Куда мне править? В полицию?
Слишком далеко, да и бесполезно.
Мысль — будто вспышка: нужно к реке. В памяти оживает сцена, увиденная во время гадания: девушка в текучих доспехах стоит у кромки воды.
Русалки, водные ведьмы — кто бы они там ни были, надежда только на них. Стынь-капля, полученная от Елизаветы, лежит в кармане, но главное — у меня теперь гораздо больше резонов, чтобы поверить в оживающие легенды.
Перекрёсток.
Сворачиваю на улицу, которая ведёт к набережной; взгляд через плечо — колдун уже на козлах кареты.
Он не отстанет.
Сердце грозит разорваться в любой момент, лёгкие — как в огне; перед глазами сгущается красная пелена, в которой мелькают пятна газовых фонарей.
Улица летит мне навстречу — лошадь мчится галопом.
Встречную повозку, едва сумевшую со мной разминуться, заносит на тротуар; меня настигает поток отборнейшей брани. Я тут же забываю об этом; моя сиюминутная цель — не потерять сознание. Дождь помогает мне, рассерженно хлеща по лицу.
Снова слышен свисток.
Минуя очередной перекрёсток, я краем глаза замечаю двух всадников в полицейских мундирах. Они приближаются по поперечной улице, несутся во весь опор и вот-вот окажутся на пути моего преследователя. Будь моя воля, я приказал бы им развернуться — с колдуном они всё равно не справятся, а смертей на сегодня уже достаточно…
Но они меня, конечно же, не послушают.
Отвернувшись, я продолжаю гонку.
Впереди — гранитная набережная, мой долгожданный финиш.
Натягиваю вожжи, выбираюсь кое-как из двуколки, оглядываюсь — кареты пока не видно, но это наверняка лишь отсрочка.
Пошатываясь, бреду к балюстраде; промокшая до нитки одежда отвратительно липнет к телу. Пелена дождя колышется над рекой, за ней почти не просматриваются огни противоположного берега, и вообще мне начинает казаться, что в мире ничего не осталось кроме воды, которая самозабвенно и жадно, не пропуская ни единого закутка, заполняет собой пространство…
Пальцы слушаются с трудом, но я выцарапываю из кармана стынь-каплю.
Ну же, речные девы.
Выйдите, покажитесь, откликнитесь на зов человека…
Секунды уходят. Река молчит.
Мне хочется завыть от отчаяния.
Что с вами не так, русалки?
Неужели вам нравится издеваться над стариком? Так и будете, хихикая, прятаться, пока я тут не свалюсь в горячке? Я, по-моему, и так уже унижен достаточно — вся система моих научных воззрений рушится как карточный домик; если бы несколько дней назад кто-нибудь заявил, что мне придётся удирать на двуколке от фольклорного персонажа, то я бы долго и со вкусом смеялся…
— Что вы тут забыли, магистр? Приехали утопиться?
Я оборачиваюсь — колдун стоит за спиной, шагах в десяти. Его распахнутый плащ, пропитавшись дождём, обвис как на пугале; белая секира опущена, кровь с неё уже смыло. Кареты поблизости нет, но вместо неё я вижу пегого жеребца — кажется, одного из тех, на которых скакали конные полицейские.
— Не подходите, — говорю я, — иначе вам будет хуже.
— Серьёзно? И что вы сделаете?
— Позову русалок…
Даже мне самому слышны сомнения в моём голосе, колдун же пренебрежительно усмехается:
— Русалки — тупая речная слизь. С чего вы взяли, что они вас услышат?
Я поднимаю руку, в которой зажат подарок Елизаветы. Человек-осколок, вглядевшись, хмурится:
— Откуда это у вас?
— Неважно. Достал по случаю.
— Магистр, прекращайте маяться дурью. Один кусок вашей памяти, заинтересовавший меня, я уже прочёл. Могу прочесть и другой — касательно этой штуки. Неохота тратить на это силы, но раз вы такой упрямый…
Он делает шаг вперёд, и меня наполняет ужас. Неужели сейчас повторится та ледяная жуть, которую я пережил в саду? Смёрзнутся мысли, окаменеет тело? Лучше уж сразу сдохнуть…
Страх этот столь силён, что обретает материальность, — дождевая пелена, как мне чудится, вздрагивает вместе со мной, а стынь-капля вдруг начинает слабо фосфоресцировать. Поразившись этому факту, я даже не сразу обращаю внимание, что человек-осколок смотрит куда-то мимо меня.
Оборачиваюсь.
По пологу ливня, висящему над рекой, проходит длинная судорога — она порождает три смерча-веретена, которые смещаются к набережной, проплывают над балюстрадой и, крутанувшись в последний раз, оборачиваются женскими силуэтами.
Силуэты эти прозрачны, если не сказать — призрачны; их омывают струи дождя, подпитанные жёлтым фонарным светом. Но, странным образом, каждая из фигур имеет индивидуальность — и, что не менее удивительно, они способны к звуковой речи.
— Отойди от него, Каменноголовый.
Фраза адресована, очевидно, моему неприятелю. Он смотрит на них с нескрываемым отвращением, потом произносит:
— Пришли втроём? Думаете, этого хватит?
— Думаем, да. Сейчас для тебя — не лучшее время. Много воды.
— Посмотрим.
Человеческое лицо колдуна снова становится мраморно-острой маской. Он взмахивает секирой — и те дождевые капли, что соприкоснулись с лезвием, замерзают в доли секунды, осыпаясь льдистой крупой.
