команду таким же способом. За спиной лейтенанта наверняка стоит батальон или полк, но подчиниться ему капитан не имеет права.

— Поясняю еще раз — это отряд, он идет для выполнения особого задания. Сейчас подойдут кавалеристы…

Кавалеристы действительно показались в степи, но это ни в чем не убедило лейтенанта. Апчара, ежась от холода выглянула из люльки мотоцикла. И она понимала, что задерживаться на дороге опасно.

— Есть у вас приказ об отступлении? — Лейтенант повысил голос, чувствуя свою правоту и власть.

— Товарищ лейтенант, мы организованный отряд…

— Организованный драп!

— Не смейте оскорблять…

— Я вас не оскорбляю. Это вы оскорбили Родину тем, что драпаете. Дивизия — там. Вы — здесь. Вы еще ответите за это. — Лейтенант спрятал удостоверение личности Локотоша в свою планшетку. — Разговор окончен.

На взмыленном коне подъехал Якуб Бештоев. Лошадь обдала лейтенанта горячим паром и конским потом.

— В чем дело? Что за задержка? Нам каждая минута дорога! — Комиссар даже не спешился. Гнедой конь с обвисшим животом плясал под ним.

Лейтенант и не поглядел на Бештоева.

— Верни мне удостоверение личности, — Локотош готов был броситься на лейтенанта, — иначе я смету и твой шлагбаум и тебя самого…

— Не сметешь. Если ты такой храбрый, почему драпаешь? Храбрость там нужна, а не здесь.

— Поэтому ты и торчишь здесь?

— Я здесь потому, что мне так приказано. А ты здесь без приказа. Я требую или предъявить письменный приказ об отступлении, или…

— Или что? — Якуб спрыгнул с лошади.

— Или вы будете задержаны…

— Задержаны?! — Якуб вскипел. — Ты понимаешь, что ты говоришь? Отряд, который идет защищать город, должен быть задержан! Капитан, требую подать команду «К бою!». Молокосос! Еще не знает, как пахнет порох, а уже «задерживает»!..

— Отдай документ, в последний раз говорю, — все больше свирепел Локотош.

Лейтенант дрогнул перед напором фронтовиков.

— Документ я верну, но без приказа об отступлении я вас не пропущу. — Лейтенант бросил в лицо Локотошу его удостоверение личности. — Вас больше, но силой вы ничего не добьетесь. В приказе Сталина сказано: «Родина проклинает тех, кто отдает советскую землю врагу». Это о вас написано…

Локотош понимал всю нелепость положения. Ясно одно — надо достать письменный приказ. Штаб дивизии должен быть еще на месте. Послать на мотоцикле кого-нибудь. Тем временем и люди отдохнут. Да и лошади еле тащат ноги.

Снова стали спрашивать, кто может управлять мотоциклом. Созвали шоферов. Ни один из них не взялся сесть на незнакомую немецкую машину. Послать грузовик? Надо его разгрузить. Не скоро он обернется.

— Поезжай сам, и быстрее, — посоветовал Бештоев. — Ничего не случится. Я останусь вместо тебя.

Локотош колебался. Нельзя бросить отряд, да еще в такой осложнившейся обстановке. Но не конников же посылать в штаб дивизии. А за час-полтора и правда ничего не случится. Комиссар настаивает. Может быть, он и прав. Лучшее решение то, которое принимается и реализуется немедленно. Да и выхода другого нет.

Спустили на землю мотоцикл. Через минуту он несся уже по степи, увозя Локотоша все дальше от отряда. Капитан был неспокоен. Нельзя было бросать отряд. Ведь в случае чего отвечать придется не кому-нибудь другому, а ему же, командиру отряда, капитану Локотошу… Но мотоцикл несется легко, как на крыльях. Прохладный утренний воздух освежает лицо, птицы вспархивают с пути.

Меньше чем через час показались крыши совхозного поселка. Все так же они выглядывали из спелой пшеницы. Мотоцикл понесся еще быстрее.

Но сильнее стала тревога в душе капитана. Так и есть. Не видно ни машин, ни повозок. Поселок пуст. Заскочил в штабной домик, в несколько других домов — нигде никого. В одном доме отыскал старуху калмычку. Расспрашивал, даже тряс за плечи, но бестолковая старуха ладила только одно:

— Ушла. Ушла. Баста ушла.

