Долина — страница 10 из 13

49

Можно ли сказать, что часть ответственности лежит на нем? Или это Габриэла манипулировала им и силой затаскивала к себе в постель? Нет. Никто его не заставлял силой… Он уже большой мальчик и способен сказать «нет». Стоп. В любое время.

Он знал, что наделал глупостей. Даже если ему и удалось сразу исправить ошибку, он все равно изменил своим принципам. И был готов изменить Леа. Нет, он уже ей изменил. Вся эта игра с пальцами, погруженными в тела друг друга… Какая разница, в рот или… Тьфу!.. Нет, неспроста все это. Да ничего и не бывает просто так.

В отличие от толпы, жаждущей простых истин, от политиканов, торгующих и упрощениями, и перегибами, от идеологов, верящих в собственное вранье, судьи, адвокаты и сыщики знают, что все ситуации отличны одна от другой. Как и те, кто оказался в этих ситуациях.

Восемь утра. Воскресенье. Сервас снял с торса тейпирующие пластыри и оглядел себя в маленьком зеркале в ванной. Раны почти затянулись, синяки пожелтели. Выйдя из-под душа, он уже собирался одеться, когда на ночном столике завибрировал телефон.

Он взглянул на экран.

Ирен… На какую-то долю секунды его охватил страх… А вдруг это Габриэла? Вдруг она осмелилась? Он схватил мобильник, стоя одной ногой в брючине, которую успел натянуть, а другую таща за собой, как ящерица свою шкурку во время линьки.

– Да?

– Ты где?

– В гостинице, заканчиваю одеваться. А что?

– Кое-что произошло в доме Тео, ну, того мальчика…

Он глубоко вздохнул.

– Что там случилось?

– Может, это и ерунда, но родители мальчика кое-что обнаружили у него в комнате.

Он уже собирался спросить, что именно, но она отсоединилась.

Я вижу его, и он меня видит.

Он ничем не отличается от остальных.

Он считает себя более справедливым, честным и менее коррумпированным. В общем, самым лучшим. Он считает, что все его сомнения и проблемы – это доказательства его правоты и гуманности.

Он глубоко и искренне считает себя гуманным.

Но он ошибается.

Он такой же слабый, аморальный и не достойный прощения, как и все остальные. Как и они, он не уйдет от наказания. Все его добрые чувства, личная мораль и попытки стать хорошим человеком его не спасут. Попытки сами по себе ничего не значат.

А зачем же отказываться от вознаграждения?

Он даже сам не знает, насколько на них похож.

В глубине души все считают себя добрыми людьми и полагают, что ведут себя правильно. И воображают, что живут достойной уважения жизнью. Даже тогда, когда унижаются, врут, ошибаются или предают. В их глазах эти грехи простительны. Ничего опасного. Ничего особенного.

Они никогда никого не убивали и не грабили.

Они думают, что и в очередной раз выйдут сухими из воды. Но эта эпоха закончилась. Все. Конец.

То время, когда они могли все себе позволять, как ни в чем не бывало заниматься своими делами, не замечая страданий, нищеты и того зла, что тянется за ними в кильватере, миновало.

Пришло время их раздавить, как давят ядовитых змей. Сапогом. Каблуком. Конец всем отсрочкам и проволочкам, красивым разговорам и добрым чувствам. Так встретим же грядущее варварство, хаос и страх.

Дрожите, порядочные люди. Волки уже здесь. Они найдут вас даже в домах. Они вытряхнут вас из постелей. Они заберут ваших жен, мужей и детей. Заберут у всех.

Это цена, которую вы заплатите.

Невиновных не бывает. Заплатят все.

А он – в первую очередь…

50

– И еще вот это. Это бросили в почтовый ящик жандармерии, – сказала Циглер, когда Мартен присоединился к группе.

Она протянула ему листок формата А4 с напечатанным текстом, уже положенный в файлик, чтобы опечатать его как улику.

Отныне око за око. ACAB.

ACAB – это «All cops are bastards», «Все копы – ублюдки». Это изречение появилось во время крупной стачки британских шахтеров в 1984 году. Забастовка продолжалась год. Маргарет Тэтчер тогда не уступила, чем и заработала себе прозвище «железная леди». Шахтеры ничего не добились. Тогда погибли три человека: двое бастующих и один шофер такси, которого убили за то, что он вез штрейкбрехера. С этой стачкой пришел конец рабочим профсоюзам Великобритании.

– Восхитительно, нечего сказать, – пробурчал Сервас.

– Изабель Торрес тоже получила письмо.

– Что было в письме?

– Если она ничего не предпримет, они сожгут мэрию.

– Так… Мы живем в поразительное время. Если уж ты мне сообщила, что родители Тео что-то нашли у него в комнате, то это, должно быть, что-то интересное.

– Пошли, я тебе в машине все объясню.

Веб-страница в планшете Тео. Мать вошла к нему в спальню без предупреждения, и ее насторожило то, как быстро он спрятал под одеяло планшет.

Она отбросила одеяло и успела схватить планшет прежде, чем Тео закрыл страницу. Изображение на экране сначала вызвало у нее любопытство, а потом напугало… Просматривая потом это изображение, они поняли почему. Это была динамичная закольцованная анимация. Силуэт человека спиной к зрителям шел по темному, очень узкому коридору, который выводил на освещенную луной поляну. Ее окружали очень высокие, словно в древних сказаниях, деревья. Они тенями врезались в усыпанное звездами небо. В этом пейзаже было что-то необычное, что-то нездоровое, и Сервас через несколько секунд уловил последовательность изображений, которая повторялась раз за разом. Рты. Крошечные рты тайком, почти на пороге сознания, возникали на деревьях, корчась в жестоких улыбках или беззвучно крича, и почти сразу исчезали. И в то же самое время из травы десятками, как грибы после дождя, вырастали человеческие черепа, чтобы так же быстро исчезнуть.

Цикл длился всего несколько секунд, но и этого хватало, чтобы после второго или третьего раза возникало ощущение болезненной дурноты. Такие анимации часто попадались в интернете. Однако Сервасу стало не по себе при мысли, что одиннадцатилетний ребенок каждую ночь любовался этим мрачным зрелищем.

Через несколько секунд анимацию сменил абсолютно черный экран, на котором огненные буквы складывались в такую фразу:

Добро пожаловать в

КОГДА РОДИТЕЛИ СПЯТ

Дальше следовало указание: Введи пароль и присоединяйся к нам.

Циглер вглядывалась в экран, и Сервас заметил, что она побледнела. Она посмотрела на Тео, который с недовольным видом забился в угол.

– Что это такое, Тео?

– Это игра.

– Игра?

– Да.

– И ты знаешь пароль?

Он немного помолчал.

– Нет.

Ясное дело, врет. Сервас пристально вглядывался в экран и спрашивал себя, что за новый кошмар возник на пути, и куда заведет их эта история? Когда родители спят… Что же происходит, когда родители спят? Имеет ли эта веб-страничка отношение к убийствам? Такая мысль показалась ему абсурдом. Нелепицей. Но, может быть, она имеет отношение к человеку, с которым Тео встречался в лесу? Может быть, они общались через эту страничку и пользовались ею, чтобы посылать друг другу сообщения?Силуэт на рисунке Тео… Кто был этот человек? И в очередной раз Сервас почувствовал себя в кольце собственных страхов и кошмаров, которые начали обретать плоть в этой чертовой долине. Зачем он сюда приехал? Надо сказать, что все началось с того полуночного звонка Марианны.

– Надо бы вызвать Габриэлу Драгоман, – сказала Ирен, переведя взгляд с планшета на мальчика.

Сервас вздрогнул.

– Не надо.

Он повернулся к Тео:

– А как ты вышел на эту игру? Кто тебе ее показал?

Мальчишка явно был растерян. Он заерзал, стал грызть ногти и теребить воротничок пижамы.

– Один мой друг.

– А как зовут твоего друга?

Снова колебания и беспокойство.

– Я не имею права сказать.

Ирен и Сервас переглянулись.

– Почему, Тео?

– Потому что… ну… Не имею, и все…

– Твой друг тебе запретил?

Парнишка кивнул. И вдруг Сервасу кое-что пришло в голову.

– Тео, твой друг – он ведь взрослый?

К его великому удивлению, Тео затряс головой: нет. «Что-то тут не клеится, – подумал он. – В лесу с ним был взрослый. Или он врет нам сейчас».

– Нет? Это твой ровесник?

Снова молчаливое отрицание.

– Но он старше тебя?

Тео утвердительно кивнул.

– Это единственный друг или таких, как он, несколько?

Парнишка явно колебался. Похоже, спрашивал себя, имеет ли он право отвечать на этот вопрос.

– Несколько…

Значит, группа… Со своими законами, тайнами, своими правилами, как бы просты они ни были.

– Хорошо, допустим. Но ты не имеешь права нам сказать, кто это.

Снова утвердительный кивок.

– Почему?

– Если скажу, меня убьют.

– Что?

– Они убьют меня, если я скажу.

По телу Серваса пробежала дрожь. «Обычная мальчишеская клятва», – подумал он, чтобы успокоить себя.

– Ты их боишься?

Он заметил, как застыло лицо мальчика, прежде чем тот кивнул.

– Тео, а кто этот человек, что был с тобой тогда в лесу? Как его зовут?

Молчание.

– Как его зовут? Скажи мне.

Он подождал. Снова никакого ответа.

– Тео, тогда в лесу с тобой был взрослый человек?

Мальчик кивнул.

– А как ты с ним познакомился?

Молчание.

– Тео, как его зовут? Ты должен мне сказать, как его зовут, Тео. Я не выйду отсюда, пока ты мне не скажешь, как его зовут.

Молчание.

– Тео, ты должен мне сказать…

Никакой реакции.

– Тео, но тебя придется отправить в тюрьму, если ты не скажешь…

– Мартен, – тихо сказала Ирен, сидевшая рядом.

Оба увидели, что мальчик поднял на них глаза, полные слез.

– Ты хочешь в тюрьму, Тео?

– Мартен… – настаивала Ирен.

Мальчик затряс головой.

– Ты что, и правда, хочешь в тюрьму?

Он так сильно тряхнул головой, что слезы закапали на палас.

– Тогда скажи мне, кто это был…

– Боже мой, Мартен… – выдохнула Ирен.

– Месье Делайе.

– Вот черт, Делайе… Ты думаешь, что…

– Я не знаю…

Они стояли в коридоре перед закрытой дверью спальни. Мальчика они оставили за дверью.

– «Когда родители спят», – сказала Циглер. – Господи. Мальчишка одиннадцати лет и эти жуткие штучки…

– Конечно же, он знает пароль и заходит на сайт, – заметил Сервас, глядя на крошечные рты, которые, корчась, орали в тишине на лесной поляне.

– Надо найти того, кто создал этот сайт. И еще связаться с тем, кто его разместил, и выведать этот чертов пароль.

– У вас есть свой человек в IT-службах?

– Есть. А пока что мы конфискуем вот это, – сказала она, потрясая планшетом. – И надо быстро ехать к Делайе…

Они прошли по обшитому панелями коридору в гостиную, где их дожидались родители Тео.

– Он сказал вам, что это такое? – спросила мать.

– Это игра.

– Игра?

– Да. Не волнуйтесь, – соврала Ирен, глядя на ее обеспокоенное лицо.

Отец ничего не сказал. Только посмотрел на них нездешним взглядом. И Сервас спросил себя, удастся ли когда-нибудь Христу из Эгвива покинуть Мали и снова оказаться среди них. Может быть… Со временем… На данный момент он был одет в белый балахон и бродил по гостиной босиком. На полу Сервас заметил гантели и захваты для отжиманий, а в дверном проеме был закреплен турник.

Он явно готовился…

Вот только к чему?

51

Никакого движения. Дом Жильдаса Делайе был тих и молчалив. Они трижды позвонили, но им никто не ответил, и тогда Циглер сделала знак слесарю. Следом за ними по узкому коридору, уходящему ниже уровня улицы, шли двое перепуганных соседей. В полном соответствии с законом их призвали в понятые.

– Вперед, – сказала Циглер жандармам. – Ищите повсюду, в каждом уголке.

Она бегло взглянула на фотографии на стенах – те самые, где была изображена женщина, которая никогда не улыбалась, – потом вошла в гостиную, где Жильдас Делайе их когда-то принимал. Там стоял все тот же запах: запах одинокого мужчины, давно махнувшего рукой на гигиену.

Сервас пробежал глазами по переплетам старинных книг. Старые издания «Человеческой комедии»[61], романов Стендаля, и рядом Барре, Моррас, Леон Доде, Монтерлан, Дриё ла Рошель, Жуандо, Шардонн… Он нахмурился. Литературные вкусы Делайе явно соответствовали его политическим взглядам и отдавали той же затхлостью, что и его жилище[62]. На стеллажах он заметил еще несколько старых номеров «Нувель ревю франсэз» времен Дриё[63] и «Аксьон франсез»[64]. Коллекционер… Но с определенным уклоном.

Он начал понемногу понимать, кто был на самом деле Делайе. Учитель жил в прошлом и в своей ненависти. Вероятно, это проявилось не сразу, но, несомненно, обострилось после смерти жены и после того, как он обнаружил, что сын – наркоман. Он ненавидел молодежь, ненавидел родителей учеников, современную жизнь… Неужели этой ненависти было достаточно, чтобы убить? Что делал Делайе прошлой ночью в компании Тео? Зачем бродил по лесу с одиннадцатилетним мальчишкой? Сервас содрогнулся. Этот дом напоминал один из кругов Ада. Концентрическую вселенную… Один круг внутри другого: Эгвив ведь и сам оказался заключен в круге гор и долин. И выхода из круга пока не было… Ад в миниатюре, где, как микроорганизмы в питательном бульоне, росли и развивались ненависть и жажда мести.

Этот образ – круги Ада – вызвал в памяти Серваса послание, которое Делайе обнаружил у себя в почтовом ящике. Может, он сам его туда и опустил?

Он прошел мимо двух понятых, застывших в середине коридора. Теперь он знал, что будет искать: тайники, ящики, запертые на ключ, укромные уголки в шкафу за одеждой… Вырезки из газет, фотографии… Такие, как Делайе, не в состоянии отказаться от трофеев и будут обязательно их где-то хранить. Они считают себя выше сыска и самой юстиции, они все это презирают.

А жандармы пусть роются, вытряхивают, открывают. Отсюда было слышно, как они работают и как тяжело скрипит пол от их шагов.

Дом был полон старых книг, пыли и всякого безобразного старья. Но интересы Жильдаса Делайе мало походили на интересы настоящего антиквара. Скорее, на интересы скопидома.

Он вошел в кабинет. Скромная обстановка, письменный стол темного дерева, заваленный бумагами, большой стационарный компьютер с системным блоком, экраном и клавиатурой.

Что-то было не так. Он не мог представить себе Делайе, заходящего на сайт «Когда родители спят». Староват он для такой игры.

В доме ни следа современной техники, разве что телевизор и компьютер. Но почему Тео согласился прийти на встречу с учителем глубокой ночью? Он ведь далеко не смельчак. Ему наверняка было очень страшно. Сервас был готов побиться об заклад, что мальчик знал, с кем идет на встречу. О чем они говорили ночью в лесу? И как Делайе удалось выманить мальчика из дома?

Ясно одно: их было двое, ребенок и взрослый.

И, по словам Тео, взрослого звали Жильдас Делайе.

Сервас достал и надел латексные перчатки и быстро посмотрел на дверь. Ему нельзя было этого делать – ведь он просто наблюдатель. Потом включил компьютер. Никакого пароля, прямой доступ. На первый взгляд, в компьютере не было ничего особенного. Он открыл историю поисков. Делайе ее не удалял. А может, схитрил и удалил только те запросы, которые могли его скомпрометировать. Или соединялся с сайтами, требующими особого внимания, каким-то тайным способом.

Затем он осмотрел стол. Письменные работы учеников, приготовленные для проверки, заметки, книги по школьному курсу. Ящики стола тоже не дали никаких ответов. Выйдя из кабинета, он увидел в другом конце коридора закрытую дверь.

Сервас подошел, повернул ручку и толкнул дверь. Жалюзи были закрыты, и комнату заливал смутный, сероватый дневной свет. Он сделал всего один шаг, и сердце сразу забилось. На секунду ему показалось, что у него галлюцинация.

Его пристально разглядывала дюжина разных зверей, готовых прыгнуть и наброситься. Он нервно сглотнул.

Все чучела были расставлены на деревянном столе в центре комнаты, и их морды находились как раз на уровне лица стоящего человека.

Темная переливчатая шерсть, жесткая, как малярная кисть, оскаленные острыми зубами морды, сильные, мускулистые лапы, гладкие перья… Но самое главное – глаза: пристальные, злобные или вытаращенные от страха. Лиса. Сорока. Куница. Барсук. И даже олененок.

На него глядели мертвые глаза. Целый круг зрачков впился в него беспокойно и тревожно. Популяция призраков. Все эти создания когда-то были живыми. Они бегали, летали, охотились, ели. А теперь они мертвы, но тщательно расставлены, как в театральной мизансцене. Как жертвы преступного дуэта? Сервасу вдруг стало нехорошо. Его обдало волной жара, голова закружилась, ноги ослабели, а стены медленно завертелись вокруг него. Чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за стол.

Он закрыл глаза, потом снова открыл и сделал глубокий вдох.

Дьявольщина, что это с ним такое? Он подождал, пока успокоится дыхание, а тело обретет хотя бы относительное равновесие.

Может быть, это последствия ночной гонки в карьере… А может, стресса… Будущий дисциплинарный совет и предстоящая возможная отставка подсознательно делали свою работу. Хотя он и заставлял себя не думать об этом, но все равно знал, что какая-то часть его мозга не выпускает это событие из поля зрения. А может быть, с ним сейчас случилось то же, что случалось с Гюставом.

Он поспешил выйти и в коридоре столкнулся с Ирен.

– С тобой что-то не так? Ты очень бледный.

– Да нет, все в порядке.

– Не похоже… Что там, в этой комнате?

– Ничего, только чучела животных.

Она удивленно на него взглянула, и он открыл дверь.

– Это может быть как-то связано с любителем мизансцен, тебе не кажется? – спросила она, внимательно оглядев зверей с порога.

Он кивнул.

– Вот-вот, и я подумал то же самое.

– Но пока зацепиться почти не за что…

– Может, где-нибудь здесь есть еще тайник…

– Ну, а сам-то он где, будь он неладен? На звонки не отвечает. А если он вообще сбежал из долины?

Они подошли к входной двери и вышли на маленькую площадь. Сервасу не хватало воздуха. Надо выкурить сигарету. Закурил он не без угрызений совести. Но жвачка кончилась. Ай, да ладно, вернемся снова к угрозе рака гортани…

– Отсюда не так-то легко выбраться, – заметила она. – Надо либо знать все тропы, ведущие в соседнюю долину, либо идти напрямик через лес.

– Думаешь, он так и поступил?

– Вероятно, испугался, когда увидел, что кто-то направляется к дому Тео…

– Никуда он не сбежал, – вдруг сказал Сервас, вглядываясь в площадь и в церковь на другой стороне, за лабиринтом улочек. – Он все время находится здесь. Этот уникальный спектакль он готовил слишком долго, чтобы от него отказаться. Для него это территория охоты. Здесь он чувствует себя всесильным. Это входило в его план: заставить нас явиться сюда. Здесь он за нами следит, он нас контролирует и все время нас опережает. Он здесь, никуда он не делся…

Ирен напряглась и взглянула на него.

