Я, откланявшись, повторяю свой утренний маршрут в обратном порядке — на лифте до первого этажа, в экипаже через парк до ворот, потом вдоль реки по набережной. Дождь уже прекратился, и солнце подглядывает в скважину между туч. Листва, с которой смыло августовскую пыль, наполнилась подзабытой зелёной свежестью; блестят витрины и мокрые тротуары.
Кучер уже готов привычно свернуть на улицу, где расположился мой дом, но тут я вмешиваюсь и вношу коррективы. Коль скоро в моих планах значится помощь Елизавете, пора приступать к сбору нужных сведений. Рассуждая с позиций формальной логики, я как серьёзный специалист должен был бы зарыться в книги, во всевозможные фолианты и манускрипты, чтобы через несколько часов (или дней) вынырнуть с готовым решением. Но я имею достаточно полное представление о содержимом местных библиотек, и мне заранее ясно, что в любом мало-мальски авторитетном издании будет сказано ровно то же, что я говорил своей ученице: появление водного дара у человека противоречит всем теоретических выкладкам. Меня же сейчас интересует вопрос, не могло ли случиться так, что теория в последнее время несколько расходится с практикой, а посему, как ни обидно для моих учёных седин, придётся воспользоваться альтернативным источником информации.
— Поезжай в Каштанчики.
Кучер невозмутимо кивает, и экипаж катится дальше к устью. К счастью, порт с его причалами, складами и всеми сопутствующими прелестями находится на другой стороне реки; мы держим путь в один из жилых районов, который можно назвать самым бедным среди богатых.
Вообще, престижность жилья в нашем славном городе — вещь довольно парадоксальная. Если вы желаете подчеркнуть свою принадлежность к высшему кругу, то вам нужно поселиться, во-первых, на том же берегу Медвянки, что и наместник, а во-вторых — как можно ближе к резиденции последнего. В результате, дом на унылой каменной улице, но зато неподалёку от замка будет стоить в разы дороже, чем точно такой же — прямо у моря, с великолепным видом. Каштанчики — это и есть район, где ютятся несчастные обладатели двухэтажных, а то и (подумать только!) одноэтажных вилл, построенных в сотне-другой шагов от полосы прибоя.
Мы прибываем по нужному адресу — дом окружён обширным, хоть и несколько запущенным садом. Здесь, в полном соответствии с топонимикой, вольготно растут каштаны; есть дряхлые, но всё ещё плодоносящие груши, яблони, сливы. А прямо над оградой нависли ореховые деревья; плоды, одетые в светло-зелёную кожуру, уже созревают, наливаются тяжестью, и меня вдруг одолевает мальчишеское желание сбить с ветки несколько штук. Я, однако, мужественно сдерживаюсь. Перекинув руку через калитку, отодвигаю щеколду с внутренней стороны и вступаю в сад.
Строго говоря, такой способ проникновения отдаёт если не криминалом, то хамством, но я не испытываю каких-либо душевных терзаний. Служба свела меня с нынешней владелицей дома очень давно, когда я ещё консультировал полицейское управление, а сама она обитала на том берегу реки и только начинала осваивать ремесло, принёсшее ей со временем материальный достаток. Я знаю всю её подноготную и не намерен тратить время на политес.
Меня, конечно, заметили — навстречу выходит служанка. Распоряжаюсь:
— Веди к хозяйке.
Миновав прихожую, мы попадаем в комнату, которую здесь самонадеянно называют гостиной. Наличествуют кресла, пуфы, мягкий диван, но цветочный узор на обивке слишком пёстр и аляповат, чтобы создать хоть малейший проблеск уюта.
— Здравствуйте, Лукерья.
Хозяйка ненавидит своё простонародное имя, но я проявляю стариковский садизм.
— Я не ждала вас.
— Да уж надеюсь.
Она — колдунья, работающая с живыми покровами организма. Её главная и наиболее прибыльная способность — омоложение, которое, правда, действует только внешне и очень кратковременно, не более трёх-четырёх часов. Какая-нибудь старая кляча может на вечер сбросить пару десятков лет, чтобы потом в течение полусуток страдать от мышечных болей (так проявляется неизбежная и неконтролируемая отдача). Использование подобных методик считается чем-то малоприличным, но клячи, воровато оглядываясь и закрывая лица вуалями, всё равно идут табунами. Хорошо хоть, они, как правило, появляются уже после обеда, и я не опасаюсь столкнуться с кем-то из них сейчас. Впрочем, для верности я, конечно, прогнал по дому поисковую волну; посторонних не обнаружил.
Себя самоё колдунья не омолаживает — то ли не хочет мучиться от отдачи, то ли понимает, что всё равно не слишком приблизится к эталону: у неё широкое рябое лицо с приплюснутым носом, а в нарядах она проявляет не больше вкуса, чем в интерьерах.
— Лукерья, вы помните, как однажды обслуживали купчиху, которая возжелала сбросить не двадцать лет, а все сорок? И чем всё в тот раз закончилось?
— Я её предупреждала! Она сама виновата! Заставила меня! А я девчонка была сопливая, только-только училась…
— Знаю. Поэтому и порекомендовал тогда спустить дело на тормозах. Вы не пошли на каторгу и даже продолжили свои специфические занятия.