Какая баста? Что значит баста. Конец или какое-нибудь название? Побегал глазами по карте, наткнулся на Басту… Поселок в десяти километрах. От него дорога к отряду. Крюк займет четверть часа. А мотоцикл завелся с пол-оборота. Хороший и быстрый трофейный мотоцикл. Скорее в Басту!

Между тем у заставы разыгрались драматические события.

Оставшись полновластным комиссаром, Якуб Бештоев решил действовать по-своему. Он оттянул отряд назад и развернул орудия, как бы готовясь к бою, чтобы психически воздействовать на задерживающих. Ему казалось, что лейтенант, увидев, как на него наводят орудия, откроет шлагбаум. А когда вернется Локотош, пропустит его и даже извинится. Якуб представлял, как удивится капитан, когда он узнает, что комиссар сделал то, что не удалось боевому командиру. Но все получилось не так, как думал Якуб.

Апчара, сидевшая на самой верхотуре груженой автомашины, оказалась как на наблюдательной вышке. Она первая увидела вдали колонну машин, похожих на танки. Калмыцкое село на горизонте исчезло в облаках пыли. С запада входила в него бесконечная вереница танков, бронетранспортеров, крытых грузовых машин. Маленькое село проглатывало колонну.

— Смотрите, — закричала Апчара, — это немцы!

Бештоев принял немедленное решение. О появлении противника сообщать на заставу он не стал, а приказал Ерману Балову, не расстававшемуся до сих пор со своей кавалерийской трубой, трубить сбор. Юный музыкант рад был случаю отличиться.

Пусть теперь лейтенант потребует у немцев письменного приказа… Зачем лишать его случая показать свое мужество? Якуб повел кавалерию прямо через пшеничные поля, а четыре машины поехали по меже. Бештоев не думал обходить заставу, он просто уходил в степь. Идея защиты Элисты в этой обстановке казалась нелепой.

«Все будет хорошо, — твердил про себя Якуб. — Мы пойдем в сторону Кавказа, дойдем до Чопракского ущелья, опередим немцев. На Элисту двигается вся немецкая армия. Что может сделать против нее наш отряд? Надо вывести его из-под удара, спасти. Все-таки хоть что-то уцелеет от Нацдивизии. Вот Якуб добирается с отрядом до Кабардино-Балкарии: «Это я привел их, а не полковник Кубанцев, для которого лучший седельщик делал специальное седло, и даже не капитан Локотош, который бросил отряд в самый критический момент». Локотош скорее всего будет схвачен и его постигнет участь Солтана Хуламбаева. По времени он только еще доехал до совхоза…»

Отряд Бештоева не прошел по бездорожью и семи километров, как сзади послышался гул боя. Ударили орудия. Взвод, оседлавший дорогу, вступил в неравный бой с немцами. Сейчас они покажут лейтенанту свои документы!..

Якуб вел отряд глубокими балками, оврагами, чтобы не обнаружить себя. Бой затих очень быстро. Долго ли перебить два десятка бойцов, когда навалится этакая махина. Когда, переезжая из оврага в овраг, поднялись на высокое место, Апчара увидела вдали два столба черного дыма.

Среди пшеницы обозначилась полевая дорога. Отряд пошел по ней, надеясь, что она приведет в какой-нибудь населенный пункт.

…И в Басте Локотош не нашел штаба дивизии. Комдив решил «оторваться» от противника как следует. Оно и понятно. В его подчинении всего-навсего триста шестьдесят пять человек. Рядового состава не больше сотни. Это все, что осталось от дивизии после того, как из нее выделился отряд Локотоша.

Дивизия небоеспособна, дивизии фактически нет. Скорее всего полковник повел людей к штабу армии.

Локотош повернул назад. С тех пор как он покинул отряд, прошло два с половиной часа. Ничего. Не такое уж это время… Но, подъехав к нужному месту, капитан не обнаружил ни своего отряда, ни лейтенанта, а увидел картину недавнего боя. Удивило его только то, что среди убитых нет ни одного человека из его отряда, ни одного лошадиного трупа.

Локотош понял, что остался один в тылу врага.

Перевод Вл. Солоухина

Сломанная подкова