– Ты хочешь сказать… они здесь… Помнишь идею о преступлении, совершенном вдвоем?

Не сводя глаз с церкви, он продолжал:

– Да… Они все время там… И второй – всего лишь пособник, ведомый. Он в подчинении у первого и слушается его. Власть и контроль полностью в руках одного из них. Это он играет роль Бога.

52

– Хост этого сайта, несомненно, размещен где-то в офшорах, – заявил специалист по компьютерам.

Он только что прилетел на вертолете. Рыжий парень лет тридцати, вместо униформы – футболка с надписью «Звездные войны». Он собирался осмотреть планшет Тео, а заодно состояние сети и скорость интернета в долине.

– Офшорный хостинг, – уточнил он, глядя на удивленные лица жандармов, – это служба размещения сайтов, которая дает вам доступ к серверам, расположенным в Панаме, на Бермудах, на Багамах или в России, то есть вне пределов досягаемости здешней администрации.

Он оглядел всех по очереди.

– Чтобы сайт был доступен круглосуточно, надо, чтобы он был размещен на сервере, постоянно соединенном с интернетом. Технически можно разместить свой сайт самостоятельно, но при условии достаточно высокой скорости отдачи. Так как заходящие на сайт совершают главным образом загрузку, то сервер, со своей стороны, перемещает информацию в обратном направлении – на отдачу.

Сервас ничего не понимал в этом, зато Ирен и Ангард, похоже, что-то улавливали.

– Тем не менее ему, видимо, посоветовали прибегнуть к хостингу. И, скорее всего, речь идет о хостинге анонимном. Как указывает само название, эта служба не требует от вас себя идентифицировать, и вы можете зарегистрироваться через VPN или «Tor»[65].

Он повернулся к экрану.

– Я должен взять все это под контроль. Как только я найду пароль, я дам вам знать. И мы увидим, каким образом его кодировали, а заодно поймем, с кем имеем дело: с настоящими профи или с любителями.

Он принялся печатать. Кто-то задернул шторы, чтобы сохранить полумрак в маленьком кабинете, и экран мрачно светился в середине. Они пока перешли в соседний кабинет, к Ангарду.

– Почему не допросили мальчишку, чтобы он назвал пароль? – спросила Циглер.

– Он ничего не скажет, – ответил Сервас. – Он слишком напуган.

– Кем? Чего он боится? Он же назвал нам Делайе.

– Это всего лишь говорит о том, что боится он не Делайе.

Ирен бросила на него быстрый беспокойный взгляд. Он выглянул в окно. Покрытое облаками небо выглядело черным, хотя была всего середина дня. Оно буквально давило. Серваса все сильнее и сильнее одолевала тревога. Что-то вот-вот должно было случиться. Преступная двойка не станет сидеть сложа руки.

А Марианна? В эти дни события буквально сыпались одно за другим, и он совсем забыл, что ему надо поторопиться. Но каким образом?

Тревога сидела внутри, как сжатый кулак.

– Надо что-то делать. Мы не можем просто сидеть и ждать. Надо…

– Делайе, – объявил хипстер, войдя в кабинет вместе с порывом ветра, – занимался спелеологией. У него нашли обвязку, каску и еще кое-какое снаряжение. Мы только что связались со спелеоклубом Коменжа.

Все повернулись к нему.

– Члены клуба говорят, что здесь неподалеку есть карстовый колодец, куда он любил наведываться. Вход туда находится в десяти километрах отсюда, и этот подземный каньон сообщается со всеми ответвлениями самой крупной спелеологической сети Франции.

Брови Циглер поползли вверх.

– Сеть «Тромб», названная по имени знаменитого спелеолога Феликса Тромба, родившегося в этом регионе, – пояснил он, заглянув в свои записи, – имеет в длину сто семнадцать километров и около пятидесяти семи входов… По ней можно легко выйти из долины. Возможно, Делайе боялся, что все горные тропы охраняются.

Он развернул на столе карту региона и указал на крестик, поставленный ручкой. Ирен и Сервас недоверчиво переглянулись.

– Этот вход здесь, – удивленно спросил Сервас, – в Коменже?

Он никогда об этом не слышал… А ведь в детстве часто бывал с родителями в этих горах.

– Но если снаряжение у него дома, то, может, он и не полез в каньон, – предположила Ирен.

– Я тоже сначала так подумал, – отозвался хипстер, – и задал вопрос президенту клуба. По его мнению, у спелеолога должно иметься несколько комплектов снаряжения.

Она кивнула:

– Хорошая работа.

Сервас увидел, как хипстер еле заметно улыбнулся. Циглер взяла карту, сделала знак Ангарду, и оба вышли из кабинета. Выглянув на улицу, Сервас вгляделся в темное небо, клубящееся гигантскими завитками облаков, которые скручивались и раскручивались над крышами Эгвива.

Изабель Торрес подняла глаза к вершине огромного дерева. Его двенадцать метров в высоту и шестьдесят сантиметров в диаметре возвышались над утрамбованной землей подальше от домов, поднимаясь прямо к облакам. А эти предвестники грядущего дождя сильно беспокоили мэра.

Ствол снизу доверху был весь в трещинах. В вертикальные желобки забили деревянные клинья, чтобы их раскрыть, и муниципальные рабочие натолкали туда соломы и стружек, чтобы дерево лучше горело. А спиленные ветки и вязанки хвороста сложили у подножия этого гигантского тотема, врытого в землю.

Их тоже беспокоило облачное небо. Сегодня ровно в 21.45 мэр должна будет разжечь костер согласно древней традиции этого района Пиренеев. В народе его называют Огонь Святого Иоанна, и он, как и многие праздники периода летнего солнцестояния, несомненно, восходит к ритуалам, приуроченным к сбору урожая. Не исключено, что и к шумерским праздникам, посвященным смерти и возрождению бога Думузи. Пришедшие позже христиане приспособили этот ритуал к своим верованиям и сделали это примерно на том же уровне, на каком Голливуд повествует нам об истории человечества.

Однако небо было не единственным, что тревожило мэра. Накануне она собрала муниципальный совет, чтобы получить ответ, стоит ли утверждать праздник.

Учитывая сложные обстоятельства…

Решение было принято.

Праздник утвердить.

«Ладно, – подумала она. – Быть празднику, так быть. Но что произойдет, если, как бы случайно, убийцы решат воспользоваться моментом и напасть?» И те же, кто требовал утвердить праздник, начнут ее упрекать в том, что она его не отменила. Отвечать в любом случае придется ей. И все, кто вместе с ней принял это решение и поддержал ее, сразу же об этом забудут. Совсем как обезьяны бонобо, у которых конфликты в стае разрешаются чаще всего тем, что все валят на козла отпущения.

«Да, – снова подумала она, – как они отреагируют, если в эту ночь совершится новое преступление?» Она осторожно огляделась вокруг, словно боясь, что кто-то подслушает ее мысли. Потом еще раз подняла глаза к огромному тотему. А что, если еще какие-нибудь силы задумают испортить праздник? Ну, к примеру, Уильям Герран со своей милицией… Жандармы заняты преследованием убийц, но Ангард пообещал ей выделить полбригады для обеспечения безопасности. Полбригады, конечно, не бог весть что… К тому же разгореться может не только этот костер.

Стояла полная тишина.

Вход в каньон оказался немногим шире, чем обыкновенный водосток. Вокруг дыры раскачивались листья, их шевелил теплый воздух.

Сервас взглянул на серое, набухшее облаками небо. Приближалась гроза. Не самое лучшее время, чтобы рискнуть спуститься.

К тому же ему не больно-то и хотелось: он страдал клаустрофобией. Даже в кабинах лифта ему было не по себе. А тут целая сеть коридоров и пещер, которые уходили на четыреста метров под землю… Нет уж, благодарствуйте.

Они уже имели удовольствие сплющиваться на каждом крутом вираже, когда спускались вниз на слишком резвом лесовозе.

А дальше, надев горные ботинки, шли пешком по бездорожью до самого входа в каньон у подножия горы.

Он ждал, что перед ними откроется вход, как в фильме «Битва за огонь»[66] или в пещере Мас-д’Азиль[67] в Арьеже. Вместо этого пришлось на четвереньках протискиваться в обыкновенную дыру, похожую на кроличью нору. Для него нора была слишком тесной. В кустах у самого лаза он заметил бутылки из-под кока-колы, сигаретные окурки и фантики от конфет. Место явно пользовалось успехом.

– И что нам тут делать? – спросила Циглер.

– Откуда у вас этот список? – спросил аббат.

С другой стороны фигурной решетки, в полумраке исповедальни, пахнущей ладаном и сырым камнем, помолчали.

– Это так важно, отец мой?

– Двое из этого списка умерли, с тех пор как вы мне его дали… Будут и еще смерти?

Дама, сидевшая по ту сторону решетки, воздержалась от ответа. Отец Адриэль впустил ее через дверь, выходившую на маленькое кладбище и лес. Обычно эту дверь называют «вратами мертвых».

– Я обращусь в полицию, – сказал он.

– Вы связаны тайной исповеди, – напомнили ему таким тихим голосом, что ему пришлось напрячь слух.

– Даже когда на кону человеческая жизнь?

– Да кто вам это сказал?

– Я все равно должен рассказать тому полицейскому…

– Он не лучше остальных.

– Вы хотите сказать, тех, что уже погибли? За это их и убили? Что вы об этом знаете? Исповедуйтесь!

В ответ на такое приказание в крошечной исповедальне раздался звонкий смех. Он, как мячик сквоша, запрыгал от стенки к стенке, и аббату вдруг стало тесно и душно.

– Отец мой… отец мой… Всему свое время. Вы уже однажды получили право на мою исповедь.

– В которой оказалось много белых пятен, – сказал аббат.

– Настанет время – и пятна заполнятся…

Аббат избегал поворачивать голову влево, где за решеткой был виден профиль собеседницы, а старался смотреть прямо перед собой.

– Что же касается тайны исповеди, – сказал вкрадчивый голос, от которого у аббата волосы на затылке встали дыбом, – то только три профессиональные тайны с точки зрения канонического права являются безусловными. Это врачебная тайна, адвокатская тайна и тайна исповеди. Она не терпит никаких исключений, а нарушившему ее грозит отлучение от церкви. Перечитайте кодекс канонического права, отец мой.

«Да, – подумал аббат. – Исповедник, нарушивший священную тайну, подлежит отлучению latae sententiae[68], утверждаемому апостольским судом». Канон 1388. Для французского же закона единственным исключением была исповедь о преступлении, совершенном в отношении ребенка младше пятнадцати лет. Кроме таких случаев священник мог исповедовать убийцу, но должен был хранить тайну исповеди. Но насколько мучительным и унизительным это оказывается для исповедника, который разрывается между соблюдением тайны и собственной моралью, не интересует никого – ни Бога, ни людей.

«Душа человеческая – бездонный колодец, – думал аббат, – куда священник должен погружаться один, сам себя обрекая на встречу с бесчисленными грехами человечества, которое, вместо пути мудрости, давно уже избрало себе дорогу безумия, мрака и резни».

– Я мог бы рассказать тому полицейскому все, что знаю, но что не входит в тайну исповеди, – заметил он.

Мысли его вернулись к той ночи, когда полицейский позвонил в дверь аббатства и когда они вместе потом прочесывали лес.

– Но вы этого не сделали…

– Нет.

– Почему?

Отец Адриэль искал подходящий ответ, сознавая, что из исповедника превратился в исповедуемого.

– Потому что вы попросили у меня защиты.

– Нет, отец мой… Потому что вы боялись последствий.

– Я ничего не боюсь.

Но из его голоса вдруг исчезла уверенность. Он уже был не пастырем, как ему и полагалось быть, а, скорее, овцой, которая отбилась от стада и чувствует близость хищника, совсем как овечка месье Сегена.

– Ну, конечно, вы боитесь. Я отсюда чувствую ваш страх…

За решеткой фыркнули. Под священническим платьем аббат почувствовал, как все тело покрылось мурашками.

Его мысли пытались выскользнуть из этой деревянной клетки, но только метались, не находя выхода, как птица, случайно залетевшая в дом.

– Если бы не было той тайны, вы пребывали бы в ранге надоедливого свидетеля, отец мой, – прошелестел голос почти у его самого уха.

Аббат ощутил, как у него под бородой ходуном заходил кадык.

Замечание таило в себе угрозу, и он почувствовал, что весь взмок, хотя в аббатстве было прохладно.

– Я догадываюсь, что ваше желание предотвратить дальнейшие преступления вступает в противоречие с долгом священника, – продолжала она сладчайшим шепотом. – Но никакой связи между моими признаниями и этими преступлениями нет. Уверяю вас.

Но он уже понял, что не верит ни единому ее слову.

– Тогда зачем было давать этот список? И почему имена жертв стоят вначале?

– В этом списке есть и другие имена…

– И этих людей вы тоже собираетесь убить?

Он содрогнулся. И зачем он только это сказал? Но это было сильнее его.

– Я?

Вот черт, надо было помалкивать. Он прикусил нижнюю губу и задышал тяжело, как бык.

В нефе не было никого, кроме них. Он был бы рад, если бы кто-нибудь из братьев пришел менять свечи или вытирать пыль на хорах.

Он немедленно положил бы конец исповеди и быстро вышел бы из исповедальни.

Но никто не приходил, и в нефе не было никого, кроме них.

– О чем вы думаете, отец мой?

– Думаю, что я в вас ошибся.

– Вот как? И каким же образом?

– Вы не овца, вы – волк.

Тишина. Запах воска пополам с запахом страха. И дыхание двоих: один дышит с трудом, другая – спокойно. Скрипнула скамья, дама встала и подошла к разделявшей их решетке. Тонкий голосок еле слышно зашептал через поперечину, легкое дыхание коснулось его уха:

– А вы, отец мой, кто вы? Овца? Пастырь? Или волк?

53

– Дьявольщина! – сказала Циглер. – Сто семнадцать километров подземных галерей, которые он знает как свои пять пальцев. Он может быть где угодно…

– И, несомненно, мог выйти через любой из пятидесяти семи выходов, – заметил Ангард, который уже стал задыхаться на подъеме из пещеры: форму он явно не держал.

– А кто обычно сюда спускается? – спросила Ирен у проводника-спелеолога, который их сопровождал.

– Это легендарная сеть карстовых пещер и колодцев, одна из самых сложных на планете. Спелеологи съезжаются сюда со всего мира, чтобы в ней побывать. Здесь есть региональные спелеологические клубы, лесные школы, бывает и местная молодежь… Здесь устраивают что-то вроде инициаций для работников предприятий и подростков из социальных центров. Маршрутов здесь более пятидесяти. Большой классический маршрут – по пещере глубиной в триста пятьдесят восемь метров. Есть еще куча переходов из пещеры в пещеру и целая цепь пещер, соединенных в анфиладу. В общем, в трудностях недостатка нет… И вы правы: Жильдас хорошо знает всю сеть. Он может быть где угодно, и найти его невозможно… В две тысячи первом году двадцати спелеологам понадобилось двадцать два часа, чтобы пройти всю цепь пещер.

Сервас разглядывал черную дыру, видневшуюся в чаще среди окурков, бутылок и конфетных фантиков, и представлял себе десятки темных галерей, потаенные залы, колодцы, полные тьмы, стекающей с гор… И тут его вернул к действительности яркий свет налобных фонарей, и он вздрогнул. Как можно любить спускаться в черноту подземелья? Он понимал название одной из пещер: «Смертельная ненависть», оно было подобрано на редкость удачно. Тут затрещал приемник Ангарда.

– Да?

– Капитан, вам надо на это взглянуть…

– Что случилось? – спросил жандарм.

– Возле тотема целое собрание.

– А кто собрался?

– Уильям Герран и его ребята.

– И что делают?

– Пока ничего, но говорят, они хотят испортить праздник.

Ангард в нерешительности покосился на Циглер. Та кивнула.

– Хорошо, мы едем.

Он отсоединился и проворчал:

– Вот черт!

Они осторожно спустились к автомобилю. Сервас подумал, что социальные, географические, исторические и генерационные разломы, проходящие в наше время в этой стране, грозят разрушить здание, давно выстроенное людьми гораздо более мужественными, проницательными, а главное – более ответственными, чем теперешние. Сейчас начало процветать неоманихейство[69]: все должно быть либо черным, либо белым. Никаких оттенков. Никаких серых тонов. Как будто на свете действительно существуют абсолютно виновные люди и люди абсолютно чистые, без малейшего пятнышка.

В пять часов вечера они затормозили перед просторной поляной на выезде из города, где стоял факел Святого Иоанна. На краю поляны вокруг высокого бородача столпилась группа людей. Они молча наблюдали за приготовлениями к празднику.

Здесь же стояла и мэр с двумя заместителями. Они тоже следили одновременно и за приготовлениями, и за собиравшейся толпой. Увидев подъехавшую бригаду, Изабель Торрес быстро направилась к ним.

– Они здесь уже около часа. Мне кажется, что они что-то готовят на сегодняшний вечер. Нельзя ли сделать какой-нибудь упреждающий маневр? Попросить их разойтись?

Ирен пожала плечами.

– Они имеют право собираться, – сказала она. – Закон этого не запрещает. Манифестаций они не устраивают. И общественный порядок не нарушают.

– Но все может измениться, когда соберется народ.

– Вот тогда и будем принимать меры.

Сервас заметил, что обе женщины избегают смотреть друг на друга и между ними увеличилась дистанция. Интересно, что произошло?..

19 часов. Делайе так и не нашли. Бригада вернулась к нему в дом и допросила соседей. Учитель исчез где-то на лоне природы. Улетучился. Подозреваемый № 1 пропал. И найти его надо очень быстро. Иначе над Ирен Циглер и ее следственной группой сгустятся тучи. Но они уже все перевернули вверх дном, а Жильдаса Делайе как не было, так и нет.

– Ну что за паскудство? – то и дело повторяла Ирен.

В 20.00 Ангард заявил, что он со своими людьми идет охранять территорию праздника. Ирен с Сервасом остались почти одни в опустевшем и на удивление тихом здании жандармерии. А тем временем программисту-фанату никак не удавалось взломать сайт «Когда родители спят». «Что же представляет собой компьютерный мир, который существует параллельно с миром реальным, – думал Сервас, – и грозит подменить его собой? Что же будет, когда реальность станет второстепенной, а порождения фантазии и иллюзия – реальными? А разве сейчас это с ними не происходит? Разве можно спасти от погружения в хаос страну, которая уже давно питается химерами, бешеной злобой и ненавистью?»

– Как думаешь, чем все это кончится? – вдруг спросила Циглер.

Она печатала рапорт, время от времени отрываясь от клавиатуры и теребя пирсинг.

– Не имею ни малейшего представления, – ответил он.

– Что же будет, если в мире все так деградирует? Где появится очередная жертва?

– А где, кстати, Кастень? – спросил он.

– Опять улетел. На вертолете.

Ну, ясное дело… Прокурору надо, чтобы его карьера не пошла под откос. Лучше держаться в сторонке от дела, где все идет не лучшим образом. Зато, если Циглер и ее следственной группе удастся быстро поймать преступника, он наверняка присвоит себе часть лавров. Все по-честному.

