— Ага, — буркнул я. — Если вы разберётесь, что и как там у неё резонирует, то это будет научный подвиг. Только, пожалуйста, без меня.
Моё замечание вызвало улыбку у собеседницы:
— Не пугайтесь, Всеволод! Ираиду трогать не будем, она слишком эксцентричная. Я просто хочу вернуться к мысли о том, что все поэты ощущают нечто особенное… В той или иной степени… Не зря ведь утверждается, что склонность к стихам чаще имеют те, у кого есть дар менталиста, пусть даже крошечный…
— Ну, в общем, да, — согласился я. — Когда меня в вашем возрасте проверяли на колдовство, то так и сказали — способности есть, но мизерные. Использовать их в привычном смысле нельзя. То есть я такой… как бы это сказать помягче… недоколдун. Только и остаётся, что рифмовать всякую чепуху…
— Зачем же обязательно чепуху? — вкрадчиво спросила Елизавета. — Зарифмуйте историю русалок и их врагов. А я почитаю.
Она снова села напротив, положив на столешницу тонкие изящные руки. Её серые глаза смотрели серьёзно, без малейшей иронии, и я растерялся:
— Лиза, я думал, вы ждёте от меня какой-то конкретной помощи…
— Это и есть конкретика. Для меня сейчас нет ничего важнее.
— Но это будет просто выдумка, сочинительство…
— Только в том случае, если вы подойдёте в этому как к халтуре. А вот если с полной отдачей… Всеволод, я не могу обосновать по-научному, но интуиция мне подсказывает — задача как раз для вас… И наше знакомство — вряд ли случайность… Ну хоть попробовать-то вы можете?
— Я даже не знаю, от чего оттолкнуться…
— Наверное, от той самой сцены, которую мой учитель наблюдал во время гадания. Помните, девушка и мужчина спорят на берегу?
Я машинально кивнул. Эпизод, который пересказала Елизавета, действительно выглядел интригующе — русалка в водных доспехах, разозлённый колдун…
— Поймите правильно, Лиза… Я не отказываюсь — напротив, мне и самому интересно… Просто не ждите слишком многого, ладно? Чтобы потом не разочароваться. Я попытаюсь, но очень высока вероятность, что получится просто пшик…
Она рассмеялась:
— Договорились, Всеволод! Многого ждать не буду — ограничусь робкой надеждой! А вы начинайте колдовать с рифмами…
— Кстати, — сообразил я, — раз уж речь заходит о колдовстве… Почему бы вам не воспользоваться стынь-каплей? Может, она без всяких стихов покажет вам то, что надо?
— Не покажет, — вздохнула Лиза. — Думаете, я не пробовала? Она не включается просто так. Только когда я в полном отчаянии, практически не в себе… Три раза такое было за эти месяцы… Хотя для очистки совести могу попытаться прямо сейчас — вдруг она даст вам правильный импульс?
Моя гостья взяла стынь-каплю и замолчала, фокусируя на ней всё внимание. Мне почудилось, что на оконном стекле проступил морозный узор, но стоило присмотреться, как иллюзия растаяла без следа.
— Ничего не выходит, — призналась Елизавета. — А жаль.
— Ладно, буду сочинять без фокусов, по старинке.
— Тогда я завтра ещё зайду?
— Заходите. Откуда вы, кстати, знаете адрес?
— У Светланы спросила.
— Вы сегодня уже и к ней заглянули?
— Ага. Заодно извинилась, что вчера пришла на салон без спроса. Пообещала, что больше такое не повторится, состроила умоляющую мордашку. Света смилостивилась, даже опять позвала на чай — завтра к полудню.
— Тогда давайте у неё и увидимся. Там уж точно веселее, чем здесь.
— Давайте. И спасибо вам, Всеволод!
Обойдя стол, она чмокнула меня в щёку и отправилась восвояси. Я тоже выполз на улицу — сначала выпил две кружки квасу в будочке на углу, потом купил в мясной лавке фунт недорогой колбасы. Вернулся домой и, меланхолично жуя, стал обдумывать свою неожиданную стихотворческую задачу.
Спустя какое-то время я, правда, понял, что думаю не столько о русалочьих древних подвигах, сколько о произошедшем с Елизаветой. В её историю очень хорошо вписывались разрозненные и, на первый взгляд, необъяснимые факты, будоражившие общественность. В городе до сих пор вспоминали пожарную вакханалию той декабрьской ночи и особенно — пылающий в порту кран. Огонь был прекрасно виден за много вёрст. Позже один из местных художников написал на эту тему гигантское полотно и продал его какому-то богатею с материка; последнее обстоятельство вызвало в творческих кругах не меньше охов и вздохов, чем сам пожар…
У меня в те дни даже мелькнула мысль, что и самому неплохо бы выдать сочинение по мотивам, пока есть спрос. Какую-нибудь зажигательную (во всех смыслах этого слова) поэму с броским названием — "Зимний зной" или, к примеру, "Пламя над морем". Но не сложилось — работа на злобу дня не входит в список моих талантов. Тема, навязанная насильно, тяготит меня и сбивает с толку…
Вот как сейчас.
Нет, я не лгал девчонке — сюжет, предложенный ею, действительно интересен. И я не прочь написать о древних русалках. Но подспудная мысль о том, что сочинять надо по заказу, а не по велению сердца, всё равно остаётся…
Я досадливо цыкнул и принялся мерить шагами комнату.
