Но разницы уже нет.
Меня, по сути, мало интересуют обстоятельства его гибели — важны лишь сведения, которые он добыл в последние дни. Сведения эти, возможно, пригодятся мне там, куда я должен теперь направиться.
— За город, — сказал я вознице, — потом к реке.
Мы тронулись, свернули направо и покатили на северо-восток. Я сверился с картой. Улицы на окраине называл, похоже, какой-то маньяк-зоолог — тут присутствовала чуть ли не вся островная фауна, вплоть до ежей и зайцев.
— К замку изволите? — спросил кучер. — Прямо насупротив него можем встать, там берег открытый, летом господа отдыхают…
— Не надо к замку — просто выедешь на дорогу, которая вдоль реки. Потом я распоряжусь.
Городские кварталы кончились, показались мёрзлые пашни. Дальше к северу щетинился перелесок, из-за которого поднимался дымок, — там, судя по карте, была деревня. Копыта мерно постукивали, иней таился в складках дороги, закаменевшей от декабрьских холодов. Мы миновали развилку с огромным дубом, потом поле с толстыми обрубленными стеблями. На обочине валялась подсолнечная корзинка, выпотрошенная и мёртвая.
Река была уже близко. На противоположном берегу — не прямо напротив нас, а выше по течению, левее — виднелись беловато-кофейные башни замка. Фоном служили серые тучи с прожилками синевы.
Когда мы свернули и двинулись вдоль Медвянки, я без труда подобрал удобное место. Повозка остановилась. Сказав кучеру, что скоро вернусь, я пробрался через кустарник и оказался у кромки льда, сковавшего реку. С дороги меня не было видно.
Я подобрал с земли сухую тонкую ветку, разломил её на мелкие части. Выбрав подходящий выступ на берегу, сложил на нём некое подобие костерка и вытащил из кармана спичечный коробок.
Заговорённое пламя вспыхнуло легко и бесшумно. Я раскрыл над ним ладонь и сосредоточился. Эффект проявился спустя несколько секунд — огонь постепенно изменил цвет, стал голубоватым и бледным. Со стороны могло, наверное, показаться, что я тяну из него природную яркость.
Деревяшки теперь горели как русалочий уголь.
Я ещё раз огляделся для верности. Свидетелей рядом не было, зимний ландшафт застыл в звенящей неприветливой тишине. Даже ветер перестал теребить обындевелые косы корявой ивы, стоявшей неподалёку.
Посмотрев на реку, я произнёс:
— Договор.
По льду метнулась длинная трещина.
Миг спустя она разветвилась, обросла изломанными лучами.
Я наблюдал.
Ледяная корка у берега утрачивала целостность, распадалась, крошилась с оглушительным хрустом. Река, пробудившись, взламывала зимнюю скорлупу, но это происходило лишь в радиусе двух десятков шагов от моего костра.
Потом вдруг хруст прекратился.
Из воды, раздвинув белое крошево, поднялась человеческая фигура.
Нагая девушка с бледной кожей, длинными волосами и глазами цвета аквамарин шла к берегу не спеша, с отрешённой грацией, словно аристократка-купальщица на знойном июльском пляже. По гладким плечам, высокой груди и округлым бёдрам стекали капли.
Зимой, когда вокруг лёд, русалки теряют свою прозрачную бестелесность.
Речная дева остановилась в двух шагах от меня — я мог бы её коснуться, протянув руку. Она повернула голову и встретилась со мной взглядом. Шевельнула губами:
— Что тебе нужно?
— Ваш враг вернулся.
Моё сообщение не вызвало у неё эмоций. Она обронила:
— Каменноголовый упрям, он возвращается регулярно. Ждёт, что все его вспомнят, но всегда терпит неудачу.
— Он стал хитрее и сильнее, чем раньше.
— Ты заблуждаешься. Твой угол зрения ограничен, а мы видим всю картину.
— Ты в этом уверена? Кречет, как он себя сейчас называет, действует нестандартно. Подбирает инструмент против вас.
— Какой инструмент?
— Похоже, он ищет девушек, мечтающих о реке, и пытается подчинить их. С одной из них я только что говорил. Представляешь, что было бы, если бы он прислал её к вам, превратив в ходячую бомбу?
Выражение лица у русалки чуть изменилось — при желании это можно было истолковать как снисходительную улыбку:
— Те, кто вступают в реку, никому не подчинены. А те, кто кому-то подчинены, не вступят в реку при всём желании. Это правило без исключений — можешь, если угодно, считать его законом природы.
— Вы, речные, слишком самонадеянны и недооцениваете противника. Да, с этой барышней он не смог ничего добиться, но то было ещё в июне. А сейчас зима, его любимое время. И он снова в городе — об этом сообщил наш агент неделю назад…
— Твои слова — пустое сотрясение воздуха. Мы знаем, в чём сила Каменноголового. И в чём его слабость — тоже.
— В эту историю уже втянуто слишком много людей. Слишком много факторов риска, которые не поддаются оценке. Вас, к примеру, не смущает, что в замке сидит инициированная ведьма, способная к водным чарам? Она, насколько я понимаю, до сих пор не смогла освоить собственный дар — применяла его в единичных случаях, в минуты отчаяния. Но вы почему-то не помогаете ей, как будто вас это не касается.