– Если это действительно Делайе, то кто его сообщник? – неожиданно спросил Сервас. – По-моему, учитель – человек довольно замкнутый, он одиночка…

Она подняла голову от экрана:

– Может, у него и нет никакого сообщника.

Он уставился на нее:

– Как так?

– Я снова подумала о гипотезе доктора Джеллали: нападавших было двое. Правда, она базируется только на том факте, что одна из жертв получила два удара, нанесенных с разной силой и на разной высоте. Но этому есть множество разных объяснений. Например, смена позы жертвы между ударами, что кажется вполне логичным: если тебе дали по башке, ты не будешь стоять на месте и дожидаться, когда дадут еще раз…

– Гм… Доктор Джеллали редко ошибается в своих гипотезах, – заметил он. – Думаю, она и эту тоже имела в виду. Но по какой-то причине ее отбросила. Но есть ведь еще и третья…

– Какая?

– А что, если в ту ночь с Тео в лесу был вовсе не Делайе? Мальчик назвал первое попавшееся имя, чтобы кого-то спасти, и первым в голову пришло имя его учителя.

– Но в этом случае мы снова оказываемся в исходной точке…

– Вот-вот.

Сервас заметил, как изменилось лицо Ирен. В этот момент у него в кармане зазвонил телефон. Номер был незнакомый.

– Да?

– Капитан? Это отец Адриэль…

Он выпрямился на стуле. Аббат говорил очень тихо, почти шептал, но в этом шепоте угадывалось напряжение натянутой струны.

– Что случилось, отец мой?

На другом конце линии сначала долго молчали.

– Я… М-м-м… хочу вам сказать нечто очень важное.

– Я слушаю.

– Женщина, которую вы разыскиваете… я видел ее.

– Что?

Он резко подался вперед.

– Когда?

– Несколько часов назад. Она приходила на исповедь… И уже не в первый раз… Я вам… солгал.

Мартен вздрогнул. Сердце колотилось как сумасшедшее. Он сделал глубокий вдох. Но голосу не хватило твердости и уверенности, когда он спросил:

– На исповедь? Что вы такое говорите, отец мой?

– Она заставила меня пообещать, что я ничего вам не скажу. Она не хотела, чтобы вы ее нашли…

Так. Теперь выдохнуть… Кровь глухо шумела в ушах. Он ничего не понимал.

– Что вы говорите? В чем она вам исповедовалась? Объяснитесь!

– Вы же хорошо знаете, что я связан тайной исповеди… Все, что я могу вам сказать, – она здесь, неподалеку…

– ГДЕ?!

Это он уже крикнул. И увидел, как пристально смотрит на него Ирен. Просто глаз не сводит. Сервас включил громкую связь и отодвинул телефон от уха.

– Этого я не знаю… Она мне не сказала… Но она недалеко, потому что пришла пешком.

– Никуда не уходите! Я сейчас приеду! – сказал он, отпихнув стул и вскочив.

– Есть еще кое-что, – продолжал аббат. – Когда она пришла в первый раз, она принесла список имен. В этом списке фигурировали Камель Эсани и Марсьяль Хозье.

– Что?!

Он поднял глаза на Ирен. Она сидела не шевелясь, словно ее приклеили к стулу скотчем.

– Этот список у вас?

– Да.

– Никуда не уходите! Мы едем! Главное – никуда не уходите!

Телефон стоял в его кабинете, похожем на часовню, на большом деревянном столе, напоминавшем стол Тайной вечери. Он обвел взглядом благочестивые полотна на стенах и христианскую литературу в книжном шкафу. Всю мудрость, накопленную за тысячелетие. Что она значила теперь? В этом мире, где, с одной стороны, все мнения стригут под одну гребенку, а все мысли выхолащивают, а с другой – разжигают ненависть и позволяют совершать чудовищнейшие преступления… Осталось ли здесь место для хоть какой-нибудь мудрости и независимости? Он ни секунды не сомневался, что человечество сошло с ума. И еще меньше сомневался в том, что Зло творит свои дела повсюду, и прежде всего – среди тех, кто хочет навязать другим свое видение Добра. Он был слишком стар и слишком устал, чтобы не видеть, что сражение проиграно. Запад стал на путь к новой эпохе тьмы.

Он тяжело поднялся. Сейчас он чувствовал себя хозяином положения. Он в точности знал, до малейшего движения, что ему надлежит сделать, и эта уверенность его ободряла. Он любил точность. Свою жизнь он подчинил уставу Святого Бенедикта: строгому равновесию труда физического, труда умственного и молитвы. У него были недостатки: холерическая вспыльчивость, нетерпеливость… Он мог слишком жестко требовать от людей того же, чего жестко требовал от себя. Но свои недостатки он обуздывал. Когда он думал об этом сейчас, то понимал, что больше всего в жизни ему не хватало свободы. Он познал восторг, радость и братство, он умел разделять с людьми их чувства, но отказался от свободы, от этого проявления любви к себе.

Выходя из кабинета, поднимаясь по галерее к аркаде и спускаясь два марша лестницы в монастырскую церковь, аббат улыбался.

Пока еще не было слишком поздно…

Он собирался поставить точку последним деянием свободы. Освобождением. Вдруг его пронзила головокружительная мысль: это деяние в глазах Господа и церкви считалось одним из самых достойных порицания – именно поэтому он и видел в нем свое величайшее освобождение.

Войдя в неф через маленькую дверь возле хоров, он ниоткуда не ощутил дыхания Господа. Ничего не ощутил, кроме кладбищенского холода и мрака. Ничего, кроме груды камней, воздвигнутой людьми в знак почтения к отсутствующему Богу. Подумать только, во имя этой отсутствующей величины в одной Франции было возведено более десяти тысяч аббатств и пятидесяти тысяч приоратов. Не говоря уже об остальном мире. Церкви, храмы, мечети, синагоги, бесчисленные шедевры живописи и скульптуры… Нет, человек решительно создание парадоксов и излишеств.

По боковому проходу он дошел дотуда, где накануне оставил стремянку – ею пользовались братья, когда меняли лампочки. Вечерний свет с трудом проникал сквозь высокое окно, сквозь которое виднелась островерхая крыша западной башни.

Алюминиевая стремянка была на месте. Оставалось найти то, что было спрятано за пьедесталом одной из статуй.

54

Они затормозили перед монастырем и быстро как один выскочили из машины. И сразу увидели приора, который шел им навстречу. Должно быть, он услышал шум мотора. Других звуков в долине слышно не было.

С него словно сошел налет высокомерия и враждебности, хорошо им известный.

Глядя на него, Сервас нахмурился, почуяв неладное. Видимо, толстый монах недавно плакал: глаза были еще красные от слез. Под черным наплечником прятались крепко стиснутые руки.

– Произошло нечто ужасное, – сразу же сказал он. – Очень страшное.

– Что? – в нетерпении спросила Циглер.

Но приор отвернулся, не в силах больше произнести ни слова.

Он пошел впереди через вымощенный плиткой двор к старинному проходу для послушников, который вел в монастырь. Дальше они шли по галереям сначала налево, потом направо, поднялись по галерее, ведущей в трапезную, где по стенам стояли каменные скамьи, и дошли до двери в церковь. Дверь вывела их в неф перед хорами, но приор снова свернул налево. И тут Сервас их увидел. Остальных монахов. Они сгрудились в боковом проходе и сейчас очень напоминали зверей Делайе: такие же застывшие, безмолвные, с вытаращенными глазами, уставленными куда-то вверх.

Аббат висел на грубой пеньковой веревке, и петля проходила у него прямо под черной с проседью бородой. Лицо склонилось набок – может быть, из-за сломанных шейных позвонков, – и на нем застыло по-христиански спокойное и безмятежное выражение. Ноги повисли в метре от пола и в нескольких сантиметрах от металлической стремянки, обычно служившей совсем для других целей.

Одна сандалия соскользнула с ноги на пол, и Сервас увидел грязную ступню с длинными скрюченными пальцами. Большой палец отстоял от остальных, словно хватательный палец у шимпанзе.

Он вспомнил, что в 1619 году итальянскому физику и философу Лючилио Ванини, бывшему в Тулузе проездом, отрезали язык и живьем сожгли на костре за то, что он, кроме всего прочего, заявлял, что человек не так уж далек от животных.

Он отогнал эту мысль и сосредоточился на теле и веревке.

Аббат перекинул веревку через горизонтальный брус, скреплявший несущую конструкцию нефа. Он повесился в доме Божьем. Мятеж в чистом виде. На лицах потрясенных монахов застыл ужас.

Сервас спросил себя, сколько же еще ему придется терпеть всю жуть этой долины. Он чувствовал себя на грани полного истощения и нервного срыва. Мысли в голове путались самым скверным образом. Он быстро взглянул на Ирен. Она смертельно побледнела и не отрываясь смотрела на повешенного.

Повернувшись к приору, он поймал его взгляд.

– Тот, кто убивает себя, убивает человека, – сурово сказал приор.

– Святой Августин, – заметил Сервас, и священник не смог скрыть удивления. – Список, – прибавил он.

– Простите?

– Дайте мне список.

Приор явно колебался, потом сунул руку в карман своего белого балахона и вытащил сложенный вдвое листок.

– Благодарю.

Сервас развернул листок и пробежал его глазами, и в мозгу вспыхнула догадка.

Он протянул список Ирен, и она сразу поняла. Порывшись в кармане куртки, она достала оттуда другой список.

Список рабочих карьера, имевших доступ к взрывчатке.

Она ткнула указательным пальцем сначала в один список, потом в другой.

Одно из имен фигурировало в обоих.

Фредерик Розлан.

Тучи рассеялись. Небо быстро темнело и скоро стало совсем черным. Над горами зажглись звезды. Воздух был абсолютно неподвижен, городские огни отбрасывали пятна желтого света. Где-то залаяла собака, и этот звук, то ли далекий, то ли близкий, придавал вечерней тишине ту глубину, какая бывает только у летних вечеров.

Один из служащих мэрии поднес зажигалку к факелу, который держала мэр. Факел сразу вспыхнул и затрещал.

Изабель Торрес торжественно подошла к костру и бросила факел в сложенные у подножия высокого дерева ветки и вязанки хвороста. Этот бросок немедленно запечатлел фотограф.

Пламя пробежало по веткам, потом лизнуло подножие огромного тотема и взметнулось по стволу огненными змеями до самой вершины, и ночь озарилась светом.

Раздались аплодисменты, радостные крики и восторженные свистки.

Изабель изобразила на лице легкую улыбку, положенную по протоколу. Огонь плясал в ее блестящих глазах, но тем не менее она не забывала бросать взгляды на группу людей, с Уильямом Герраном во главе, стоявшую по ту сторону костра. Они развернули транспарант с надписью:

ТОРРЕС В ОТСТАВКУ!

На что он надеялся? Что она позволит ему портить себе жизнь и никак не отреагирует? Подумал ли он о том, что хочет преуспеть там, где все его предшественники один за другим терпели неудачу? Что вряд ли жители Эгвива горят желанием избрать такого, как он? У нее было о нем достаточное количество сведений, которые могли бы сильно подпортить ему репутацию. Например, что он находится на грани банкротства, что он очень мало платит своим работникам и что за ним все время таскается кучка таких же банкротов.

А может быть, Уильяму Геррану просто хочется выделиться из общей массы.

В наше время каждый хочет стать заметной величиной, все равно какой.

Все хотят быть на виду.

Она оглядела площадку, начиная с группы, которая размахивала транспарантом, и переводя взгляд дальше, на высокую пылающую колонну тотема и на горожан, стоящих напротив. Они смеялись и аплодировали, и лица их освещало пламя. Хворост потрескивал искрами, весело отлетавшими в темноту под крики горожан, и она чувствовала на лице жар костра.

И в этот момент источенный пламенем тотем рухнул, и вверх, как стая светлячков, взметнулся целый сноп жарких угольков.

Подростки и молодежь принялись растаскивать горящие головни, как делали каждый год.

Взгляд Изабель Торрес блуждал по площадке, которая сейчас наполнилась людьми, движением и шумом. Она думала обо всем, что за недавнее время произошло в этой долине. Детишки носились между взрослыми, люди смеялись, и дым костра поднимался вверх вместе с криками и искрами. Все, казалось, позабыли об ужасе, что царил здесь. Она задумчиво покачала головой. Человечество обладает способностью отодвигать все худшее, чтобы сосредоточиться на моментах радости. «Но худшее еще не кончилось», – говорила она себе, вглядываясь в пламя, которое танцевало в ее черных глазах, как отсветы пожара танцуют в нефтяной лужице.

О нет.

Ничего еще не кончилось.

55

В 23.00 Фредерик Розлан выключил телевизор, встал и, как был, в шортах, голый по пояс, направился в ванную, прилегающую к спальне. Было все еще жарко и душно, и поэтому он оставил окна открытыми. До него долетали крики и смех праздника. Его дом – одно из приземистых жилых зданий, выстроенных тридцать лет назад, – стоял в нескольких десятках метров от площадки, где воздвигли тотем.

Ох уж этот смех, эти крики посреди ночи, словно сюда согнали все человечество… Он не любил, когда другие радовались. Не любил их голоса, ведь в них отражалось чужое счастье. Его унижало, что другие могут радоваться, а он – нет. От этого он всегда чувствовал себя идиотом. Одиноким идиотом.

Он тщательно почистил зубы, прополоскал горло, сплюнул в раковину и пустил теплую воду. Потом смазал лоб, щеки и кожу вокруг глаз кремом от морщин. Он устал. В карьере сегодня был тяжелый день. Этот гаденыш Жанс… Он ненавидел этого высокомерного и властолюбивого шпендрика. Если когда-нибудь тот его уволит, то он уж наверняка нанесет ему визит. И скажет Люсиль, чтобы бросила этого лузера, который обращается с ней, как с куском дерьма.

Теперь какой-то шум слышался уже совсем близко. Он доносился с улочки. Откуда-то меж двух ларьков. Он высунулся в открытое окно ванной. Сосед, в халате и домашних тапочках, выгуливал двух своих собачонок. Он, видно, тоже не пошел нынче на праздник.

Он заметил, что спина и подмышки стали мокрыми. Даже для лета было слишком жарко. А этот кавардак внизу только усиливал жару. Надо было купить кондиционер, но пришлось выбирать между глотком свежести и поправкой бюджета. Этот ублюдок Жанс платил мало.

Внизу, всего в нескольких домах отсюда, веселье было в разгаре. Смех, крики, а потом еще и сухие взрывы петард. Просто чертовщина. Слава богу, у него есть беруши.

Снова какой-то шум.

На сей раз ему показалось, что звук донесся изнутри дома. Но в такой жаркой и душной ночи звуки долетают издалека и кажутся совсем близкими. Пустив мощную струю в унитаз, он поправил шорты. Когда вошел в спальню, снова что-то зашумело.

– Эй! Есть тут кто-нибудь?

Он бы не удивился, если б какие-нибудь сопляки, воспользовавшись неразберихой возле тотема, залезли в открытые окна что-нибудь стянуть.

Если это так, то они ошиблись адресом. «В этом доме не подают. Здесь вы получите по заслугам на полную катушку», – подумал он, однако занервничал.

– Эй, вы, идиоты! Если вы здесь, то лучше мотайте отсюда! Потому что, если поймаю хоть одного, ему придется провести скверных четверть часа!

Никакого ответа.

Он должен был бы услышать, как они удирают. Но вместо этого до него долетали только звуки праздника и взрывы петард.

Не говоря больше ни слова, он пошел дальше.

Парень он не робкого десятка. Однако, учитывая все, что произошло в долине за последнее время, лучше быть настороже. Он быстро смекнул, что все это имеет какое-то отношение к тому, что случилось несколько лет тому назад. И к человеку, который удрал тогда из Института Варнье.

Из спальни он вышел в гостиную. Телевизор работал, только без звука. Фредерик Розлан застыл. Он точно помнил, что выключил телевизор. Из кухни доносилось какое-то легкое жужжание. Потом жужжание смолкло, и послышался пронзительный сигнал микроволновки, которую кто-то быстро выключил. По телу у него прошла дрожь.

Он не включал микроволновку.

Фредерик Розлан нахмурился и пошел на кухню. Еще с порога он увидел «ноль» на счетчике микроволновки, а когда ее открыл, то отпрянул назад. В нос ему ударил мерзкий запах горелого мяса и перьев.

– Проклятье! – рявкнул он.

На стеклянном круге скрючилось обугленное птичье тельце.

Он устоял и еще раз отогнал от себя страх, но тревога внутри все нарастала. А вместе с ней нарастала ярость. Он был не из тех, кого легко запугать. Эти засранцы еще увидят, из какого теста он сделан.

– Эй, вы, покажитесь, если не трусы! Если вы при яйцах, дери вас черт! – крикнул он.

Через гостиную он прошел к шкафу, что стоял возле телевизора. Застекленная дверь, выходившая в сад, была открыта, как он ее и оставил, и сквозь нее виднелись недвижные листья фикуса в свете уличного фонаря, струящемся в гостиную, как густой желтоватый лак. И ни малейшего движения воздуха.

Ладони у него взмокли, когда он нашарил на шкафу ключ и отпер шкаф. Ружье… Оно исчезло. Должно было лежать на месте, но его там не было. Сзади послышался шорох. Совсем близко.

Он обернулся. В проеме двери между гостиной и кухней виднелся чей-то силуэт. Фредерик Розлан улыбнулся. Это еще что за шутки? Силуэт не занимал и половины дверного проема. Он ожидал чего угодно, но не этого…

– Слушай, черт тебя дери, я не знаю, кто ты есть, но ты мне заплатишь, – просипел он, выступив вперед и вдруг развеселившись.

Когда его сзади ударили по затылку, он на миг отключился, как соскользнувшая с бороздки корундовая игла теряет связь с виниловой пластинкой. Но в следующий миг он стоял на коленях на полу и снизу вверх безмятежно наблюдал уже за двумя силуэтами, стоящими перед ним. Их губы шевелились, но, как он ни поднимал голову, не мог разобрать, что они говорили.

Два силуэта…

Нет, не может быть.

Ему вдруг захотелось смеяться.

Он попытался встать, но оказался на четвереньках между низким столиком и коридором. У него возникло чувство, что он либо в дымину пьян, либо под наркотой. Комната раскачивалась перед глазами, и сильно тошнило.

Он открыл рот и попытался пошевелить челюстью, но затылок пронизала острая боль.

Он поднял глаза.

– Да вашу мать… это вы? Не может быть…

Один из силуэтов спокойно его обошел и встал сзади, и он сразу понял, зачем: обеими руками тот держал железный ломик.

В следующий миг ломик с такой силой опустился ему на голову, что он мгновенно провалился в полную темноту.

56

Он открыл глаза, перед ними все плыло и качалось.

Повернув голову, он увидел себя в зеркале у входа: голышом привязан к стулу, а рот заклеен коричневой упаковочной лентой. Икры ног связаны, а ступни опущены в ведро, прикрепленное той же упаковочной лентой к поперечной перекладине стула. Точно так же закреплены руки за спинкой.

Зрение мутилось от какой-то жидкости, стекавшей по лицу. От нее щипало глаза и текли слезы.

Он сглотнул.

И сразу почувствовал запах, идущий от ведра. Ступни не в воде, и не вода текла по лицу.

Сердце вдруг сжалось от ужаса.

Бензин.