Двигаясь с немыслимой скоростью, он бросается на русалку, стоящую чуть впереди других. Та вскидывает руки и выдирает прямо из ливня две серебряные нити-струи, которые, вмиг сплетаясь и разветвляясь, превращаются в сеть на пути врага.
Сплетение это, попав под удар секиры, леденеет и крошится. Русалка плетёт замену; её товарки, взяв колдуна в кольцо, тоже вооружаются струями. Он вертится как юла, замораживая и разрубая тенёта, но дождь восстанавливает их снова и снова.
Кольцо сжимается.
Человек-осколок теряет мощь, движется уже не так резко, однако, на его счастье, и ливень заметно ослабевает. В какой-то момент русалки делают паузу. Колдун, раскрошив последний фрагмент сети, устало опускает секиру, обводит взглядом противниц, потом поворачивается ко мне; я не могу разобраться в его эмоциях, чувствую лишь давящую тяжесть, которая, впрочем, уже не идёт в сравнение с прежней ледяной неподвижностью.
Но у него, как выясняется, есть ещё трюк в запасе.
Отвернувшись от меня и опёршись на секиру, колдун опускается на одно колено, прикладывает ладонь к мостовой…
И пропадает из поля зрения.
Мне хочется протереть глаза.
Исчезновение не сопровождалось эффектами — не было ни вихрей, ни вспышек, ни громыхания. Просто противника вдруг не стало.
Почему-то именно этот факт меня добивает.
Я сползаю на тротуар, прислонившись спиной к ограде.
Русалки смотрят на меня и молчат. Я разлепляю губы:
— Куда он делся?
— Здесь под ногами — камень. Это его стихия.
— То есть мы… Вы его не остановили?
— Он истощён. Вернётся не сразу.
— Когда?
— Зимой. После того как вода застынет.
— Надо рассказать всем… Предупредить…
— Предупреждай. Они уже едут.
Речная дева отворачивается, потеряв ко мне интерес, и силуэт её растворяется в редеющей дождевой пелене. Вторая русалка уходит следом за ней, третья же, задержавшись, указывает на стынь-каплю в моей руке:
— Это лучше вернуть владелице.
— Вы правы… — я засовываю пластину в карман. — Но Елизавета не сможет пользоваться… Её не пускают к омуту…
— Омут ей уже ни к чему.
Моя собеседница исчезает, а я запоздало соображаю, о чём ещё следовало спросить. Какую подсказку дать моей ученице, чтобы та овладела чарами? Что за сцену из прошлого я видел через гадальную карту? Откуда вообще берутся люди-осколки и чего они добиваются? При чём тут дельцы из треста? И целый ворох других вопросов…
Вокруг что-то происходит — слышен цокот подков, раздаются возгласы, возникают озабоченно-тревожные лица, но я перестаю реагировать, погружаясь в трясину мутного полубреда. Меня поднимают и перекладывают на что-то мягкое, накрывают; снова звучат слова, смысл которых крошится и дробится как лёд: "Выброс… Доложить… Не жилец…"
Холод… Жёлтые кляксы перед глазами…
А ведь я достал-таки колдуна… Пусть не собственными руками и не смертельно, но всё же… За неполные двое суток…
Плохо, что он вернётся…
Зимой…
Ненадолго сознание проясняется, и я понимаю, что лежу в служебной карете, укрытый невесть откуда взявшимся одеялом; за окном мелькают деревья.
— Вы очнулись, магистр?
Надо мной склоняется человек — кажется, кто-то из офицеров личной охраны его сиятельства. Это, в общем, логично — замок расположен неподалёку от того места, где происходила схватка, и если был зафиксирован аномальный силовой всплеск, то наместник наверняка отправил кого-то для выяснения.
— Куда меня везут? В резиденцию? — слова даются с трудом.
— Да, уже прибыли. Сейчас вам окажут помощь.
А вот в этом я сомневаюсь. В башне, конечно, есть и обычный медик, и чародей-целитель, но толку от них не будет. Я чувствую — мои жизненные резервы уже практически на нуле, их хватит только на то, чтобы поговорить с наместником, сообщить ему все подробности…
Экипаж останавливается.
— Пропустите! Пропустите меня!
Я, с удивлением узнав голос Елизаветы, сиплю:
— Позвольте ей… Буквально на полминуты…
Сопровождающий хмурится, но кивает и выходит наружу. Вместо него появляется моя ученица, бледная и растрёпанная:
— Что с вами, учитель?! Почему вы весь мокрый?!
— Не беспокойтесь…
— Я почувствовала — не знаю, как объяснить… Выбежала навстречу, а вы…
— Хорошо, что вы здесь, возьмите… — я протягиваю стынь-каплю. — Пригодилась, благодарю…
Елизавета, приняв от меня артефакт, хочет что-то спросить, но я перебиваю:
— Желание загадывайте с умом… Впрочем, вы разумная барышня… Да, и не обязательно возле омута… Так сказала русалка…
— Что?!
— И ещё, ваши способности к чарам… Теперь я уверен — они действительно есть… Но как ими управлять, я так и не выяснил… Очень жаль… Новый наставник подскажет вам, я надеюсь…
— Что значит — новый?
Я пытаюсь ей улыбнуться.
— Нет! Так нечестно, учитель, слышите?! Неправильно и нечестно!