— Не тебе об этом судить.
— А знаешь, чем это кончится? Юная ведьма в замке рано или поздно поймёт, что Кречет — единственный, кто может ей подсказать, пусть даже она его ненавидит. И я очень сомневаюсь, что его подсказки будут вам на руку.
Русалка вновь усмехнулась — теперь уже с откровенным презрением:
— Ты попросту глуп, человек огня, если надеешься нами манипулировать. Думаешь, я поверю, что тебя волнуют наши проблемы? Ты, как и твои предшественники, ищешь выгоды для себя и для своего гадючника. Нам противна ваша возня. Мы в прошлом пытались объяснить вам очевидные вещи, но вы неспособны слушать. Раз за разом вы наступаете на те же самые грабли, поэтому мы больше не тратим силы на объяснения. Уходи и не зови нас больше.
Развернувшись, она сделала шаг к воде. Я, глядя ей в спину, спросил:
— По-твоему, ситуация на острове безобидна?
— Нет, — бросила русалка через плечо, — ситуация очень сложная. Но то, что собираешься сделать ты, отвратительно и бессмысленно. Мы не будем в этом участвовать.
— Просто скажи мне, где сейчас Каменноголовый. Точное место.
— Повторяю — мы тебе не союзницы.
Она погружалась в реку с той же неторопливой надменностью. Солнце, выглянув из-за туч, плеснуло медным холодным светом, полынья заискрилась. Вода, усеянная ледяными осколками, всколыхнулась в последний раз и сомкнулась над русалочьей головой.
Я пошёл обратно к дороге.
Прежде чем углубиться в заросли, бросил последний взгляд на место нашей беседы. Костёр уже догорел. Полынья затягивалась, лёд намерзал по её краям с неестественной быстротой.
Ответ речных жительниц я услышал — он меня не порадовал, но был вполне предсказуем. Пора было переходить от разговоров к действиям.
Низенький кучер, похожий в своём толстенном тулупе на неваляшку, топтался возле повозки и грыз сухарь. Никаких ёмкостей я при нём не заметил, и всё равно возникало стойкое ощущение, что за время моей отлучки он не только употребил, но и, пожалуй, усугубил. Я сказал ему:
— Быстро возвращаемся в город. Короткой дорогой до перекрёстка, где я оставил попутчика. Помнишь?
— Чего ж не помнить? Сейчас напрямки рванём. Сначала по Куньей, а там уже на Морской бульвар…
— Давай-давай, шевелись.
Лошадь тронулась резво, пошла размеренной рысью. Город встретил нас деревянными хатами и тоскливой голью садов, потом появились дома из обожжённого кирпича. Выползли многоквартирные насупленные уродцы в два-три этажа с шеренгами узких окон. Впрочем, я и не ждал архитектурных излишеств — все они концентрировались на другой стороне реки.
Расплатившись, я отпустил извозчика и огляделся в поисках шустрика. Тот выскочил из ближайшей чайной и постарался принять услужливый вид, но на его физиономии читалась досада. Я его понимал — солнце клонилось к западу, и паренёк надеялся, что я уже не приеду.
— Идём. Вопросов не задавать.
Мы прошли три квартала, повернули налево. В этом районе квартировал связник в последние месяцы перед смертью.
Нужный адрес обнаружился без труда. К одноэтажному дому прилепился крохотный флигель, за которым виднелся сарай для дров. В палисаднике торчало одинокое деревце в окружении бурьяна, истерзанного морозом.
В доме были закрыты ставни, в пристройке — просто задёрнуты занавески. Трубы не дымили ни там, ни там.
— Нету никого, — блеснул логикой мой подручный.
Я молчал, глядя поверх штакетника со следами зелёной краски. Почему пустует флигель, было понятно — связник, арендовавший его, лежал сейчас в порту горсткой пепла. Вопрос, куда исчезли обитатели дома, оставался пока открытым, но был далеко не первостепенным.
— По делам, видать, уехали. Или в гости, — не унимался шустрик.
Я посмотрел на него, и он наконец заткнулся.
Спичка в моих руках вспыхнула с сухим треском. Она горела чисто и ровно, но что-то меня смущало. Я не сразу сообразил — пламя сжирало деревянный черенок чуть быстрее, чем это происходило обычно. Разница была несущественной — кто-то другой, окажись он на моём месте, просто не обратил бы внимания, но я слишком много лет занимаюсь тем, что смотрю на огонь в поисках подсказок.
За оградой ждали сюрпризы.
К счастью, я это предусмотрел.
— Заходи, — скомандовал я подручному.
Он, покосившись на меня с подозрением, толкнул калитку. Мы обогнули флигель — вход в жилые постройки был не с улицы, а с внутреннего двора. На бельевой верёвке болтались задубевшие шерстяные портки.
— Постучись в дом.
Шустрик поднялся на крыльцо, стукнул пару раз — никто не отозвался.
— Подёргай дверь.
— Заперто.
— Хорошо. Теперь во флигель.
Какое-то время он колебался. Видно было, что его так и подмывает задать вопрос, но страх передо мной победил. Костяшками пальцев шустрик побарабанил по дощатой двери.
— Говорю же, нет никого.
— Подёргай.
Он вздохнул и взялся за ручку.
Дверь тихо скрипнула и открылась.
— Входи.