— Зачем вы напоминаете? Я вам потом всегда помогала, отвечала на все вопросы…
— Во-первых, не "всегда", а всего лишь несколько раз за все эти годы. А во-вторых, сейчас мне нужно кое-что посущественнее, чем сплетни о вашей очередной клиентке… Тьфу, да не смотрите на меня так! Ваше тело меня не интересует.
— А что тогда?
Она недоуменно моргает, и мне становится даже немного весело, но я сосредотачиваюсь на главном:
— Слышали про костёр на пристани?
— В августе? Да, конечно…
— На следующий день уловили всплеск?
— Да, река как будто вся всколыхнулась! Очень-очень сильно!
— Теперь попытайтесь вспомнить — вы когда-нибудь чувствовали нечто вроде этого всплеска, только не от реки, а от кого-нибудь из людей?
— Но это же водное колдовство, у людей его не бывает…
— Не надо читать мне лекцию, отвечайте конкретно. Ваша стихия — живая плоть, вы отлично чувствуете людей, а значит, и их способности. Так вот, я хочу услышать — вам встречался кто-нибудь с водным даром?
Хваля её восприимчивость, я не кривлю душой. Лукерья — поистине живой сенсор; по этому критерию она лучшая среди местных. Если уж обращаться к кому-то с моим странным вопросом, то логичнее всего — к ней, хотя, если честно, у меня почти нет сомнений, что ответ будет отрицательным; всё-таки версия о том, что в городе завелись колдуны, повелевающие водой, выглядит слишком сказочно.
Поэтому я с трудом верю своим ушам, когда собеседница, испуганно вжавшись в кресло, лепечет:
— Как вы догадались?
Старательно изображаю невозмутимость:
— Я вообще догадливый от природы. Теперь возвращаемся к тому человеку. Как вы с ним познакомились? При каких обстоятельствах?
— Зачем вам это? Почему вы ко мне пришли?!
Лукерья шмыгает носом и затравленно озирается. Эта её истерическая реакция тоже мне непонятна, но я не сбавляю натиск:
— Сообщите то, что мне нужно, и я уйду, перестану вас донимать. Чего вы, собственно, испугались?
Она поднимает взгляд, вытирает слёзы и произносит почти спокойно:
— Вы просто не понимаете. Теперь он и вас найдёт.
Глава 4
Час от часу не легче — мало того что оживает сказка, так ещё довеском идёт мания преследования. Однако ничего не поделаешь — я сам склонил собеседницу к откровенности, и придётся вникать, выискивать рациональные зёрна в её словах; надеюсь, утешением мне послужит тот факт, что подобная работа и составляет львиную долю научной (а тем более — полицейской) рутины.
— Он вам угрожал, Лукерья?
— Сказал, что будет следить!
— Я не чувствую чар слежения в доме.
— Их тут нет, я десять раз проверяла, но это ещё ничего не значит! Всё равно он догадается, что вы приходили…
Женская логика всегда была для меня загадкой, и чтобы не увязнуть в этом болоте, я задаю конкретный вопрос:
— Как зовут того человека?
— Я не знаю! Думаете, он мне там сразу представился?
— Там — это где?
— На рынке. Я пошла, собиралась глянуть кое-какие травы, они помогают, когда у клиенток, ну…
— Когда это было?
— Весной, примерно в начале мая. Иду через площадь, встречных чувствую, как всегда, не вслушиваюсь особо — оно мне надо? Люди как люди, обычные, только огневик один раз прошёл, неважно… А потом вдруг — холод, как лёд зимой… Я аж споткнулась, ну и увидела этого…
— Как он выглядел?
— Светлый такой, высокий, глаза васильковые… Красивый, только, говорю же, холодный… Ко мне подошёл, всмотрелся — меня чуть кондрашка не хватила от страха… Спрашивает, чего я на него пялюсь. Ну, я ответила кое-как, он выслушал, хмыкнул, а после этого спокойненько так, чуть ли не ласково, говорит — мол, если ещё кому-нибудь заикнёшься…
Она зябко передёргивает плечами и косится на столик, где стоят два графина — один большой, пузато-округлый, с чистой водой, другой маленький, угловатый, с рубиново-красной жидкостью. Именно второй сосуд, судя по всему, привлекает хозяйку в данный момент; я беру его, снимаю пробку и, ощутив сладковатый вишнёво-спиртовой аромат, наполняю стаканчик. Лукерья, сделав пару глотков, хохлится в своём кресле.
— Что ещё он вам говорил?
— Заставил признаться, где я живу. Сказал, что мой дар ему пригодится. А через пару месяцев приехал прямо сюда, привёз какую-то дамочку… Велел, чтобы я её посмотрела, но она обычная оказалась, дара вообще никакого нет. Я так ему и сказала, он буркнул: "Ладно", ну и увёз её. Только предупредил напоследок снова, чтоб я молчала…
— Понятно.
Кое-что мне действительно стало ясно. То есть, конечно, предполагаемый водный дар у того субъекта по-прежнему остаётся загадкой, но вот его заявление насчёт слежки — чистейшей блеф. Причём я совершенно не удивлён, что Лукерья ему поверила. Её повышенная чувствительность имеет и обратную сторону — колдунья до крайности впечатлительна и внушаема, да и умом не блещет; её нетрудно запугать до икоты. И даже если бы она, паче чаяния, побежала в полицию, он ничем бы не рисковал. Кто стал бы слушать её кудахтанье про безымянного "холодного" человека?