Какого черта…

Но ведь это же просто шутка, розыгрыш, его просто хотят напугать…

Когда же они вернулись и вылили остатки бензина на пол, до него дошло, что они собираются сделать. Ну что за хрень! Фредерик задергался на стуле, но они, видимо, примотали его целым рулоном упаковочной ленты. Он еле мог пошевелиться.

– М-м-м-м-м-м, – рычал он заклеенным ртом.

Это означало: «Прекратите, идиоты!» Но паршивцы только лыбились. Он точно знал, что если его освободят, он им такого задаст… Будет очень больно… Очень.

Ирен затормозила на краю просторной площадки и увидела множество людских силуэтов в освещенном огнем пространстве вокруг огромного костра. В костре потрескивали ветки и хворост, и к небу взвивались тучи искр. Кто-то смеялся, кто-то пел, тут и там бегали ребятишки. А кто-то размахивал горящими головешками, – совсем как на шабаше ку-клукс-клана в Алабаме в шестидесятые годы.

Ирен вылезла из машины и заметила в толпе Ангарда. Она сделала знак Мартену, и они вместе зашагали к Ангарду. Тот наблюдал за небольшой группой на другом краю площадки. Над ними был развернут транспарант «Торрес в отставку!», и вся компания явно выкрикивала какие-то лозунги, но услышать, что они кричат, в таком гвалте было невозможно. В ярком свете костра виднелись только их шевелящиеся губы.

Уже наступила полночь, на ясном небе высыпали звезды. Сервас подумал, что при других обстоятельствах это был бы замечательный праздник.

– Фредерик Розлан… – крикнула Ирен жандарму. – Вы знаете, где он живет?

– Конечно.

Ангард посмотрел на них, и глаза его расширились.

– А что случилось? Вы что-то обнаружили?

– Он ближайший в списке, – сказала Ирен.

– Ближайший… к чему?

– Ближайшая жертва. Ну? Где он живет?

Жандарм повернулся к домам, стоящим по ту сторону площадки, за группой с транспарантом.

– Тут, рядом. Вон, среди тех небольших домиков… А это еще что такое?

Они тоже увидели. Там, над домами, как над костром, взлетали снопы искр. Но это не были искры праздничного костра… Над одним из торговых павильонов теперь разгоралось зарево пожара. Огонь пульсировал, как неровно бьющееся сердце.

– Вызывайте пожарных! – крикнула Ирен Ангарду и помчалась через площадку.

На бегу она быстро взглянула на Серваса, и тот отозвался:

– Я с тобой!

Ирен бросилась в толпу, обогнула костер и прямиком понеслась на группу Уильяма Геррана, который ее увидел.

– Расступитесь! – кричала она. – Дайте пройти!

Сервас сначала подумал, что они откажутся повиноваться, но, поняв, что дело тут не в них, вся компания быстро расступилась перед Ирен, как Красное море перед Моисеем.

Она пробежала мимо низких каменных стенок, окружавших садики при небольших квадратных домах, какие тысячами строили после Второй мировой войны. Потом, держа телефон в руке, помчалась по переулку, где сквозь растрескавшийся асфальт пробивалась растительность.

Дом стоял третьим на улочке. Соседи уже собрались и держались на почтительном расстоянии. Из открытых окон вырывалось пламя, кверху поднимался крутящийся столб черного дыма. Едва они добежали до входа, как послышались сирены пожарных машин.

– Дьявол! – вскрикнула Ирен.

Толкнув заржавевшую калитку, она влетела в садик и тут же затормозила перед зияющей застекленной дверью. Сервас остановил ее, схватив за локоть. Внутри полыхал пожар. Пламя вырывалось отовсюду. Он загородился рукой от жара.

– Ты не сможешь войти, – сказал он.

– Но я уверена, что он там, в доме!

– Ты уже ничего не сможешь сделать, Ирен! В это пекло никак нельзя!

В переулок быстро въехала пожарная машина. Фары на мгновение ослепили их, и они загородились от вращающихся на крыше автомобиля фонарей, ярко освещавших фасады домов и собравшихся зевак. Пожарные в форме выскочили из машины и подбежали к ним. Двое из них уже подсоединяли наконечники к брандспойтам.

– Я думаю, там внутри кто-то есть! – крикнула Ирен бригадиру пожарных.

– Хорошо, хорошо! Отойдите в сторону! Выйдите из сада и не мешайте работать!

Молодой компьютерщик из региональной технической службы слушал в «Ютубе» Моррисси[70]. Альбом «Воксхолл и я». Ладно, допустим, сейчас Моррисси гордиться особенно нечем. К старости он сделался грязным придурком. Но это все ерунда… А разве ерунда его золотой голос, когда он поет «Теперь мое сердце довольно»[71]? Кто лучше Моррисси мог подобрать слова к его сердечной боли, к одиночеству, к хандре, которая его охватывает, едва он проснется, к депрессивной уверенности, что он принадлежит к семейству лузеров, кому жизнь никогда не улыбалась? И потом, разве Ноэл Галлахер[72] не сказал: «Сколько бы ни было написано о любви, ненависти или дружбе, он все равно скажет лучше. Потому что он лучший бард всех времен»?

Вот так-то, черт тебя дери, Моррисси…

Он огляделся вокруг. Можно подумать, что все разошлись по домам. Жандармерия опустела.

Парень крутнулся на стуле, вгляделся в экран. Все оказалось дольше, чем он рассчитывал. Порты и уязвимости он просканировал. Настало время перейти к атаке.

Он не был истинным хакером.

До сегодняшнего дня он занимался только тестовыми вторжениями в виртуальные объекты атаки, подготовленные инструктором. Эта атака будет для него первой реальной. В жаргоне хакеров есть выражения белые шляпы и черные шляпы, джедаи и ситхи. Джедаи – это «хорошие мальчики», хакеры этичные. Ситхи – «плохие мальчики», хакеры агрессивные и недобрые. И сейчас ему, джедаю в белом головном уборе, пришло время на практике осуществить все, чему он научился.

57

– Внутри тело.

Ирен посмотрела на бригадира пожарных. Сервас видел, как она потрясена. И в жаркой, недвижной ночи настал миг всеобщей полнейшей апатии, когда никто не смог вымолвить ни слова. Все началось заново… И они не смогли этого предотвратить. Они опять приехали слишком поздно. Им не удалось его спасти. Сервасу хотелось кричать. Они отдали и себя, и свое начальство в лапы прессы. Так сказать, оказались не на высоте. Теперь потребуют заменить их, чтобы полетели их головы.

На помощь Кастеня рассчитывать нечего: прокурор опять попытается обезопасить себя.

Но это все вещи второстепенные. Главное – погиб человек. И они не смогли предотвратить убийство.

Внутри у него все перемешалось: ярость, печаль, разочарование…

Над переулком стлался тошнотворный запах мокрой гари. Из калитки на асфальт, заросший травой, как паршой, вытекали потоки черной воды. От крыши поднимались десятки мелких дымков. С площадки все еще долетали звуки праздника. Толпа не заметила драмы, разыгравшейся меньше чем за полчаса в нескольких десятках метров. Пожарным удалось нейтрализовать и загасить огонь и не дать ему охватить весь дом. Но Фредерик Розлан погиб.

Это его тело обнаружили в доме.

– Вы снова потерпели поражение, – холодно сказала Изабель Торрес Ирен и Сервасу, буквально расстреляв их взглядом. – И последствия коснутся нас всех.

Она подошла к ним, когда подъехали пожарные. И именно она приняла решение не прерывать праздник: лишние зеваки тут были ни к чему.

– А мне еще предстоит разруливать эту паршивую ситуацию.

Сервас заметил, что мэр нервничает. Как и всякому хорошему политику, ей было свойственно считать себя центром мира. «Однако мир хранит хорошие воспоминания о политиках прошлых времен», – подумал он.

– С этого момента здесь место преступления, – заявила Циглер, не обращая внимания на все реплики и обращаясь к зевакам, стоявшим поодаль. – Эта зона будет огорожена.

Она достала телефон, чтобы запросить помощь, но его экран вдруг засветился.

– Ангард?

– Делайе появился, он здесь, – объявил в трубке жандарм.

Циглер тряхнула головой.

– Что?

– Жильдас Делайе… Я его вижу. В нескольких метрах от меня… В толпе…

Ирен нахмурилась.

– А что он делает?

– Ничего… Вид у него какой-то растерянный. Озирается кругом.

Она ушам своим не поверила.

– Хватайте его! – крикнула она в трубку. – Сейчас же! Мы идем! Делайе, – бросила она Сервасу, – он там, на площади…

Она ринулась бегом обратно на площадь. Сервас быстро взглянул на Изабель Торрес, потом на бригадира пожарных и кашлянул.

– Оставляем вас разруливать эту паршивую ситуацию, – поддел он мэра.

А после счел своим долгом догнать Ирен.

– Что вы делаете?! – визжал Жильдас Делайе в наручниках. – Что вы делаете?!

Он чуть не плакал. Все смотрели на них и отходили в сторону. Толпа следила за каждым их движением, и Сервас с тревогой наблюдал за группой Уильяма Геррана: они тоже не упустили ни одной мелочи в ходе ареста учителя. «Праздник достиг апофеоза», – сказал себе Сервас.

– Что вы делаете? – все повторял Делайе, пока его вели в жандармерию, располагавшуюся в трехстах метрах отсюда.

– Что это у вас? – спросила Циглер, указав на его перевязанную правую руку.

– Я обжегся!

– Вы… что?

– Обжегся!

Ирен взглянула на Серваса.

– И где это вы обожглись? – осведомилась она, пока они быстро шли по улице под взглядами всей столпившейся на площадке улицы.

Делайе поморгал, видимо, сообразив, к чему они клонят.

– Я сжигал одежду жены.

– Через столько лет? – резко оборвала она.

Их шаги гулко отдавались в темноте. Ирен вела Делайе под локоть, руки его были сцеплены за спиной наручниками. Их окружали с полдюжины жандармов. Ангард и Сервас замыкали процессию. Они проходили мимо уличных фонарей, оказываясь то в одном пятне света, то в другом, и тени то обгоняли их, то отставали.

– А почему бы и нет?

– Где вы были сегодня весь день? – строго спросила она.

– В горах! Мне захотелось подышать свежим воздухом.

Их маленький отряд шел очень быстро. Сервас поглядывал назад.

– Мы вас разыскивали, – сказала Ирен.

– Я увидел ваши непринятые вызовы, когда вернулся: телефон я с собой не брал.

– И вы не сочли нужным нам позвонить?

Он пожал плечами.

– Я подумал, что вы сами, так или иначе, мне позвоните, – ответил он, пошевелив за спиной руками в наручниках. – За что меня арестовали? В чем меня обвиняют?

– Жильдас Делайе, – объявила она официальным голосом, – с этого момента, с ноля часов тринадцати минут двадцать пятого июня, в связи с расследованием убийств вы задержаны на двадцать четыре часа с возможностью продления задержания еще на двадцать четыре часа…

58

0. 30

– Как вы получили ожог? – повторила Ирен Циглер.

– Я уже сказал: я сжигал вещи своей жены и случайно обжегся.

– Где это случилось?

– В горах. Она обожала горы. Там есть одно место, одна долина, которую она особенно любила. Именно там я развеял ее пепел после смерти.

– М-м-м… Почему вы выбрали именно эту дату? Именно сегодня?

– Три дня тому назад был ее день рождения. К тому же я принял одно важное решение. Я собираюсь уехать из долины. С меня хватит всех этих подозрений, слухов и обвинений… И я сказал себе, что настало время сжечь все, что напоминает мне о нашей прошлой жизни. Настало время перевернуть страницу. Я сохранил только фотографии. И хорошие воспоминания… Во всяком случае, я так думаю.

Сервас посмотрел на Ирен. Лицо ее было непроницаемо. Она пристально глядела Делайе прямо в глаза, как смотрят врачи.

– М-м… А что вы делали сейчас на площадке?

Учитель взмок и принялся вытирать запотевшие очки изнанкой рубашки.

– То же, что и все остальные: я пришел посмотреть на праздник. Обошел площадку кругом…

Голос его дрожал, хотя он и старался твердо выговаривать слова. Ирен согласно кивнула.

– А до начала праздника где вы были?

– Дома…

– Мы к вам заходили, вас дома не было.

– Я же вам уже сказал, – парировал он, и в голосе его зазвучало отчаяние. – Я еще был в горах и только что вернулся.

Ирен надолго задержала взгляд на дрожащей руке учителя, которая протирала очки. Сервас понял, что она это делает намеренно, чтобы тот заметил, что она видит дрожь.

– Понятно… Значит, вы отправились в горы, чтобы сжечь вещи вашей жены и помедитировать, так?

– В какой-то мере…

– Так или не так?

– Я не медитировал в полном смысле этого слова, как вы выразились. Я просто бродил… И думал о жене… И о сыне тоже…

Сервас увидел, как у него увлажнились глаза. Ирен помолчала.

– Хорошо. Господин Делайе, вы знакомы с Фредериком Розланом?

Он заметил, что учитель занервничал.

– Нет… А кто это?

– Рабочий с карьеров.

– А почему я его должен знать? У него дети есть?

– Насколько мы знаем, нет.

– Но в таком случае с чего мне его знать?

Это было логично. «Слишком логично, – подумал Сервас. – Врет. Он был знаком с жертвой».

Теперь Жильдас рассматривал свои руки.

– Господин Делайе, – снова заговорила Циглер, – я полагаю, что вы сказали нам неправду…

Она тоже это почувствовала. Жильдас удивленно поднял голову.

– Что?

– Я полагаю, что вы сказали нам неправду про Фредерика Розлана. Или я ошибаюсь?

– Да что же это такое! Я…

– Я напоминаю вам об ответственности за дачу ложных показаний в ходе задержания… – сурово отрезала она.

В ее тоне появилась угроза. Ирен ледяным взглядом впилась в Жильдаса Делайе. Тот опустил голову.

– Господин Делайе, вы меня слышите?

Тот кивнул.

– Да…

– Итак?

– Да… то есть нет… то есть да: я знаю, кто это.

Ирен посмотрела на Серваса.

– Откуда вы его знаете?

– Его племянник – мой ученик…

– А откуда вы знаете, что это его племянник?

Он долго молчал, прежде чем ответить.

– Розлан однажды поймал меня у выхода из коллежа. Он пытался меня… припугнуть.

– Припугнуть? Как это понять?

– Его племянник – тупица и хулиган, – сердито заявил Делайе. – И главный нарушитель порядка в классе. Он держит всех в страхе и изводит учителей своими выходками. Я его неоднократно вызывал к директору коллежа и писал замечания в дневник, чтобы дома обратили внимание на его поведение. А потом однажды вечером Розлан дождался меня у выхода. Я с ним знаком не был. Но он сказал, что этот парень – его племянник.

Делайе быстро всех оглядел.

– Он спросил, за что я так ополчился на его племянника и почему я к нему все время придираюсь. И не из той ли я породы людей, которые сильны со слабыми и слабы с сильными. И, говоря это, все пытался воздействовать физически: теснил, почти толкал.

В глазах учителя вспыхнула неприкрытая ненависть.

– Я ему напомнил, что слово «слабый» неточно по отношению к его племяннику, что тот всегда сам задирается, потому что он настоящий хулиган. И если дядюшка хочет сделать племяннику доброе дело, было бы лучше обучить его хорошим манерам, вместо того чтобы пугать учителей.

– И как он отреагировал?

Делайе вздохнул.

– Он сказал, что если я не уймусь, то он ко мне придет и набьет мне морду… И еще пригрозил, что пустит слух, будто я… педофил… Не знаю, какая из двух угроз напугала меня больше.

Ирен подняла брови.

– И что вы после этого сделали?

Он снова вздохнул, и правое веко у него задергалось.

– Вы же знаете, с какой скоростью распространяются такие вещи… В наше время малейший слушок… И ты уже виновен, задолго до того как тебя осудят.

Они ожидали продолжения.

– И я сдался. Перестал делать замечания племяннику. Может, по сути, он был прав. Наверное, я чересчур ополчался на парня…

Ирен, не отрываясь, смотрела в глаза Делайе.

– И это помогло? Парень перестал безобразничать?

Сервас уловил в ее тоне желчную насмешку.

– Нет, конечно… Стало только хуже…

На лице Циглер появилось выражение притворного сочувствия. Она немного помолчала.

– Жильдас, то письмо, которое вы нам показали, вы написали сами?

– Что?

– Мне повторить вопрос?

Он потряс головой. Лоб его покрылся каплями пота. Сервас и сам взмок. Должно быть, испортился кондиционер. Или его нарочно выключила Ирен.

– Нет.

– Что «нет»?

– Нет, это не я! Вам нужно сделать графологический анализ или что там еще… я не знаю. Но я же вам сказал: я нашел его в почтовом ящике!

– И тем не менее оно написано слишком… литературно. Такого рода трюк вы вполне могли найти в ваших книгах…

– Говорю вам, это не я!

– Ходят слухи, что вы избили Тимотэ Хозье. Это правда? Это из-за вас он попал в больницу?

– Нет! Я уже ответил на этот вопрос.

– Правда, что вы убили его?

– Что? Нет!

– А отца Тимотэ?

Он бросил на них затравленный взгляд.

– Что?

– Это вы убили Фредерика Розлана?

– Нет!

Он заерзал на стуле. И вдруг по его блестящим от пота щекам и по подбородку потекли слезы.

– Нет! – повторял он. – Я не убийца!

– Жильдас, вас видели вблизи дома Розлана сразу после поджога. И у вас обожжена рука. У вас были веские основания ненавидеть этого человека. Точно так же, как и Тимотэ Хозье, дилера, продававшего наркотик вашему сыну.

Он вскинул голову и выпрямился на стуле.

– Я требую адвоката!

Ирен вздрогнула.

– Напоминаю вам, что вы только что сами не пожелали тревожить адвоката и сказали, что будете отвечать на вопросы без его помощи, Жильдас. Зачем вам вдруг понадобился адвокат, если вы ни в чем не виноваты?

– Я требую адвоката, – упрямо повторил он.

Она вздохнула.

– Хорошо. Но, как вам известно, долина отрезана от внешнего мира осыпью. Вы знаете здесь кого-нибудь из адвокатов? Мы можем также назначить вам адвоката из офиса.

– Назначьте. Я больше ничего не скажу, пока не поговорю с адвокатом.

– Как пожелаете.

Она встала и вышла из кабинета. Сервас за ней. Ирен в сердцах поддала ногой по кофейному автомату.

– Дьявол!

Она повернулась к Ангарду, – тот выходил из своего кабинета, где следил за допросом по телевизору.

– Разыщите адвоката, который живет поблизости, – сказала она ему. – Иначе придется поднять с постели председателя коллегии адвокатов и попросить его позвонить в офис, чтобы доставили адвоката вертолетом. Ну что за паскудство!

– Возле дома Розлана нашли два камешка, – сообщил Ангард. – Круг и треугольник…

Ирен метнула в него пристальный взгляд.

– И есть еще одна проблема, – прибавил жандарм.

– Что за проблема?

В ее глазах Сервас прочел беспокойство.

– Пойдемте…

Они прошли по коридору к выходу. Решетка на двери была опущена. Сервас посмотрел на улицу сквозь стальные ромбики решетки и застекленные двери. Перед входом собралась толпа. И уже не такая маленькая, как была, а человек в пятьдесят.

Группа Уильяма Геррана разрослась…

– Чего им надо? – удивленно спросила Циглер.