Главное было — начать, придумать первые строчки. Если они окажутся верными, то станут чем-то вроде ключа, отпирающего волшебную дверь, из-за которой на лист бумаги хлынут слова и образы.
Может, место за дверью и есть та самая "информационная оболочка"…
Кстати, что за громоздкий термин? От его псевдонаучности сводит скулы. Я бы предпочёл другое название — сфера памяти или пространство смыслов… Заповедник идей, куда мы пытаемся заглянуть…
Тьфу, вот опять! Думаю не о том, оттягиваю начало работы.
Надо собраться с мыслями.
Раз уж нет пресловутого вдохновения, попробуем подойти немного механистически, задействуем логику. Что я планирую написать, если брать формальные признаки? Уж явно не миниатюру и не сонет. Рифмованную балладу, пожалуй, пусть и не слишком длинную…
А как начинаются баллады? Эпически, разумеется. "В далёком краю, в тридевятом царстве, за синим морем…"
Хотя почему — в далёком? Географических указаний Лиза мне не давала, но вполне можно допустить, что действие происходит на нашем острове. На берегу Медвянки, даже если сама она называлась тогда иначе. Не зря же патриотичные краеведы любят подчёркивать, что остров — средоточие древней колдовской силы. Хотя подозреваю, что подобные сказки существуют в каждой из имперских провинций…
Наверное, в первой строчке уместнее указать не на место действия, а на время. Что-нибудь в духе: "Давным-давно…"
Да, разумный подход. А ну-ка…
В те забытые ныне годы,
когда солнце светило ярче,
а из лона реки прохладной
выходили девы на брег…
Я уже собрался зарифмовать "годы" с "водами", но споткнулся. Что-то в этом зачине смущало меня до крайности — с минуту я ломал голову, а когда наконец-то сообразил, не смог сдержать ругательство и пнул ни в чём не повинный стул.
И по ритму, и по размеру, и даже по порядку рифмовки строк моя "баллада" в точности повторяла давешний шедевр Ираиды.
Наслушался на свою голову.
Ёлки-палки, ну и позорище… Хорошо хоть, вовремя спохватился…
Да и вообще, текст выглядел глуповато. С какого перепугу, к примеру, солнце в те годы светило "ярче"? Осталось только добавить, что трава была зеленее…
И чего вдруг "брег", а не "берег"? И нахрена тут "лоно"?
Красивости захотел, дурошлёп?
Без практики я, похоже, несколько деградировал…
Или всё-таки дело в том, что халтура гонится инстинктивно, если работаешь под заказ? В любом случае, так дело не пойдёт.
Я хмуро огляделся. Как это часто со мной бывало, творческие потуги (даже бесплодные) незаметно вычеркнули из жизни довольно длинный отрезок времени — за окном уже опустились сумерки. В голове была тяжесть, веки слипались; я прилёг на кровать и, прежде чем провалиться в сон, помянул нехорошим словом русалок.
Глава 5
Во сне я сидел за своим столом, уставившись на неисписанный лист. Мне казалось, что на бумаге должны вот-вот проступить слова и этот момент никак нельзя прозевать, иначе случится что-то плохое. Но время шло, а слова всё не появлялись. Потом я стал замечать, что лист давно пожелтел и ссохся. Закралось догадка, что вахта моя потеряла смысл; что всё давно разрешилось без моего участия. Я поднял взгляд — за окном был солнечный берег; у воды стояла русалка. Я невольно привстал, чтобы лучше видеть, но это движение нарушило что-то в механизме моего сновидения. Мне вспомнилось, что наяву окно выходит лишь в переулок. В ту же секунду стекло покрылось ледяным кружевом, и берег пропал из виду. Я кинулся к подоконнику…
И проснулся.
Дневной свет заполнял каморку, неделикатно подчёркивая трещины в дощатом полу и потёртости на обоях. Я, похоже, проспал и вечер, и ночь, и утро. Голова была свежей и совершенно ясной — вот только ни единой идеи насчёт баллады в ней так и не зародилось. Русалка, мельком увиденная во сне, почти не сохранилась в памяти; я не сумел бы описать ни её лицо, ни участок речного берега, где она находилась. Отчётливо запомнилось только замороженное окно.
В общем, порадовать Лизу мне было нечем.
Ощущая неловкость, я кое-как добрёл до особняка Светланы. Веснушчатый слуга сообщил, что чаёвничают опять на веранде; это было неудивительно — погода радовала не меньше, чем в прошлый раз. Будучи другом дома, в провожатых я не нуждался и сразу прошёл к столу.
Лиза вперила в меня нетерпеливый взгляд, но моментально скисла, когда я развёл руками и виновато покачал головой. Кроме девчонки и Светы присутствовал неизменный Эдгар, а также курчавый пухленький господин, при виде которого я непроизвольно поморщился. Господин этот подвизался в качестве автора фельетонов и (что меня особенно раздражало) художественного критика; свои опусы он подписывал псевдонимом П. Рассудительный, в быту же звался Панкратом.
— Мы вас заждались, Всеволод, — сказала Света с ехидцей. — Вы, надеюсь, восстановились после "Обрыва"? Наше общество не покажется вам унылым и пресным на фоне тамошних изысканных наслаждений?