— Ты давно уже тут?
— Три года. Сразу после того как…
Замолчала и махнула рукой. Я, чтобы её отвлечь, спрашиваю в шутку:
— А меня на материк пригласишь?
— Конечно, — отвечает она серьёзно. — Если у нас всё получится, как задумано, то я буду тебе обязана. А я такие вещи не забываю, можешь поверить. Да и вообще, у меня не так уж много друзей, чтобы ими разбрасываться. Поэтому я очень надеюсь, что после нашего приключения мы в любом случае продолжим общаться.
Солнце тем временем уже скрылось, сумерки наступают. Смотрим — на пирс выходит худой долговязый парень (конюх с постоялого двора, кажется), тащит с собой ведёрко. Дошёл до самого края — там стоит деревянная колода, а на ней чаша. Или тазик, если уж без прикрас.
Ага, начинается бесплатное представление.
Парень поднял ведро и высыпал что-то в тазик. Нам издалека не видно, что именно, но мы и так знаем — синий уголь. На удивление бесполезная штука — тепла почти не даёт, света тоже, поэтому и стоит гроши. Только и годится, что для таких вот фокусов.
Конюх, руки отряхнув, чиркнул спичкой, и над посудиной поднялось бледное голубоватое пламя, почти прозрачное. Русалочий костёр, так его в народе прозвали. Будет гореть всю ночь — считается, что русалки из воды вылезают, чтобы полюбоваться. В глаза их, правда, никто ни разу не видел, но это мелочи — придумано, собственно, не для них, а для проезжающих путников, чтобы обратили внимание. Глядишь, кто-нибудь из любопытства и остановится, а там и заночевать решит, комнатёнку снимет. Голь на выдумки хитра, да.
Мы с Лизаветой посмеялись и сидим дальше.
Стемнело, голоса на пристани стихли. Луна-рыжуха на нас уставилась вопросительно — чего ждёте? Колдовать пора, лопухи! А мы всё тянем — не то чтобы испугались, просто какая-то неуверенность появилась. Вдруг опять не получится? Как тогда всю эту кашу расхлёбывать, которую заварили?
— Ладно, — говорю, — я первый, а ты следи.
Привычным уже хватом сцапал ледышку, припомнил прошлую ночь. Сейчас река не хуже блестит — и звёзды отражаются, и луна, да ещё и голубоватые отблески от костра. Странно вообще-то: костерок далеко от нас, в стороне, пламя на воздухе еле видно, а вот вода от него подсвечивается, причём не только вокруг причала. Мало того — ледышка, которую я держу, тоже начинает мерцать, хоть и едва-едва…
Лиза тихонько ахнула и прижала ко рту ладонь. Я это краем глаза заметил, но всё равно не сбился, потому что настроил себя заранее — не дёргайся, Митяй, и не радуйся раньше времени. Огонёк в ледышке остался, я продолжал на него смотреть и через несколько секунд понял — он уже не исчезнет, самое трудное позади.
Медленно повернулся к Лизе и поднёс огонёк к ней ближе — пусть полюбуется. Глазищи у неё — по серебряному рублю, даже вздохнуть не решается лишний раз. Я говорю вполголоса:
— Всё нормально, не бойся.
— Митя! Вот это да!
— А ты думала.
— Река с тобой уже говорит?
— Нет ещё — это, наверно, только начало. Надо сообразить, что дальше делать.
— Сосредоточься на этой искорке, — советует Лизавета, — попробуй мысленно позвать реку.
Опять уставился на мерцание, зову, но ответа нет. Подождал с полминуты, пробую ещё раз — то же самое. Лиза утешает:
— Не беда, спешить некуда — вся ночь впереди…
И тут же мы услышали вой — вернее, не услышали даже, а просто поняли, что он был. Как будто зверь не голосом выл, а чистой, беззвучной ненавистью, которую мы ощутили кожей. Да и не мы одни — лошади на постоялом дворе от испуга заржали разом, и залаяли псы, хрипя и надсаживаясь.
— По-моему, это за нами, — говорю деревянным голосом.
А Лиза, придвинувшись ближе, шепчет:
— Митя, попробуй ещё, скорее! Зови реку, пусть защитит!
Стынь-капля мерцает, я на неё таращусь и мысленно уже буквально ору: "Услышь! Помоги! Откройся!"
Свет на воде застыл, как тонкая плёнка, и всё вокруг тоже замерло на мгновение. А потом эта плёнка вспучилась прямо напротив нас, лопнула в серебряных брызгах, и появился намокший призрак.
Сейчас попробую объяснить.
Стоит, предположим, голый человек под дождём, и вода стекает по коже. Потом — раз! Человек куда-то исчез, но вода продолжает обтекать пустоту, которая там осталась, точно по форме тела. Вот что-то такое мы и увидели.
Добавлю ещё, что фигура женская, но меня это в тот момент, уж поверьте на слово, занимало меньше всего. Разве что мысль мелькнула — может, это и есть одна из русалок, для которых горит костёр?
Мокрая пустота неторопливо вышла на берег, остановилась и повела несуществующей головой. Ну, дескать, что тут такого срочного? Струйки воды на ней тускло серебрились под звёздами.
— Э-э-э… — сказал я.
Другие слова почему-то не вспоминались. Глянул на Лизу, глаза у неё — уже не рубли, а блюдца. Сигналю ей — давай, учёная, твоя очередь! Завяжи умную беседу!
— И-и-и… — промолвила Лизавета.