– Я в точности не знаю, но, по-моему, они теперь выкрикивают враждебные лозунги в адрес Делайе.

– Как вы думаете, до драки не дойдет?

Ангард пожал плечами, но лицо у него было встревоженное.

– Не знаю. Не думаю… Но кто их знает. По-моему, они возбуждены. Там собрались местные радикалы. И я видел, что многие из них выпивали. Алкоголь горячит умы… А если к этому прибавить, что мы отрезаны от мира…

Ирен с каменным лицом покачала головой.

– Не спускайте с них глаз. И предупредите меня, если что. А я пойду, запрошу подкрепление, на всякий случай…

Она посмотрела на часы.

– Встречаемся через пять минут в зале совещаний.

59

– Значит, так, – сказала она, входя в зал. – Довожу до вашего сведения, что подкрепления не будет. По крайней мере, на данный момент.

Сервас увидел, как вытянулись лица всех сидящих за длинным столом. Ирен обошла стол и уселась на другом конце.

– Они там, наверху, считают, что ситуация не является, я цитирую: «экстренной по характеру». И что ее вполне можно держать под контролем. В общем, они не хотят выглядеть смешными, посылая группу быстрого реагировании жандармерии для усмирения какой-то банды горожан, которые выкрикивают лозунги у нас под окнами.

– И они не так уж и неправы, – прокомментировал хипстер.

Ирен уже хотела напомнить ему, что его мнения никто не спрашивал, но потом рассудила, что сейчас не время для сведения счетов.

– Я только что от мадам мэра. Она нас… э-э… поздравляет с задержанием виновного.

Все заметили, что она это объявила без особого энтузиазма.

– Если мы действительно арестовали виновного… – добавила она и подошла к белому экрану. – Ладно. Начнем. Кто верит в его виновность? Кто в нее не верит? И мне нужны аргументы…

Сервас оценил градус эмоций вокруг стола. Большинство присутствующих угрюмо молчали. Ирен повела себя, как те руководители, которые в самом начале совещания побуждают подчиненных включиться в работу, высказав свое мнение, а потом оказывают предпочтение сотрудникам, принявшим их точку зрения.

Он внимательно вгляделся в людей. У всех был такой вид, будто их только что вытащили из постелей, но он знал, что все как раз наоборот: они очень много часов провели без сна. Ему и самому приходилось подавлять зевоту, и не понимал, зевает он от нервозности ситуации или от усталости. А может, причиной всему была жара. Они задержали преступника, должно же это их хоть как-то расшевелить? Протрубить боевую тревогу… Отчего же этого не происходит?

Крики.

Свистки.

Гиканье.

Весь этот шум вдруг настолько усилился, что долетел до зала совещаний. А потом кто-то схватился за металлическую решетку и стал ее трясти.

– Черт побери, – крикнула Ирен, стоя перед экраном. – Это еще что такое?

– Откройте мне эту проклятую решетку!

Это был голос мэра… Ирен, Ангард и Сервас побежали ко входу, где дежурный жандарм уже держал палец на кнопке, управляющей решеткой, но не решался ее нажать. По ту сторону решетки они увидели взбешенную физиономию Изабель Торрес, а за ней, внизу – разъяренную толпу.

– Откройте! – приказал Ангард.

Едва решетка приподнялась до половины, мэр наклонилась и прошла под ней. С гидравлическим вздохом открылись застекленные двери. Крики усилились. Сервас различил: «Торрес в отставку!», «Пошла вон, идиотка!» и еще несколько сугубо сексуальных выражений, которые наглядно ссылались на древнейшую из профессий.

Войдя внутрь, мэр выпрямилась. Вид у нее был скорее взволнованный, чем испуганный. Сервас должен был признать, что, как и Ирен, храбрости ей было не занимать. Она не побоялась пройти сквозь враждебную толпу, чтобы добраться до них.

– А это ведь несанкционированная манифестация, если не ошибаюсь? – резко бросила она, указывая большим пальцем себе за спину. – Чего вы ждете, почему ее не разгоняете? Думаете, само рассосется?

– Их там человек пятьдесят, – стал оправдываться Ангард, как ребенок, пойманный на шалости. – Нас слишком мало, чтобы их разогнать.

– Ну, так вызовите подкрепление, – подгоняла она.

– Уже вызывали, – ответила Циглер. – Но там наверху считают, что ситуация под контролем.

– Под… контролем?!

У Изабель Торрес глаза вылезли на лоб.

– Кроме шуток? Они так сказали?

Она ошеломленно встряхнула головой и спросила:

– Где он?

– Делайе? В камере, – ответил Ангард. – Давайте уйдем отсюда, один наш вид их возбуждает…

Они пошли назад по коридору в бледном неоновом свете.

– Так это он, вы уверены?

Изабель Торрес перехватила сомневающийся взгляд Ангарда, брошенный в сторону Ирен.

– Что? Только не говорите мне… что это может быть вовсе и не он…

Она оглядела всех, одного за другим.

– Не говорите мне, что задержали его, не будучи уверены…

Ирен захотелось напомнить ей о ходе расследования.

– Все указывает на то, что он виновен в смерти Фредерика Розлана, – объяснила она. – Его не было целый день, у него обожжена рука, и он утверждает, что обжег ее, когда сжигал в горах вещи покойной жены. У него нет алиби, и он, по многим показателям, наш главный подозреваемый. Но вы не хуже меня знаете, что уголовное расследование – дело сложное. Мы хотим все пока держать при себе и хорошенько проверить, прежде чем отчитаться в прокуратуре.

– Ладно, ладно, – сказала мэр. – Однако уличная толпа не на шутку разгорячилась. Вы же знаете, как это бывает: толпе нужна искупительная жертва. На площади вы ей такую предложили: вдовца, учителя, интеллектуала, с сыном-наркоманом, человека неприятного и необщительного, который смотрит на всех свысока и всех против себя восстановил… Я вместе с вами надеюсь, что это действительно он. Потому что иначе, если получится, что вы всю его жизнь пустили под откос, а он окажется невиновен, всегда найдется дурак, который заявит, что нет дыма без огня…

Она посмотрела в глаза Ирен, потом Сервасу.

– Ступайте домой, – сказала ей Ирен, – мы будем держать вас в курсе.

Изабель Торрес не двинулась с места.

– Мы здесь на службе, – настаивала Ирен. – Вам лучше уйти запасным ходом, так будет безопаснее.

Народная избранница вздрогнула, как лошадь, которая не желает брать трензель.

– Нигде не сказано, что я должна прятаться в собственном городе, – заявила она. – Подымайте решетку. Я выйду с парадного крыльца.

Ирен пожала плечами и сделала знак дневальному.

Сервас восхитился, с каким достоинством мэр подошла к дверям и направилась к разозленной толпе. Она не отдала подчиненным приказа себя сопровождать. А может быть, они просто струсили.

Едва она миновала двери, как поднялся шум. У подножия лестницы Изабель Торрес встретили враждебные лица, полные ярости глаза, кричащие рты. Оторопев от такой агрессии, она приостановилась и втянула голову в плечи, а потом решительно выпрямилась, спустилась со ступенек и ринулась в толпу. И тут же чья-то высокая фигура преградила ей дорогу.

Она подняла глаза на бородатое энергичное лицо Уильяма Геррана.

– Дай пройти, – сказала она.

– Я просто хочу тебя проводить, – ответил он.

– Что?

– Я уже ничего не могу поделать с этим сборищем, Изабель. Я этого не хотел, но что-то упустил… и потерял контроль.

Она внимательно взглянула на него, подходя. Вид у него был такой же встревоженный, как у нее.

Он прокладывал себе и ей дорогу в толпе, работая плечами. Со всех сторон раздавались крики и откровенные оскорбления. Герран явно нервничал.

– Пожалуйста, без оскорблений! – то и дело бросал он.

Изабель Торрес заметила, что реакция толпы смягчилась. Она расслышала «Да было б из-за кого стараться?», и за этой репликой – целый хор упреков и обвинений.

– Вот видишь, что получается, когда подольешь масла в огонь, – сказала она.

– Наше недовольство вполне законно, – возразил он, расчищая им путь. – Этим краем слишком долго управляли люди, которые нас не слушали, не обращали на нас внимания… Это вопрос достоинства, вопрос справедливости.

– Справедливости? – взвилась она, когда им удалось выбраться из толпы и подойти к машине, которую предусмотрительно припарковала в сторонке. – Такие, как я, из кожи вон лезут, чтобы дела у нас шли нормально. Я не считаю часов, жертвую личной жизнью, я бьюсь за это каждый день. И все ради того, чтобы выслушивать угрозы и оскорбления?

– Но вы же ничего не слушаете и ничего не слышите.

– Не слышим чего?

– Вы что, не чувствуете, как она поднимается? ЯРОСТЬ… Как огромная волна, которая ширится, приближается… Волна из тысяч, из миллионов людских желаний, ярости, злобы и ненависти. Она сметет все, она сметет вас. Вам надо прислушаться, – говорил он на ходу, складывая ладонь рупором возле уха. – Я эту волну слышу. Она приближается… И она огромна.

– Уильям, я всего лишь мэр города с четырехтысячным населением. Я не президент Республики.

– Вы думаете, для волны есть какая-то разница? Она снесет все, что будет ей мешать, все, что не есть она сама.

– Ну, в таком случае, если ваша волна продержится хоть один день, это будет катастрофа для всей страны – лекарство, что хуже самой болезни. Революция – мечта художников, актеров, певцов, писателей, идеологов… Словом, людей, которые живут в мире собственных иллюзий и только и делают, что мечтают, а не вкалывают каждый день, чтобы прокормить семью. А люди вон там, возле лестницы, ожидают решений, а не глупостей. Это тебе не кино…

Она заметила, что Герран улыбнулся.

– Вынужден, однако, признать, что тебе постоянно нужен хороший запас мужества.

– Это мне снится или действительно похоже на комплимент?

– Я не собираюсь отнимать у тебя работу, – сказал он. – Я знаю, что это нелегкое дело. Да я и сам по уши в проблемах…

– И что ты собираешься делать? – поинтересовалась она.

– Заняться своей лесопилкой. Ты же знаешь, она пережила не самые легкие времена… А эти сражения больше не для меня.

– Твоя лесопилка была тут задолго до тебя, – сказала Изабель Торрес, подойдя к своей машине. – Она – часть наследия этого города. И мэрии тоже. Посмотрим, что можно сделать с нашей стороны и в какой мере тебе помочь. Если, конечно, не боишься, что тебя обвинят в сговоре с властями, – прибавила она, глядя ему прямо в глаза.

Сервас попытался пошевелиться. И сразу ощутил спиной выбоины. Он лежал на бетонной скамейке в одной из камер для задержанных – другую занимал Жильдас Делайе – и старался заснуть, но сон не приходил. Слишком много ненужных мыслей теснилось в голове. Слишком много лихорадочного возбуждения мерцало в черепной коробке.

Он закрыл глаза, потом открыл. Встал. Толкнул тяжелую застекленную дверь и вышел в коридор.

В жандармерии царила тишина. Даже крики снаружи поутихли.

Часы показывали 2.03. Хотелось кофе. Он прошел по темному коридору, где две из трех неоновых ламп не горели, и у него возникло странное ощущение, что только он один не спит.

Сервас побрел к кофейному автомату, и тут дверь справа распахнулась, заставив его вздрогнуть, и на пороге возник компьютерщик из региональной службы. На лице его сияла улыбка. Наверное, так улыбался Алан Тьюринг, когда наконец расшифровал закодированные записи нацистской шифровальной машины «Энигма» во время Второй мировой войны.

– Есть! Я зашел! Вам надо на это взглянуть!

– Зашел? – переспросил Сервас, еще плохо соображая.

– Я зашел на сайт мальчишки!

Ирен Циглер появилась почти сразу, за ней Ангард. Видимо, оба спали не больше, чем он. Вид у них был очень бодрый. Сервас посмотрел на кофемашину.

– Ну, что? – спросила Ирен.

Компьютерщик повторил. Сервас увидел, как глаза Ирен сверкнули в неоновом свете.

– Давай, показывай, – сказала она.

И ему сразу расхотелось кофе.

В маленьком кабинете рычали и ревели звуки одного из альбомов Моррисси. Парень выключил запись на середине «Стамбула»: «О Стамбууул, верни мне моего кареглазого сына»…

– Извините, – сказал он.

Он уселся перед экраном, единственным светлым пятном в темноте кабинета. Остальные встали вокруг. Он открыл страницу.

Снова по узкому коридору шагал силуэт человека, снова он выходил на освещенную луной поляну, которую окаймляли черные деревья. Сервасу вспомнился Мартин Шин, выходящий из храма в джунглях в конце фильма «Апокалипсис сегодня»[73]. И на ветвях опять кривились в жестоких улыбках еле заметные крошечные рты, а из травы поднимались в ночи черепа. По спине прошел ледяной озноб.

Потом на черном экране огненными буквами загорелась надпись: Добро пожаловать в «Когда родители спят». Затем шла инструкция: Введи пароль и присоединяйся к нам. Компьютерщик поправил очки и набрал пароль. Циглер впилась глазами в экран. Сервас тоже, и у него возникло ощущение, что сердце стало биться медленнее.

Послышалась зловещая музыка: глухое гудение баса. Мартен узнал его. Это был «Реквием» Лигети[74].

Затем появилась карта.

План Эгвива и окрестных долин. Некоторые места были помечены иконками идентификации, и у него быстрее забилось сердце: водопад, поляна возле старой мельницы, где нашли тело Марсьяля Хозье, замерзшее озеро, где обнаружили останки Камеля Эсани, и даже сожженный дом Фредерика Розлана. В ту же секунду он позабыл об усталости.

– Боже милосердный, – прошептала рядом с ним Циглер.

Иконки были миниатюрными фотографиями, и когда компьютерщик открыл одну из них, у водопада, Мартен вздрогнул. На снимке был Тимотэ Хозье, привязанный под струей воды. Живой.

Он кричал от ужаса, глядя в объектив.

– Охренеть, – снова прошептала Ирен, ее тоже передернуло.

Сервас почувствовал, как волосы встали дыбом. Ужас буквально заледенил кровь.

– И вот так на каждом снимке, – подал голос компьютерный умелец, и в его голосе тоже чувствовался страх.

Он открыл фотографию на замерзшем озере: совершенно голый Камель Эсани, уже совсем посиневший, беззвучно кричал, и в его глазах светился ужас.

– Это еще не все, – тихо сказал компьютерщик. – Смотрите…

То, на что он показал пальцем, находилось возле каждого помеченного места. Это были символы, нарисованные на камушках. Косой крест и треугольник возле замерзшего озера; комплект из четырех символов – круг, треугольник, квадрат и косой крест – возле водопада; два камушка – косой крест и треугольник – там, где нашли тело Марсьяля Хозье; и, наконец, круг и треугольник возле дома Фредерика Розлана.

– Внимание, – предупредил всех компьютерщик, – то, что последует дальше, повергло меня в полный шок. Я просто должен вас предупредить.

У Серваса возникло ощущение, что тишина завибрировала. Кровь стучала в висках. Наступил один из тех моментов очень трудных расследований, которые навсегда врезаются в память. В такой момент больше нельзя себе солгать, нельзя отрицать, что вселенная до основания пропитана скверной, а человек – создание демоническое.

– Давай, жми свою кнопку, – выдохнула Ирен, и из голоса у нее куда-то подевалась вся уверенность.

Он кликнул по одному из значков, и открылась следующая страница. На ней, на глубоком черном фоне, как на кусочке космоса, лишенном всякого освещения, слева в столбик были расположены все символы. Напротив каждого – портрет: улыбающееся, совсем юное, наивное лицо. Дети… Возраст – примерно от десяти до пятнадцати лет, – прикинул Сервас. Взгляд его скользнул по юным лицам, и сердце вдруг отчаянно забилось, а мозг буквально взвыл от ужаса: двоих он знал и совсем недавно с ними виделся.

Матис и Тео… Им соответствовали круг и квадрат.

– Это неправда, – прошептала рядом с ним Ирен. – Черт, этого не может быть…

Сервас застыл на месте. Напротив каждого портрета и символа было разное количество точек – возможно, ими отмечали степень участия в каждом убийстве… «Игра», – подумал он.

Он вдруг почувствовал, что комната стала погружаться в темноту, и все его существо пыталось освободиться от этого видения.

На этот раз они попали в цель, в самую точку.

В Ад…

– Вот это – Бенжамен, ему четырнадцать, – сказал Жильдас, – здесь он четвертый. А это – Валентен, пятнадцати лет. У обоих проблемы с учебой. Особенно у Валентена. Он уже дважды оставался на второй год. Оба из трудных семей, которые раздирают внутренние распри.

Сервас посмотрел на Ирен: досье Габриэлы. И Бенжамен, и Валентен наблюдались у психиатра. Он запомнил, что она написала по поводу этих мальчишек: часто противодействуют взрослым, склонны к агрессии по отношению к другим, правонарушители и маргиналы, противятся правилам поведения, употребляют наркотики. Она была недалека от истины…

– Почему вы интересуетесь этими ребятами? Вы что-то еще обнаружили? – спросил учитель.

– Это они разъезжали на мотоциклах возле вашего дома? – спросила Ирен, не отвечая на вопрос.

Делайе кивнул.

– Да… вот эти двое. У них есть скутера.

– Скажите, а Матис и Тео тоже ваши ученики?

Лицо его сморщилось.

– Сказал же: в ту ночь с Тео был не я.

– Я не про то хотела спросить. Хотела узнать, какие они ученики.

Он удивленно уставился на них.

– Почему вы ими интересуетесь? – переспросил он.

– Отвечайте.

– Тео учится через пень-колоду… Он робкий и до недавних пор был объектом насмешек со стороны большинства ребят. Но можно сказать, что сейчас он успокоился, и ему удалось интегрироваться в класс.

«Но какой ценой», – подумал Сервас. У него было такое чувство, что он оказался в непостижимом кошмаре, в каком-то абсурдном сне.

– А Матис?

– Блестящий мальчик. Экстраверт. Очень активен в классе. Этому мальчишке все интересно. И он ничего не боится. Но и у него бывают… мрачные моменты… и тогда он замыкается в себе. В такие моменты он может впадать в безрассудный гнев. Думаю, некоторые из одноклассников его побаиваются.

«Так случается иногда, когда ребенок не чувствует материнской любви», – сказал себе Сервас, очень рассердившись.

В его жизни редко случалось, чтобы расследование настолько задевало за живое. Сначала Марианна, теперь эти мальчишки… Он взглянул на Ирен. Сколько же еще им придется все это выносить?

Она встала.

– Благодарю вас, – произнесла она безжизненным голосом. – Вас отведут в камеру.

Делайе посмотрел на нее, и на лице его появился отсвет надежды.

– У вас есть какие-то новости? Вы что-то нашли? Почему вы так на меня смотрите, будто это не я?

60

2. 33

Стало очень тихо. Может быть, все, кто стоял вокруг стола, вспомнили своих младших братьев и сестер, своих подрастающих детей, племянников или соседских ребятишек? Сервас тоже в этот момент подумал о Гюставе… У всех был подавленный вид, и всех, несомненно, посетила одна и та же мысль: они достигли дна, страшнее уже не бывает.

Ирен коротко пояснила ситуацию, и никто не решился взять слово. В таких обстоятельствах ответом могло быть только молчание, сказал себе Сервас. Пройдут годы, и он вспомнит этот момент, когда они все как один испытали что-то похожее на удар молнии, оказавшись перед лицом омерзительной правды, чудовищнее и страшнее которой уже ничего не может быть.

Циглер попросила распечатать фотографии мальчиков и скотчем приклеила к белой доске четыре чистых, улыбающихся детских лица, которых еще не коснулось повзросление. У Серваса возникло странное чувство, что это мальчишки вглядываются в следственную группу, а не наоборот. Наконец, необходимость быстро действовать взяла верх над зовом генов.

– Итак, – сказала Ирен, стоя перед доской, – мы столкнулись с обстоятельствами более чем исключительными. И нам надо хорошенько подумать, прежде чем донести эту информацию до публики. На сей раз совершенно ясно, что мы попадаем в перекрестье множества прожекторов. Прежде чем задерживать этих… ребят, мы обязаны сами, без всякой огласки, во всем удостовериться. И пока не удостоверимся на сто процентов в их виновности, не может быть и речи о том, чтобы кого-то из них взять под стражу. Как не может быть речи о том, чтобы вести дело, словно со взрослыми преступниками: здесь нужна крайняя осторожность.

Она постучала линейкой по доске, с которой так беззаботно улыбались мальчишеские лица.

– Для начала: кто-нибудь из сидящих за этим столом имел дело с малолетками, виновными в насилии или убийстве?

Руку поднял хипстер.

– Я этим занимался в школе полиции.

– Мы тебя слушаем, – сказала Ирен.

– За год малолетками совершается около ста убийств, – начал он. – И примерно треть из них – это убийства родителей. В большинстве случаев убивают подростки. Реже – когда убивают дети. Причиной, как правило, называют неблагополучную семейную обстановку, склонность к компьютерным играм с насилием, к наркотикам. Однако все эти факторы не дают полного объяснения. Зачастую дети с дурными наклонностями вырастают в самых обыкновенных семьях…

Ирен кивнула.

– И потом, есть дети, острее других переживающие некоторые проблемы семейной жизни. В семье с неправильным укладом не обязательно вырастет ребенок с дурными наклонностями, а «правильная» семья не обязательно воспитает «правильного» ребенка…

– В том случае, которым мы занимаемся, – сказала Ирен, – надо обязательно выяснить в ходе допроса, кто коновод или коноводы. Есть ли ребята постарше, те, кто втягивает младших? Напоминаю, что здесь мы имеем дело с мальчишками пятнадцати, четырнадцати, двенадцати и одиннадцати лет. А это огромная разница. И, разумеется, нам нужен опытный следователь по делам несовершеннолетних.

Из этого Сервас заключил, что в настоящий момент женщина-судья, назначенная вести судебные расследования, такой квалификации не имеет.

– Но сейчас нам надо сконцентрироваться на тех выводах, на которые наводит сайт. Если верить карте, то символы указывают, кто присутствовал при каждом убийстве. Давайте проверим, подтверждается наша гипотеза или нет с точки зрения науки и исходя из тех элементов, которыми мы располагаем. Нам надо установить, кто в действительности имеет отношение к убийствам. Все ли реально причастны или некоторые были только наблюдателями? Вполне возможно, что нам придется в ходе допросов их стравливать, утверждая, что все друг друга выдают. Само собой, присутствие с их стороны взрослого намного усложнит нам задачу. И поэтому, прежде чем их задерживать и допрашивать, надо собрать максимум улик и доказательств. Пожалуйста, я вас слушаю: говорите все, что приходит вам в голову, – заключила она.

– Эти символы, – сказала молодая веснушчатая девушка-жандарм. – Мне кажется, я знаю, откуда они взялись: ведь в деле фигурируют подростки.

Все головы повернулись к ней.

– Все эти символы взяты из команд управления Play Station: крест, треугольник, круг, квадрат…

Наступила тишина. Наверное, все себя спрашивали, как это раньше не пришло им в головы.

– Ладно. А в чем смысл, где мотивация? – спросила Циглер.

– Может быть, в самой игре? – подсказала девушка, и Сервас подумал о количестве заработанных баллов.

– Объясни.

– Одно идиотское задание за другим, а потом идиотское становится опасным, и так, пока не дойдет до убийства… Кто уже начал играть, остановиться не может. Как в игре «Синий Кит»…

– В какой игре? – спросил Сервас.

– «Синий Кит», – ответил хипстер. – Подростковая игра, которая появилась в интернете несколько лет назад и поначалу так всех увлекла, что только о ней и говорили. Вроде как ее придумали в России, в соцсети «ВКонтакте», а потом игра распространилась по всему миру, включая и Францию. Это что-то вроде квеста: надо выполнить пятьдесят заданий, по одному в день. Первые задания несложные: нарисовать на руке синего кита, написать на руке F50, слушать печальную музыку… А потом они становятся все опаснее и предназначены для того, чтобы изолировать подростка: перестать разговаривать, учиться жертвовать собой, встать в половине пятого утра, когда родители спят, и смотреть мрачные видео… Потом залезть на крышу, изрезать себе руки и определить дату собственной смерти. А последнее задание – покончить с собой в назначенный день.

Теперь Сервас вспомнил эту историю. Об этой городской легенде ходило много разговоров. Полиция даже распространяла тревожные сообщения через Твиттер и прочие сети, и одну девочку, решившую покончить с собой, едва спасли. Другие подростки наносили себе раны более или менее тяжкие, и в дело пришлось включаться врачам.

– «Синий Кит» затрагивал в основном подростков от двенадцати до пятнадцати лет, – продолжал хипстер. – В этом возрасте они хотят себя испытать, ими легко манипулировать, и они, не колеблясь, идут навстречу опасности. В игру вербуют ребят, чья жизнь не складывается. К ним подключается модератор, который их инициирует и передает задания через социальные сети. И подросток уже действует помимо воли, к тому же на него давит группа: все те, кто его подначивает и старается воздействовать на самые болезненные точки… Сначала ему кажется, что к нему относятся с интересом, что он способен выполнить задания, и вообще он чего-то стоит… А начав, он уже не может выйти из игры: он боится стать посмешищем и разочаровать других. Он изолирован, на него давят, он фактически загнан в угол. И если он недостаточно силен, чтобы высвободиться, он пойдет до конца. Есть и другие игры, которые устроены по той же схеме. Например, игра «Мариам» в Саудовской Аравии.

Сервас заметил, что глаза Циглер снова сверкнули: хипстеру удалось привлечь ее внимание.

– Очень интересно, – признала она. – Возможно, мы имеем дело с той же схемой: «модератор», который прячется, манипулирует подростками? Он их подталкивает к действию, пользуясь групповым эффектом, неблагополучным положением мальчишек и отсутствием у них жизненных ориентиров?

– Вполне возможно, – раздался голос.

Все повернулись к компьютерщику из Региональной технической службы, который специально дожидался конца обсуждения, стоя у порога комнаты.

– Я только что обнаружил, что они обменивались сообщениями на сайте еще с одним человеком, с пятым, – объявил он. – У него нет фото, нет имени. Только псевдоним: Дискорд[75]. По всей видимости, Дискорд дает им инструкции. И всех заставляет думать, что именно он все это и затеял. Не знаю, как ему удалось убедить мальчишек натворить таких мерзостей, возможно, что он их… гм… постепенно обрабатывал, как в той игре, о которой вы говорили. И ведь выбрал самых неприкаянных, уязвимых, самых необузданных. На данный момент мне удалось проследить, откуда посылались инструкции. До самого сервера, с которого Дискорд их отправлял. Моя программа вот-вот проболтается. Очень скоро мы узнаем гораздо больше.

Все притихли. Люди словно страшились того, что предстояло услышать.

– То есть получается, у нас совсем другой потенциальный обвиняемый, – наконец заговорила Циглер, чтобы подытожить. – Это все меняет.

Она подошла к Сервасу, который так и остался стоять, и отозвала его в сторонку.

– Я знаю, что ты сейчас думаешь: пора вызвать доктора Драгоман.

У него перед глазами опять возникла Габриэла в истерике, которая лупила его и угрожала, что обвинит черт знает в чем.

– А ты сама-то что думаешь?

– Мне кажется, что она видела знаки-предвестники и должна была понять, что мальчишки представляют опасность и для себя, и для окружающих, и тем не менее ничего никому не сказала. Я думаю, нам пока надо попытаться обойтись без нее…

Сервас с облегчением кивнул.

– В любом случае, – заметила она, – если люди там, в городе, узнают, что мы готовы освободить Делайе и задержать мальчишек, это им вряд ли понравится.

61

3. 43

Дискорд.

Сервас пытался понять, кто может скрываться под этим псевдонимом. Еще один подросток? Или взрослый? Эта бесконечная ночь принесла с собой ощущение глубочайшей нереальности происходящего и дурноты, которое уже не покидало его.

Его даже затошнило. Хотелось оказаться далеко отсюда, в Тулузе, с Гюставом, с Леа. И чтобы забыть все это, чтобы мальчишки не были в этом замешаны. Чтобы мир не был таким жестоким, несправедливым и глупым. Чтобы все наконец образумились.

Несмотря на тошноту, он все-таки выпил чашку кофе. И психические, и умственные силы были на исходе. Запасы воли и энергии иссякли, стрелка уткнулась в ноль. Осталось только одно желание: чтобы все это скорее кончилось. Интересно, Ирен испытывает то же самое?

Он отправился в туалет, а когда вышел, со стороны входной двери до него долетел звон разбитого стекла. У двери на полу, среди осколков, валялся здоровенный булыжник.

Почти сразу раздался звон другого разбитого стекла, и за ним вопли радости.

– Вот гады! – вскрикнула Циглер у него за спиной.

Метрах в десяти от жандармерии пылал автомобиль. Огонь трещал, вверх поднималась струя черного дыма, и отблески пожара отражались в пока еще целых стеклах. Сервас почувствовал запах «коктейля Молотова», и ему стало страшно.

– Ангард, вызывайте пожарных! – крикнула Ирен. – А когда приедут, выйдите и обеспечьте им безопасность! Я вызываю подкрепление!

Она бросилась к телефону. Снаружи крики становились все громче. Они напоминали воинственные вопли дикарей. Ангард стал собирать своих людей. Людей было мало, как римских центурионов, окруженных разъяренной толпой готов в германском лесу. Все выглядели очень бледными. Тем не менее они наверняка знали всех, кто орал снаружи, не раз здоровались с ними за руку, не раз разговаривали и спорили. Но теперь расклад стал другим: его поменяли и эта сумасшедшая ночь, и коллективная истерия, и пары алкоголя, разогревшие толпу. Этой ночью может случиться все. Стенка на стенку. Разъяренные полицейские так же опасны, как и те, кого науськивают бить окна.

«Растворение личности в группе, – подумал Сервас. – В такую ночь и самые разумные могут утратить здравый смысл. Сейчас в пожарах пылает весь мир, и эта долина – лишь крохотная часть главного пожарища».

Он увидел, что к ним направляется парень из компьютерной службы. Но Ирен разговаривала по телефону, а Ангард готовил своих ребят к бою. Парень подошел к нему. Когда Сервас к нему повернулся, пламя, пожиравшее автомобиль, плясало в его расширенных зрачках.

– Я определил, откуда были посланы сообщения Дискорда, – объявил компьютерщик.

– Откуда?

– Бухарест, Румыния.

Сервас помолчал, потом посмотрел на часы. Было без нескольких минут четыре. Интересно, она сейчас спит? Сердце его сразу замедлило удары. Он принял решение.

– Скажите это капитану Циглер, – сказал он. – Отличная работа.

Он прошел по длинному коридору в заднюю часть здания и несколько секунд искал запасной выход. Потом одним движением нажал на металлическую перекладину и на дверь. Еще секунду спустя дверь со стуком закрылась у него за спиной.

Он оказался один в жаркой ночной тьме.

62

ЧЕТЫРЕ ЧАСА

Приближался рассвет, но было еще темно. Между тем небо начинало светлеть и над горами уже стало серым. Городские огни постепенно уступали место первым рассветным лучам.

Сервас перешагнул через низкую каменную стенку соседнего садика, пересек его и вышел на улицу. Потом зашагал к центру города: его машина стояла напротив дома Делайе с утра, с того самого момента, как он вышел из дома Тео. Вечером они доехали до жандармерии на «Форде Рейнджере» Ирен.

Теперь он ехал вверх, к вершинам, возникавшим из темноты над крышами, и огни попадались все реже, а потом и совсем исчезли. Вскоре показался суперсовременный бункер. Все огни за застекленными дверями были погашены, и здание отбрасывало на окрестные луга зловещую тень.

Он припарковал машину на маленькой парковке. Сверкающий новенький «Рейндж Ровер» Габриэлы стоял там. Поднявшись по широким бетонным ступеням, он уже хотел позвонить, но увидел, что белая дверь приоткрыта и за ней внутри бункера темно.

Он остановился в неуверенности.

Западня была, конечно, грубая и сильно напоминала второсортный приключенческий фильм. Но у него с собой не было оружия… Видимо, психиатр воображала, что он покорно войдет внутрь, как жертвенный агнец? Или сделала ставку на его любопытство? Вот тут она не ошиблась.

Или же что-то произошло…

Сердце отчаянно колотилось. Он быстро обернулся, и от открывшегося вида у него перехватило дыхание. По вершинам гор и по долине несмело шла заря…

Вот черт… Дурак, какой же он дурак…

Вот что, несомненно, сказала бы Циглер. Но он уже вошел внутрь бункера. Однако дверь на всякий случай за собой не закрыл.

– Входи, Мартен. Тебя ждут.

Голос принадлежал Габриэле Драгоман. Спокойный, хорошо поставленный. Настолько спокойный, словно она ждала его, чтобы позавтракать вместе.

Она выступила из темноты. Он заметил, что не весь свет в доме был погашен. Где-то в глубине горела невидимая лампа. И в этом туманном свете обозначились два силуэта, и впечатление было такое, словно они бок о бок идут по дороге, а сзади их подсвечивают автомобильные фары. Габриэлу Драгоман он узнал сразу.

А вот женщина с ней рядом…

Сервас поморгал глазами, пытаясь лучше разглядеть обеих. Второй силуэт тоже был ему знаком. Он сжал кулаки, глубоко вдохнул и услышал, как кровь шумит в артериях.

– Раз ты здесь, то знаешь, что надо делать, – бросила из полутьмы Габриэла.

– Думаю, да… Здравствуй, Марианна.

– Здравствуй, Мартен.

Он отдал себе отчет, что голос его дрогнул, когда он назвал ее по имени. Марианна… А ведь он так часто произносил это имя в мыслях.

– Мартен, Мартен, – нежно прошептала Габриэла. – Вечно мечущийся между собственной неподкупностью, гордыней и слабостью. В вечных мучениях… Нелегкое это дело, каждый день быть Мартеном Сервасом, а?

Он ничего не ответил, стараясь держаться поближе к двери, чтобы убежать в любой момент.

– Закрой дверь, – приказала психиатр. – И не советую тебе пытаться отколоть какой-нибудь номер: у меня тут маленький и очень симпатичный длинноствольный спортивный револьвер двадцать второго калибра… И он запросто проделает несколько симпатичных дырок в твоей груди. Я тренируюсь два раза в неделю…

Она чуть двинулась, и он понял, что это не шутка: в вытянутой руке у нее действительно был револьвер, и она целилась прямо в него. Он колебался. Интересно, сколько у нее шансов попасть? Он стоял метрах в полутора от двери. Но чтобы выбежать, он должен либо повернуться к ней спиной, либо пятиться. Это будет слишком долго и слишком легко для нее…

«Какой же я дурак», – еще раз подумал он.

Ведь он знал, что этим кончится. Что возможность увидеть Марианну была приманкой, на которую он набросился, хотя прекрасно знал, что внутри крючок.

– Стой, где стоишь, Мартен, пожалуйста, – настаивала Габриэла все тем же слащавым голосом, полным скрытой угрозы.

– Так значит, Дискорд – это ты, – сказал он, чтобы отвлечь ее внимание. – И это ты манипулировала мальчишками, ты сделала из них убийц…

– Дверь закрой… пожалуйста.

Он повиновался.

– Ты ведь только и делала, – продолжал он, отпихнув створку двери, – что вылавливала из садка мелкую рыбешку, чтобы отыскать для себя марионеток… Ты их всех прекрасно знала… И знала, когда и на какую кнопку надо нажимать… Но зачем тебе понадобились мальчишки?

– Зачем? Да все очень просто. Они более внушаемы, их легче убедить, чем взрослых… А тебе известно, что с точки зрения статистики двухлетние дети отличаются самой необузданной жестокостью? Они дерутся, кусаются, орут, гоняются за другими детьми, чтобы удовлетворить свои желания и инстинкты. А еще, чтобы определить для себя границы дозволенного. Вырастая, дети не перестают тестировать эти границы, причем некоторые в этом более активны, чем остальные… Например, они доводят взрослых, точно так же, как молодые шимпанзе в стае. Потому что агрессивность у них врожденная… Конечно, чтобы подвести их к убийству, надо их понемногу деформировать, этап за этапом. Но подвести ребенка, подростка или молодого человека к совершению тяжкого преступления на самом деле не так трудно. Этим занимаются рекрутеры «Исламского государства», так делал Мао в «красных отрядах», так делали в Иране перед войной с Ираком. По существу, в каждом ребенке живет желание убить взрослого. Их сдерживает только страх перед последствиями. Убеди их, что они ничем не рискуют, что все это игра и что, в конечном итоге, взрослые того заслуживают, и ничто не сможет их удержать. Вот почему я воспользовалась мальчишками: это было легко… А когда ты догадался?

– Час тому назад мы обнаружили, что сервер сайта находится в Румынии. Прибавь к этому, что Валентен и Бенжамен твои пациенты и что это ты разоблачила Маршассона…

– Ну, конечно, Драгоман… С таким именем трудно скрыть свое происхождение, верно? Ты пришел один?

– Остальные не заставят себя ждать.

– Может быть, но они прибудут слишком поздно… Мы совершим суд раньше, и ты, ты…

– Матис и Тео, – вдруг сказал он, во-первых, чтобы узнать, а во-вторых, чтобы потянуть время. – Они ведь не были твоими пациентами… Они-то при чем?

– Я попросила Валентена и Бенжамена через «Когда родители спят» завербовать еще парочку ребят. То есть их об этом попросил Дискорд. Они же не знали, что Дискорд – это их психиатр. Они выбрали Матиса и Тео. Конечно, я их ввела в курс дела, объяснила, какого склада ребят надо искать.

– А как они узнали про сайт?

– Проще простого: я им дала ссылку в их любимых соцсетях, и она привела их к сайту. Им был дан пароль и предостережение: никому и ни под каким видом об этом не говорить и хранить тайну. Я знала, что любопытство возьмет верх. Мальчишки обожают тайны. Все было тщательно выверено, чтобы они оказались в ловушке. И когда они вошли во вкус на сайте, Дискорд выступил на сцену… У меня в Румынии есть приятель-программист, который все отрегулировал и доработал. Ты, может быть, не знаешь, но румыны – чемпионы европейского интернета, они одинаково сильны в скорости соединения и в разработке программ. Тебе известно, что румынский – второй язык общения в сети после английского? Мир настолько быстро меняется…

– Кто из мальчишек убивал?

– Все. Они все в этом участвовали. Они все помогали привязывать Тимотэ и укладывать его под водопад… И все наблюдали, как он умирает.