Пустотелую гостью проняло-таки нашим красноречием — она опустила взгляд и, сделав ещё два шага, присела перед нами на корточки. Уставилась на стынь-каплю, которую я держал, и протянула руку. Я решил — требует отдать, но она лишь коснулась кончиками пальцев. Ледышка от этого замерцала сильнее.
А потом, как мне показалось, плеск волн на реке сложился в слова:
— Зачем ты пришёл?
В горле у меня пересохло, язык — как чужой:
— Мы хотим… Мы просим…
Договорить не успел. Повторился недавний вой, и псы опять захлебнулись лаем. Послышался стук копыт, затрещали сучья — кто-то ломился к нам сквозь кусты. Русалка, повернув голову, прислушалась, поднялась, мы с Лизой переглянулись и тоже встали, а через секунду двое всадников выскочили на берег.
Глава 8
Я ожидал, что сейчас, когда кокон снят, мы снова увидим Кречета в человеческом облике, но он явился в истинном виде. То ли решил, что притворяться больше нет смысла, то ли захотел припугнуть и нас, и русалку — ночью его морда смотрелась ещё хуже, чем днём. Лёд (или мрамор — я так и не разобрал) белел отвратно и мёртво, а лунный свет неуклюже спотыкался на сколах.
Нет, всё-таки скорее мрамор, чем лёд — и всадник, и конь под ним наполнены дурной тяжестью, земля под копытами вздрагивает, и остаются вмятины. Попутчик — патлатый хмырь — таращится волчьим взглядом, но по сравнению со своим предводителем выглядит почти безобидно и по-домашнему.
Главарь соскочил на землю, и трава под его ногами обындевела. Потом он, вытянув руку, указал пальцем на меня — и опять мне почудилось, как вчера, что в грудь во всего размаху долбанули кувалдой, плеснули каменным холодом.
Кречет заговорил — его голос зазвучал гулко, как из колодца:
— Они принадлежат мне!
Меня такая заявка, мягко говоря, не обрадовала, но спросить моего согласия Кречет как-то не удосужился. Обращался он напрямую к русалке. Та спокойно прожурчала в ответ:
— Эти двое пришли к реке и сумели её позвать, теперь они под защитой. А тебе здесь не место.
— Они ещё не дошли до Серого Омута
— Это лишь вопрос времени. Ты опоздал, Каменноголовый.
Это заковыристое словечко, похожее на издёвку, всерьёз разозлило гада. Угроза в его движениях стала явной и неприкрытой — он сделал шаг к русалке и снял с пояса длинный нож.
То есть эта штука была ножом, пока он её не трогал, но, оказавшись в его руке, сразу превратилась во что-то совершенно кошмарное. Причём превращение произошло в один миг, я даже уследить не успел. Будто страницу в книжке перелистнули с неимоверной скоростью — на прошлой картинке Кречет тянулся к поясу, а на нынешней уже держит хреновину, похожую на секиру. Рукоятка — длиной в полсажени, а лезвие-полумесяц — не железное, а мраморно-ледяное, как физиономия у хозяина.
Кречет замахнулся своим оружием, хотя до противницы оставалось не меньше пяти шагов. Я подумал — хочет метнуть. Но нет, всё оказалось хитрее — воздух перед секирой смёрзся и стал её продолжением, тонкой пластиной-плоскостью из прозрачного льда, которая падала на русалку сверху и справа, грозя разрубить наискосок, от плеча.
Русалка, защищаясь, вскинула руки, выставила ладони, с которых сорвался бледный огонь, как от костра на пристани, и ледяная плоскость взорвалась, рассыпалась облаком водной пыли.
Ещё один взмах руки — и ветер швырнул эту пыль на Кречета. Она его облепила, осела мелкими каплями, которые моментально задвигались, засуетились как муравьи. Капли выстраивались в цепочки, а те переплетались между собой — получилась серебристая сеть, опутавшая врага.
В пересказе получается долго, но на деле всё это длилось считанные секунды. Мы с Лизой так и остались стоять столбом, а вот патлатый сориентировался быстрее — выхватил из-за пазухи длинную камышовую трубку, поднёс ко рту и дунул, резко и шумно. Их трубки вылетел тонкий дротик — и угодил русалке в плечо.
Дротик этот был нашпигован чарами до предела — иначе как бы он смог воткнуться в создание, состоящее из пустоты и воды? А он воткнулся, причём на совесть. "Кожу" вокруг укола покрыла ледяная короста, которая начала расползаться в стороны.
Такая заморозка, похоже, причиняла дикую боль, потому что русалка натурально взбесилась — дёрнулась, зашипела как мокрая тряпка под утюгом и, размахнувшись уцелевшей рукой, швырнула в патлатого горсть мерцающих шариков. Это тоже были капли воды, только очень большие, каждая размером с виноградину или вишню.
Но вода была явно не родниковая — капли прожгли рубаху, разъели кожу. Патлатый упал, зажимая рану на животе. Сквозь пальцы как будто проступили чернила — так выглядела кровь под луной.
Его предводитель тем временем застыл неподвижно, весь опутанный сетью. Сейчас он особенно напоминал истукана, которого кто-то вытесал, а потом по дурости нарядил в человеческую одежду.
Я подумал, что русалочьи чары лишили его всех сил и умений, но оказалось — нет. Кречет просто сосредотачивался, готовил себя к рывку, пока речная дева с патлатым мордовали друг друга.
И вот истукан ожил, поднял голову. Серебристая сеть на нём потускнела и подёрнулась инеем. Он резко повёл плечами, и капли воды превратились в крупинки льда, осыпались на траву.