Сервас вспомнил, что возле водопада нашли тогда все четыре символа.

– А в других случаях?

– Бенжамен и Валентен, самые старшие, выслеживали в горах Эсани. И это они убили отца Хозье. А Розлана сожгли Валентен и Матис.

Возле дома Розлана были обнаружены круг и треугольник… У Мартена было такое впечатление, что вокруг него заплясали какие-то тени, что все завертелось… Матис…

– А в ту ночь, в лесу, кто был с Тео?

– Валентен… Ему пятнадцать, и у него уже сорок второй размер ботинок. Тео не хотел его выдавать. Он был слишком напуган. И потому донес на своего учителя.

– Это ведь ты звонила Хозье, чтобы выманить его к старой мельнице? Тебя он, конечно, ни в чем не мог заподозрить… Но зачем все это? – неожиданно спросил он. – Ради чего? С какой целью?

Сервас увидел, что к нему стал приближаться другой силуэт, и нервно сглотнул.

– Ты так до сих пор ничего и не понял?

Голос Марианны… Он застыл. Этот голос: он уже восемь лет его не слышал, если не считать того телефонного звонка, и все-таки ему казалось, что слышал его вчера. Он понимал, что это иллюзия. Голос принадлежал человеку, пришедшему из далекой, уже прошедшей эпохи. Эпохи проклятой.

В наступившей тишине он посмотрел на нее. Она сделала еще шаг вперед, и ее красивое лицо выступило из сумрака. Оно было так близко. Слишком близко. Почти такое, каким он его помнил. Пожалуй, немного похудевшее, немного увядшее. Но черты не изменились. Или их так смягчил полумрак? Огромные глаза словно плыли впереди лица, как два крупных опала, и пристально смотрели на него. Он уже забыл, как могли эти глаза и возбудить, и за секунду уничтожить. И снова почувствовал, как по нему прошла сейсмическая волна магнитудой в семь баллов по шкале Серваса, и произошло внутреннее землетрясение.

Сердце остановилось. А в следующий миг он уже чувствовал каждый его удар в груди, тяжелый, мощный. Словно он вдруг снова стал живым, каким не был уже много лет.

Потом он подумал о Леа и сказал себе, что это неправда. Леа живая. Гюстав живой. А Марианна – фантом.

– Прижми меня к себе, – сказала она, подойдя еще ближе. – Пожалуйста, обними меня, Мартен… Я так долго об этом мечтала.

Теперь он почувствовал ее запах, и тут же с самого дна памяти всплыли образы: нетронутые, сияющие, переливающиеся всеми красками.

Горло у него перехватило, и он раскинул руки.

Она прижалась к нему, и сквозь тонкий пуловер он почувствовал тепло ее тела, ее груди. Он позабыл об оружии в руке Габриэлы, позабыл об опасности. Позабыл обо всем. По его щеке сбежала слеза.

– Ты не понял, Мартен, – прошептала она ему на ухо. – Все эти мужчины мертвы, потому что они сделали мне зло…

Она обвила его руками и уперлась лбом ему в плечо. Он положил руки ей на талию и боковым зрением заметил, что Габриэла тоже подошла ближе, хоть и держалась на расстоянии, не спуская его с мушки.

В свободной руке психиатр держала сигарету. Время от времени она подносила ее к губам, и кончик загорался красным огоньком.

– Когда ко мне на сеанс явился Маршассон, – сказала она, – я очень быстро поняла, что его фантазмы вполне реальны и что у него в логове явно заперта женщина… Я могла бы позвонить в полицию, но, как тебе, наверное, сказал Деверни, я терпеть не могу мужчин, ненавижу. Считаю их существами ничтожными, пустыми и достойными только презрения. И вот однажды вечером, инкогнито, я наведалась к Маршассону. Этот идиот решил, будто я хочу, чтобы он меня трахнул. Ага, как же… Такая мерзкая жирная свинья, как он…

Он вдруг подумал, что если она выстрелит, то попадет в Марианну, что Марианна его загораживает.

– Я достала револьвер, заставила его открыть подвал и обнаружила там распростертую на матрасе Марианну. А потом я приказала Маршассону подняться по лестнице и сказала Марианне, чтобы она столкнула его вниз. Результат тебе известен.

Сервас слушал ее вполуха. Он ждал, когда по ту сторону дверей послышится вой полицейской сирены, но снаружи стояла тишина.

– Я привела Марианну сюда, день за днем ухаживала за ней, кормила, и она понемногу мне все рассказала. Как люди, нанятые швейцарцем, похитили ее, как Эсани установил камеру и систему слежки сначала в том месте, где ее держал Гиртман, потом у Маршассона. Как эта грязная сволочь Марсьяль Хозье когда-то принял роды у Марианны, а потом ее изнасиловал. Все они сообщники Гиртмана. Он их вербовал, и он их оплачивал. И мы решили, что кто-то должен их наказать, свершить над ними суд… Я поняла, что помочь Марианне – моя миссия, что это судьба распорядилась так, чтобы она оказалась на моей дороге. Только я, и никто другой, должна сделать так, чтобы все они были наказаны, а через них – и все им подобные. «Наказание за грехи – вопрос строгости правосудия»: Фома Аквинский.

– Вот уж не знал, что ты так религиозна.

– Мы часами беседовали с аббатом. Мир душе его. Хотя я и атеистка, я себя ощущаю ближе к небесному правосудию, чем к людскому, особенно если дело касается пустых бюрократических декретов. Никто тебе не поможет, кроме тебя самого, разве не так? Марианна исповедалась аббату, так сказать, мимоходом, и отдала ему список, объяснив, что эти люди – злодеи. Она сказала, что они все заплатят за то, что совершили. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь знал, и она понимала, что он связан тайной исповеди.

– А кто-нибудь знает, каким образом Гиртман их завербовал? – спросил он.

– На самом деле – нет. После того как он бежал из Института Варнье[76], он, скорее всего, находился где-то поблизости, хотя все думали, что он очень далеко. – Сервас вспомнил Марсак и швейцарца, который дожидался его в сумраке, чтобы нанести удар – и похитить Марианну[77].

– Тогда-то он, – продолжала она, – и свел знакомство с папашей Хозье, Эсани и Маршассоном… Он обладает каким-то шестым чувством: разоблачать людей, разгадывать, что скрывается за их учтивостью и воспитанностью, и определять себе подобных: таких же предателей, садистов и извращенцев… Должно быть, он за ними следил, собирал информацию. Потом было уже нетрудно их вербовать и манипулировать ими: с его харизмой, с его знаниями о каждом из них… Но это всего лишь гипотезы.

– А Тимотэ? А Розлан?

– Смерть Тимотэ была нужна только для того, чтобы заманить сюда его родителей. Он был наживкой. А то, что он содержался в Институте Варнье после смерти сестры, причем в то же время, что и Гиртман, это простое совпадение. В этом регионе не так много подобных заведений. Я узнала, что мальчишки прекрасно проводили с ним время возле водопада… Розлану хорошо заплатили, чтобы он устроил взрыв. Но вы напали на его след в карьере, нашли взрывчатку… Рано или поздно вы бы все равно на него вышли. Вот так. Но остался еще один… Тот, кого нет в списке…

– Кто? – спросил он.

В горле и во рту у него пересохло. Ответ он уже знал, вопрос был риторический: так, чтобы выиграть остатки секунд.

– Ты, Мартен, – прошептала Марианна. – Я написала твое имя на стекле.

Ее шепот прошелестел возле уха, как мимолетная ласка воронова крыла. Все тело вмиг покрылось мурашками, сердце билось где-то в горле.

– Ты, который на целых восемь лет бросил меня. Ты, кто, при пособничестве Гиртмана, украл у меня Гюстава… Ты, кто засадил в тюрьму Юго[78]. Ты мог бы небо и землю перевернуть вверх дном, но не сделал ничего. Ты предал меня, Мартен. И я уверена, что сам того не осознал. Ты виноват больше, чем они все. Потому что ты был единственный, кто мог меня спасти…

Он почувствовал, как внутри нарастает тревога. Марианна все еще прижималась к нему живым щитом. А что, если все-таки попытаться открыть дверь? Но далеко ли он уйдет без оружия? Тревога не давала дышать.

– Как только ты умрешь, я верну себе Гюстава, – шептала ему на ухо Марианна. – И Юго должен скоро освободиться. И мы наконец-то станем одной семьей…

– Не получится. Полиция уже идет по вашему следу. Как только они поймут, где я, они придут…

Он очень медленно завел руку за спину, в направлении дверной ручки. И тут же вздрогнул от неожиданной горячей боли в шее. По артериям побежал огонь. Он схватился рукой за шею, резко оттолкнул Марианну и увидел у нее в руке шприц.

На какую-то долю секунды он испугался, что она оставит в игле пузырек воздуха и устроит ему эмболию и, как следствие, нарушение мозгового кровообращения.

Но нет: видимо, ей не хватило времени, чтобы полностью опустошить шприц. Наркотик уже затуманил мозг, и он почувствовал, что теряет сознание. Пол вздыбился ему навстречу, но это, конечно же, он сам падал в ничто, в ночь, в небытие. Когда он стукнулся об пол, он был уже без сознания.

В жандармерии Ирен Циглер оторвалась от телефона и посмотрела на Ангарда.

– В чем дело?

– Он определил, откуда шли сообщения Дискорда, – доложил жандарм, указав на стоящего рядом программиста.

Ирен повернулась к нему.

– Откуда?

– С сервера, который находится в Румынии…

Она оглядела комнату.

– А где Мартен?

– Когда я сказал ему, откуда шли сообщения, он велел сообщить тебе и куда-то умчался.

– Что?!

63

ПЯТЬ ЧАСОВ УТРА.

Он очнулся и открыл глаза. Какой-то зал. Храм в скале, тишина и полумрак. Метров двадцать в длину, около десяти в высоту. Выгнутые скальные блоки, вертикальные стены. Там, куда попадает свет ламп, они бледно-охряные, а в других местах – темные. Большие осыпи горной породы. Сталактиты. А в центре этой враждебной планеты распростерт он. Чтобы понять, где он находится, ему понадобилось время. Место было странное и очень просторное.

Кто он сейчас? Человек? Животное? Он в плену у этого каменного безмолвия. Где-то журчит вода. На вид место красивое, но очень холодное, пустое и какое-то бесчеловечное. И света здесь веками не бывает…

Ужасно болит голова…

Сеть пещер, подземный каньон Тромб. Сто семнадцать километров галерей, залов и карстовых колодцев. Он попал в самое сердце этого лабиринта. Но перед ним стоял не Делайе.

Он внимательно вгляделся в лица мальчишек. Возраст еще не поработал над этими совсем детскими, ангельскими, пока не сформировавшимися лицами. Они стояли вокруг него, а он лежал у их ног со связанными руками и ногами, сам как известковая скала. И их ясные, безразличные, лишенные всяких эмоций взгляды были устремлены на него.

Валентен, Бенжамен, Матис и Тео.

Все четверо. Крест, треугольник, круг, квадрат… По телу Серваса пробежала дрожь.

– Надо поторопиться, – сказал Бенжамен. – Уже пять. Мои предки рано просыпаются…

Эхо по частям присылало слова обратно: «просыпаются»… «паются»… «аются»… Просторный грот был прекрасным резонатором.

Все повернулись к нему спиной, отошли в сторону осыпи и нагнулись. Он услышал, как шумно стучат друг о друга камни.

Когда они вернулись, у каждого в руках был камень весом в несколько килограммов. У Серваса кровь застыла в жилах и перехватило дыхание. Веревки, которыми были связаны его кисти и лодыжки, больно врезались в кожу.

– Тот, кто разобьет ему камнем башку, заработает больше очков, – заявил Валентен. – Так сказал Дискорд.

Мартен судорожно сглотнул. Это просто кошмарный сон, он сейчас проснется.

– Лично я займусь ногами, – быстро, на одном дыхании проговорил Тео, самый младший, и в его голосе послышались умоляющие нотки.

– Ну, и не получишь ничего… Подумаешь, ноги! – отреагировал Бенжамен.

Сервас чувствовал себя очень неуютно: острые камни впивались в спину, вдруг, ни с того ни с сего, захотелось помочиться. Он попытался растянуть и чуть ослабить веревки, но узлы были крепкие. Пот катился с него градом. Сердце стучало так, словно хотело выскочить из груди.

Он заметил, что Матис избегает на него смотреть. Мальчик стоял молча, держа в руках осколок скалы с острыми гранями, которые вот сейчас вопьются ему в тело, переломают кости и выпустят кишки.

– Матис, – позвал он.

В пещере, что вот-вот станет его могилой, было тихо.

– Матис, – повторил он, стараясь, чтобы голос звучал одновременно и дружески, и отечески, и достаточно твердо, – посмотри на меня.

«Посмотри на меня»… «на меня»… «меня»…

– Закрой пасть! – грубо оборвал его Валентен. – Не слушай его, Мат, он просто тянет время.

– Матис, посмотри на меня.

– Не слушай его! Он – такой же подонок, как и все. Не забывай, что сказал Дискорд.

«Дискорд»… «искорд»… «корд»…

– Вы хотите сказать, доктор Драгоман…

– Чего? – протянул Валентен.

– А, так вы не знаете? Дискорд – это ваш психиатр, доктор Драгоман…

Все замолчали и посмотрели вниз, на него. Все, кроме Матиса.

– Чушь все это собачья! – рявкнул Бенжамен. – Ты это только что придумал!

«Придумал»… «думал»… «умал»…

Он поднял глаза на Бенжамена.

– Нарушения установленных правил (побеги, прогулы);

– часто агрессивен к другим;

– раздражителен, легко впадает в ярость;

– противодействует взрослым;

– ведет себя враждебно и вызывающе;

– Осложнения: употребляет наркотики – марихуану.

Семейный анамнез:

– алкоголизм;

– личность отца: антисоциален;

– внутрисемейные конфликты, приводящие к насилию над супругой;

Сложности в школе и в обществе:

– учится плохо;

– маргинален;

– склонен к преступной деятельности.

– Вот что она написала про тебя.

– Заткнись!

– Как по-вашему, откуда Дискорд мог так хорошо вас знать? Кого он приглядел раньше? Матиса и Тео? А может, вас с Валентеном, поскольку вы постарше? И оба, вроде бы как нарочно, ее пациенты? Если я не ошибаюсь, то именно вы завербовали Матиса и Тео, а не они вас?

Молчание.

– Или я ошибаюсь?

– Заткнись! – зарычал Валентен и пнул Серваса ногой в бок.

Он почувствовал, как ребра прогнулись под ударом, и от бока к плечу словно пробежал электрический разряд.

– Дискорд – это она! Она вами манипулировала! – крикнул он и закашлялся.

И тут же сморщился от боли, получив еще один пинок.

– Все было совсем не так, как вы думали… Она вас использовала, чтобы…

Еще один удар…

– Да черт же вас возьми! Чтобы избавиться от неугодных ей людей. Ведь это Дискорд говорил вам, кого и как надо убивать? Матис, посмотри на меня!

– Да, мать твою! – заорал Валентен. – Ты заткнешься или нет? Она или не она – это ничего не меняет!

Потрясенный, обессиленный, Сервас корчился на земле, пытаясь увернуться от ударов.

– А вот и нет! Еще как меняет! – крикнул он. – Дискорд вам врал! Он просто пользовался вами!

– Надо его кончать, – сказал Бенжамен, поднимая тяжелый камень над головой пленника.

– Где они? – прорычала Ирен, наклонившись к доктору Габриэле Драгоман, словно хотела вцепиться ей зубами в лицо.

Сидя на одном из прозрачных стульев возле углового стола, психиатр невозмутимо улыбалась. Она умудрилась положить ногу на ногу и сидеть прямо, несмотря на скованные за спиной запястья.

– Если вы сообщите, о ком идет речь, я, возможно, и смогу вам помочь…

Лицо Циглер находилось сантиметрах в пятидесяти от ее лица.

– Где Валентен, Бенжамен, Матис и Тео? Где капитан Сервас? – крикнула она.

– Вам бы следовало немного успокоиться. Злость – плохой советчик. И постарайтесь не брызгать на меня слюной.

Ангард увидел, что Циглер с трудом сдерживается, чтобы не отвесить психиатру хорошую затрещину.

– Мы разбудили их родителей: мальчиков дома нет… В этот час они должны спать, но в спальнях их нет… ГДЕ ОНИ?!

– Вы надели на меня наручники, и я требую адвоката.

Голос Габриэлы звучал, как всегда, холодно и без всякого выражения.

– Вы не имеете права допрашивать меня вне присутствия моего адвоката, – бесстрастно заявила она.

Ее светлые глаза с вызовом уставились на Ирен. А та не могла понять, откуда такая самоуверенность. Как бы там ни было, а это она приказала мальчишкам убить Мартена… Или она решила, что, если Мартен исчезнет, никому не придет в голову связать ее с этими ребятами, а следовательно, и с убийствами. Что какой-то там румынский сайт – вовсе не доказательство… Да она спятила, – подумала Ирен. – Она сумасшедшая, самая настоящая чокнутая. Значит, и тебе, старушка, придется стать чокнутой… Иначе Мартен погибнет… Она подошла к одной из картин, изображающей распятие, и достала зажигалку. И тут лицо психиатра впервые немного оживилось.

– Вы не посмеете, – бросила она, послав Ирен презрительный взгляд.

Пламя вырвалось из зажигалки совсем близко от холста.

– Что вы делаете? Вы не сможете!.. Это произведение искусства, черт вас побери!

Пламя еще приблизилось.

– Вы совершаете огромную ошибку… – сказала психиатр, но в голосе ее уже не было прежней уверенности.

Ангард решил, что Ирен блефует, что она не осмелится, но, когда пламя лизнуло нижний край полотна, он крикнул:

– Ирен!

– Да вы не в себе! – взвизгнула Габриэла. – Вы не имеете права!

Распятая женщина на картине вспыхнула, как факел, ее пышную грудь поглотил огонь, словно она была ведьмой на костре. В следующий миг завыла сирена пожарной тревоги.

Темные галереи, уходящие вдаль. Просторный зал, освещенный лампами. Ледяной холод во всех сосудах. Лежа на острых камнях, он поднял глаза. В ожидании конца.

– Кто начнет на этот раз? – спросил Валентен.

– Матис, твоя очередь, – сказал Бенжамен.

Сервас пристально смотрел на Матиса, а тот так же пристально разглядывал камень, который держал в руках.

– Матис, – сказал он, – ты вовсе не должен… Я знаю, что тебя не было в горах, что Эсани убили Валентен и Бенжамен…

– Заткнись! – заорал Валентен, и Мартен на секунду испугался, что мальчишка сейчас раскроит ему череп.

– И тебя не было рядом, когда убивали старика Хозье…

– Он помогал мне связывать этого ублюдка Розлана! – крикнул Валентен. – И смотрел, как умирает Тимотэ! Так что он ничуть не менее виновен, чем мы!

– Матис, – настаивал Мартен, – посмотри на меня…

– Давай, Мат, тебе начинать! – бросил Валентен. – Не слушай его!

– Нет, только не его, – резко ответил Матис.

– Что?

– Он не такой, как все. Он не злой.

– Дискорд на него указал, – не унимался Валентен. – А значит, он такой, как все. Давай!

– Дискорд врет, – ответил Матис.

– Он нас видел, он о нас знает, значит, должен умереть! – вмешался Бенжамен.

– Ага, – подначил Валентен. – Раскрои ему черепушку, ну!

– Дискорд нам врал.

– Ну, и что с того? Что это меняет?

– Нет, – твердо сказал Матис. – Я не буду.

– Ну, тогда это сделаю я, – сказал Валентен, подняв свой камень.

Но Матис встал между ним и Сервасом.

– Ты этого не сделаешь, – настойчиво повторил он.

– А что ты-то сам собираешься сделать? – крикнул Бенжамен. – Может, хочешь нам помешать? А ну, посторонись!

Матис не пошевелился. Валентен собрался уже его оттолкнуть, но тот вдруг ударил его по щеке своим камнем. Валентен вздрогнул и вытаращил глаза. Сервас увидел, как по губам и подбородку парня, как мазок красной краски, побежала струйка крови, и ощутил, как его охватывает бешенство. Секунду спустя Валентен набросился на Матиса, и оба покатились по земле.

Остальные стояли в нерешительности.

Их глаза перебегали с Серваса на дерущихся мальчишек… Поединок был коротким. Валентен взял верх и встал, оставив плачущего Матиса на земле.

– Дайте камень! – рявкнул он.

В три шага он оказался рядом с Сервасом. Бенжамен протянул ему камень, и он с недоброй кривой ухмылкой впился в сыщика глазами. Подошел поближе, обогнул ноги Мартена и собрался ударить камнем по голове. Этот момент и выбрал Сервас для горизонтальной подсечки. Он коротко и резко ударил Валентена связанными ногами по лодыжкам. Это был один из необычных приемов дзюдо, «окури-аши-барай». Валентен потерял равновесие и упал на Тео. В ту же секунду Бенжамен замахнулся на Серваса своим камнем, но тот быстро откатился в сторону. Парень снова пошел на него, но Валентен, быстро вскочив на ноги, крикнул:

– Оставь его мне!

Тут Сервас, броском выпрямив связанные ноги, как пружиной, хотел ударить Бенжамена по ноге. Но промахнулся. Мальчишка увернулся и выронил камень, который угодил сыщику по левой щеке. У Серваса было такое ощущение, что щека взорвалась. В глазах запрыгали белые искры, все поплыло, во рту стало солоно от крови. Он в последний раз лихорадочно и отчаянно пытался найти еще прием, еще выход. Вместо этого пришла мысль: «все кончено».

Вдруг в кармане Матиса запищал телефон: ему пришло сообщение.

– Да чтоб тебя, Мат! Телефоны должны быть выключены! Это одно из правил! – взревел Бенжамен.

Телефон Матиса снова подал голос. Еще одно сообщение.

«Они где-то рядом, – подумал Мартен. – Выход должен быть всего в нескольких метрах… Иначе у меня не хватит сил»…

– Мат, паршивец! Выключи свой гребаный телефон!

Еще сообщение…

Матис выпрямился, вытер кровь с лица, достал телефон и, вместо того чтобы выключить, принял все сообщения.

– Мат, ты что творишь?

Матис, не делай этого… Умоляю тебя… Остановись. Папа.

Матис побледнел и прочитал предыдущее сообщение.

Где вы? Вас все ищут. Нам все известно. Папа

– Они нас ищут, – сказал он, оглядев остальных. – Они знают, что это мы…

– Что?!

– Это мой отец… Они нас ищут: родители, жандармы…

Тогда все, один за другим, положили свои камни на землю, достали телефоны и включили их. И все телефоны разом зазвонили. Сообщения посыпались одно за другим…

«Они должны быть совсем близко от поверхности, рядом с вышкой, иначе связи бы не было», – подумал Сервас.

– Все кончилось, – сказал он. – Не усложняйте свое положение.

Но его никто не слушал.

Все уткнулись в телефоны. О нем все позабыли. Они вернулись в виртуальный мир, в их настоящий мир… Вдруг раздался чей-то голос.

– Все кончилось! Отойдите! Отошли все от него! Все отошли!

Эхо разнесло по галерее голос Ирен.

Циглер вместе с Ангардом ворвались в пещеру. Валентен собрался удрать в противоположном направлении, но был сразу схвачен двумя жандармами, которые появились с другой стороны и блокировали выход.

Ирен достала пистолет и держала его под прицелом, пока жандармы надевали на мальчишек наручники. Тео плакал. У Валентена и Бенжамена окаменели лица. Матис, наконец, посмотрел на Мартена, и тот увидел бесконечную печаль в его покрасневших от слез глазах. Похоже, мальчик очнулся. И начал возвращаться в реальный мир.

– Мартен, ты как, все в порядке? – спросила она, присев возле него на корточки.

– Да… да… все в порядке.

Он проводил глазами Матиса, которого уводили жандармы, и спросил себя, обернется ли мальчуган, чтобы в последний раз посмотреть на него. Но тот не обернулся. Ирен принялась развязывать веревки и в конце концов разрезала их ножом.

Он медленно поднялся, подвигал затекшими ногами, помассировал болевшие запястья.

– Как вы меня нашли?

– Мы были у Габриэлы, но она говорить отказалась, даже когда я подожгла ее картины…

– Что ты сделала?! – не поверил он.

– Надо было действовать быстро… Мы знали, что ты в опасности… А потом я вспомнила фантики от конфет у входа в пещеру, помнишь, в тот раз?

– А Марианна? – спросил он, и горло у него сжалось.

– Ее нашли в доме Габриэлы. В состоянии полной прострации. Сейчас ее осматривает врач. Не волнуйся, Мартен, вид у нее вполне здоровый. Во всяком случае, в плане… физическом.

Сервас слушал ее рассеянно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Надо, чтобы ее осмотрел психиатр… Ее собираются госпитализировать.

Он покачал головой. А потом вдруг обнял ее.

– Спасибо, – сказал он.

– Не надо тебе было исчезать по-английски, – прошептала она, прижавшись к нему. – Похоже, я спалила ценных холстов на двести пятьдесят тысяч евро. Представляешь, какой штраф придется заплатить?

Он еще крепче прижал ее к себе.

– Могло быть и хуже: ты могла спалить и всю ее чертову хибару.

У него возникло впечатление, что они могут вот так простоять, обнявшись, часы и часы и говорить друг другу ничего не значащие фразы, нужные только для того, чтобы другой понял, насколько он важен для тебя.

64

10 ЧАСОВ

Утром в понедельник установилась ясная, солнечная погода, и Сервас, после осмотра у врача, вернувшись в отель и приняв душ, направился в жандармерию. Солнце, озарившее горы, уже стало припекать, и волна яркого света залила улицы, словно желая заставить всех забыть о недавних событиях.

Ну, а почему бы и нет? В эпоху, когда одна информация стремительно сменяет другую, а человеческая способность к концентрации и запоминанию так же стремительно ослабевает, убийства в Эгвиве быстро уступят место следующему делу, следующему скандалу.

Но он никогда этого не забудет. Как не забудут ни Циглер. Ни Ангард. Ни родители мальчишек. Ни сами мальчишки…

Вот почему у него слегка перехватило горло, когда он вошел в жандармерию и попросил, чтобы ему дали переговорить с ним один на один. На улице дожидались журналисты. Они друг за другом прилетали на вертолетах из Тулузы и даже из Парижа, когда стало известно, что дело об убийствах в Эгвиве раскрыто, а самое главное – что среди преступников четверо детей. Два информационных канала тоже прислали своих корреспондентов, и теперь все они дежурили возле жандармерии.

Сервас поднялся по лестнице, стараясь не морщиться от боли в сломанных ребрах, миновал застекленную дверь и вошел в коридор. Ирен осторожно на него взглянула. Несколько часов назад она дала согласие на встречу, но теперь, похоже, об этом пожалела.

– Тебя не смутит, если вас будут снимать? – сказала она. – На случай, если какая-нибудь газетенка вздумает воспользоваться вашей беседой и попытается пустить на ветер все расследование… Осторожность излишней не бывает…

Он кивнул, сжав зубы. В эту минуту он спрашивал себя, в каком состоянии найдет Матиса.

– Четверть часа, и не дольше… Не задавать ему никаких вопросов об убийствах… Не говорить о расследовании… И не пытаться получить разъяснения… Ты не имеешь права с ним общаться вне присутствия представителя закона, а он еще не прибыл. Ты меня слышишь? Ты вообще не должен с ним говорить, потому что ты отстранен…

Он все это знал: малолеток младше тринадцати лет нельзя брать под стражу. Только в исключительных случаях полиция имеет право задержать ребенка, но не более чем на двенадцать часов. И только в присутствии адвоката. Кроме того, все допросы должны быть записаны на видео.

– Я понял. Пишите все. На случай, если парень вдруг что-нибудь станет выбалтывать. А если не станет, то забудьте все, что я ему сказал.

Ирен провела его в конец коридора и открыла дверь. Матис сидел за письменным столом. Глаза его были опущены. Он поднял их, когда в комнату вошел Сервас, и тот удивился, когда красные, опухшие глаза мальчика озарились светом. Камера, которая их снимала, стояла в углу.

– Я сяду? – спросил он.

Мальчик кивнул. Чтобы немного потянуть время, Сервас отпил глоток мерзкого кофе, только что купленного в автомате.

– Матис, – сказал он не столько на камеру, сколько обращаясь к мальчику, – я пришел не для того, чтобы задавать тебе вопросы или выяснять у тебя, что произошло. Я не собираюсь вмешиваться в расследование и спрашивать о чем бы то ни было, касающемся его. Я не прошу, чтобы ты со мной разговаривал, я прошу, чтобы ты слушал. А говорить буду я, ладно? И говорить я буду о тебе и о твоем будущем.

Он заметил, что такая преамбула «по делу» привлекла внимание мальчика, особенно слово «будущее».

– Я пришел, чтобы сказать тебе, что, как бы там ни было, а в тюрьму тебя не посадят, и твой мир со дня на день не рухнет. Но всегда за содеянное надо платить. Понимаешь?

Мальчишка снова кивнул. Кивнул сдержанно и с достоинством, чего Сервас раньше в нем не замечал. А печаль в глазах была все та же.

– Валентен и Бенжамен, конечно же, сядут в тюрьму… Но тебя посадить не могут, потому что тебе еще нет тринадцати лет. Ребята моложе тринадцати не могут сесть в тюрьму, что бы они ни совершили. Ты понял?

Сервас подумал, что в этой стране каждый год привлекают к ответственности около шестидесяти тысяч подростков. Из них больше половины в возрасте от шестнадцати до семнадцати лет, а около сорока процентов – от пятнадцати до шестнадцати.

– Возможно, тебя поместят в закрытый воспитательный центр, и ты там останешься на какое-то время вдали от родителей. Тебе придется подчиниться обязанностям и дисциплине и выполнять все задания…

Эта новость, похоже, не особенно взволновала его: он и так уже был выбит из колеи. Удивительно было другое: его почти не обеспокоила перспектива долго не видеться с родителями. От этого у Серваса сжалось сердце: он подумал, как долго и трудно приучал к себе Гюстава в первое время.

– У тебя впереди вся жизнь, – сказал он. – У тебя есть будущее, что бы ты там ни думал сейчас. Но вы совершили много мерзостей, и ты, и все остальные, вы натворили ужасных вещей…

– Это была идея Валентена и Бенжамена, – отважился сказать Матис.

Он снова опустил глаза, и на ресницах показались слезы.

– Я знаю… А прежде всего это была идея взрослой женщины, которая за всем этим стояла… Главная преступница – она. И тем не менее ты принимал участие в этих… ужасах, в варварстве, какое мне редко доводилось видеть…

Мальчик втянул голову в плечи, и слеза покатилась по щеке, оставляя блестящий след.

– Я раскаиваюсь… Правда… Очень… – прошептал он.

Сервас выдержал паузу. У него и самого все сжалось внутри, и в горле стоял комок. Он взглянул прямо в полные слез глаза мальчишки.

– Матис, Дискорд вам врал, манипулировал вами, посылая так называемые «вызовы». Правосудие, разумеется, это примет во внимание… Но я пришел прежде всего сказать тебе: единственный настоящий вызов, который может быть принят, – это вызов от самой жизни.

Парнишка слушал очень внимательно, глядя на него широко распахнутыми, мокрыми от слез глазами.

– И твоя жизнь будет такой, какой ты сам ее сделаешь, понимаешь? – сказал Мартен, не осознавая, кому он это говорит: ребенку или самому себе. – Вот это и есть настоящий вызов… Тебе предстоит несколько очень трудных лет, но потом ты выйдешь. И снова начнешь жить, играть, расти, учиться… Может быть, ты снова встретишь в жизни и скверных людей, таких, как Валентен, как Бенжамен, но встретишь и людей замечательных. И тебе надо научиться распознавать, потому что очень часто злые прикидываются добрыми… а хорошие могут показать себя с неприятной стороны. Здесь нет никаких правил и рецептов. Но не забывай, что каждый человек, с которым ты повстречаешься, каждое событие, которое проживешь, каждый твой опыт помогут тебе вырасти, и ты многое узнаешь и о себе, и о других… Потому что в жизни бывают и поражения, и разочарования, и печаль, но будут и моменты радости, успеха и триумфа, если научишься осмыслять свои ошибки, понимаешь?

Матис энергично закивал. Да черт возьми, отчего у него самого так сжимается горло, почему он еле удерживается, чтобы не заплакать?

– Потому что в основе настоящего вызова лежит любовь и уважение к самому себе, – прибавил он, откашлявшись. – И не надо бояться или стыдиться того, что происходит, а наоборот, сделать так, чтобы все это придало тебе силы. Над тобой будут смеяться, говорить всякие гадости, будут пытаться тебя унизить, оскорбить, напомнить тебе о твоем прошлом. Будут провоцировать тебя на злобу, говорить, что разрушать, драться и чинить насилие – значит доказать свою силу и мужество, но это все вранье. Настоящая сила – это быть самим собой, не бояться любить и защищать тех, кого любишь, и желать для них лучшего мира, без насилия, ненависти и лжи. Ты еще не раз будешь спотыкаться и падать. Но если имеешь в себе эту силу, то поднимешься и каждый день будешь становиться все сильнее и лучше.

Господи, куда его занесло?.. Позволил эмоциям себя увлечь, а ведь это совсем не его стиль… Но при этом он знал, что говорит абсолютно искренне, что все это ему пришлось испытать на собственной шкуре.

– Потому что единственный смысл родиться на свет – это жить. Жить полной жизнью и сознавать каждую минуту, каждое мгновенье.

Он готовился сказать последние, главные слова, что-нибудь вроде того, что раскаяние слишком запоздало… Все равно ведь придется их сказать. Но он не собирался стать советчиком, который никогда не следует собственным советам.

– Когда ты выйдешь на свободу, – сказал он, – я буду рядом, если тебе понадоблюсь. Но для этого тебе придется научиться жить правильно и стать на прямую дорогу.

Он заметил, как полные слез глаза мальчишки засветились каким-то новым светом, которого раньше не было. Матис шмыгнул носом и вытер щеки.

– Это правда?

– М-гм…

Конечно, правда. Сервас поднялся с места с тяжелым сердцем. Внутри все сдавило. «Ставить на будущее – скверное пари», – подумал он.

Уже подходя к двери, он поймал взгляд Матиса. Двенадцатилетний мальчишка пристально на него глядел. В этом взгляде что-то изменилось. Подавленность и печаль никуда не делись, но появилось что-то еще: может быть, надежда?

Особых иллюзий он себе не строил: что случится, то случится. Сервас быстро вышел из комнаты.

В отличие от Матиса, двое старших, Валентен и Бенжамен, в тот день, казалось, еще не поняли всей тяжести содеянного ими. В ходе многочасовых допросов – граждан их возраста закон уже разрешает брать под стражу – они не выказали ни раскаяния, ни сожаления. Наоборот, всячески подчеркивали, как им все это безразлично, и не проявляли ни малейшего сочувствия к жертвам. Те, кто вел допрос, не могли отделаться от постоянно исходившего от этих парней ощущения леденящего холода. Чтобы определить, способны ли парни отвечать за свои поступки, вызвали троих психиатров. Сервас очень надеялся, что их не поместят в какое-нибудь заведение, откуда выпустят на свободу через несколько месяцев. Он был убежден: при первой же возможности они возьмутся за старое.

Может, они и не были такими опасными хищниками до встречи с Габриэлой Драгоман, но теперь уже назад им дороги не было. Если только он не ошибся…

Он чувствовал себя опустошенным, измученным и потрясенным. Вернувшись из кабинета после разговора с Матисом, он сказал Ирен, что хочет прогуляться. Ему надо было подвигаться и подышать. Почувствовать солнце на своей коже. Выпить кофе на террасе и услышать городской шум.

«Что же до Марианны, – думал он, поставив пустую чашку на освещенный солнцем столик, – то она, конечно, сядет в тюрьму, и как раз тогда, когда оттуда выйдет ее сын Юго. Может быть, она получит право на содержание в психиатрической клинике. Это вполне возможно. Хотя какая разница? Сколькими днями свободы сумела она насладиться между похищением и арестом? Совсем немногими…» Ему казалось, что он ее нашел, а она опять ускользнула. Может, она была права. Может, в глубине души он и не хотел этого возвращения. Сам себя обманывал, делая вид, что разыскивает ее, а на самом деле какая-то глубокая и скрытая от всех его часть не хотела, чтобы она возвращалась, считала ее мертвой.

Как бы там ни было, она попала в галерею тех, кто уже не может нанести вреда. Вместе с Габриэлой Драгоман. Коллекция охотничьих трофеев пополнилась еще двумя экземплярами. Да, он вызволил из заточения женщину, которую похитили много лет назад. Женщину, которую он когда-то любил. Но принесло ли ему это вызволение радость?

Он снова увидел ее в тот летний вечер на террасе на берегу Марсакского озера. На ней было платье-туника цвета хаки с застежкой спереди, перехваченное тонким плетеным кожаным ремешком. Нагрудные кармашки придавали ей воинственный вид. Он видел ее, как будто все это было вчера. Загорелые голые ноги. Чуть тронутые помадой губы. Дождь золотистых волос, упавших сбоку на лицо. И огромные, меняющие цвет, зеленые глаза, которые пристально его разглядывали, словно сканируя, когда они пили вино на террасе. «Ты выглядишь, как постаревший ребенок, Мартен Сервас», – сказала она тогда. А потом они занимались любовью. Как в самые лучшие дни. Как будто оба понимали, что это в последний раз… Но эти дни были уже так далеко, что порой ему казалось, что он не прожил их наяву, а увидел во сне.

Он прогнал эту мысль. Ему не хотелось больше думать о Марианне. По крайней мере, сейчас.

Без малейших угрызений совести он отодвинул в тень Габриэлу Драгоман, манипуляторшу, которая использовала детей, как оружие. Что за тайная травма случилась у нее в прошлом и привела к такой ненависти по отношению ко всем мужчинам? Узнают ли они когда-нибудь об этом? Стоило ей встретить Марианну, как она сразу же вступила в сражение за похищенную женщину. Почему? Из каких соображений? Он дал себе слово, что будет в зале суда во время процесса над ней. Он хотел понять.

Было уже около полудня, когда Сервас вернулся в жандармерию. Навстречу ему вышел улыбающийся Ангард, и он понял, что что-то произошло.

– Все в порядке! Дорогу открыли!

– Как, уже? А я думал, затянут еще на несколько недель…

– Во денек, а? – произнес Ангард, словно подводя всему итог…

Эпилог