Короче, ну его нахрен. Просто поверьте на слово — родичей я впечатлил по самое "не могу". Особенно после того как это дерьмище не просто по сукну растеклось, которым крышка стола обтянута, а ещё и в слова сложилось: "Думай быстрее".
Они все вскочили, на эту надпись таращатся, а я в кресло упал и пытаюсь кое-как отдышаться. Ладонь вроде уже не липнет, но меня всё равно подташнивает, когда вспоминаю, как я всё это нёс.
Трудная у почтальонов работа. Грязная.
Отец налюбовался и говорит:
— Митяй, мне хочется верить, что сам бы ты до этого не додумался. Но всё-таки уточняю — это от них?
— От кого ж ещё, — говорю. — Встретил тут одного возле дуба…
— Он тебе что-нибудь сделал? Бил, угрожал?
— Пальцем не тронул. Вот только весточку попросил передать.
— Твари, — Андрей, самый старший брат, аж зубами скрипнул. — Я их найду и головы откручу, руки-ноги поотрываю…
Он даже к двери шагнул, но отец ему сказал:
— Стой! Да, нам брошен открытый вызов, и мы на него ответим. Но горячку пороть нельзя ни в коем случае. Значит, так…
Тут и брат Вячеслав вмешался:
— Ты уж прости, но меня это в самом деле пугает. До Митяя, сам видишь, уже добрались. А если завтра мою Лёльку из колыбели…
— Хватит! — гаркнул отец (я, кажется, впервые увидел, чтоб он так злился). — Неужели вам непонятно — именно этого они и хотят добиться? Чтобы мы запаниковали, рассорились, перестали здраво соображать! Чтобы подняли лапки и сдались!
Вячеслав насупился:
— А что нам, собственно, делать? Уговаривать их, упрашивать? Они слушать не будут, это же хищники. Им надо либо кусок мяса швырнуть, чтобы успокоить, либо перестрелять их всех до единого. Вот только я сомневаюсь, что насчёт "перестрелять" у нас что-нибудь выйдет…
Андрей кривится:
— Ты, Славик, как был ссыкливым, так и остался. И коль уж речь зашла…
Но отец его перебил:
— А ну, прекратите оба! Можете что-нибудь сказать по существу? Нет? Значит, закройте рты и слушайте молча. План действий у нас такой. Я сегодня вечером встречусь с одним знакомым — он адвокат, имеет связи в очень разных кругах, а мне задолжал услугу. Расспрошу его подробнее о наших противниках. Информация — это главное, я вам это всегда твердил и буду твердить. Вы пока продолжайте работать, как и обычно. Детей за ворота не выпускаем. Митяй, извини, но тебя это касается тоже. Сидишь дома, на улицу — ни ногой. Понятно?
— Понятно, — говорю с кислой миной, а сам думаю: "Ага, щас".
— Рад это слышать.
Отец достал платок из кармана, промокнул лоб. Снова поглядел на столешницу, куда уже мухи потихоньку слетаются, и ворчит:
— А сукно придётся менять. Очень сомневаюсь, что его удастся отчистить от этого… э-э-э… содержательного послания.
— Я бы на твоём месте, — замечает Андрей, — весь стол выкинул на помойку. Представь — сидишь ты, работаешь и при этом всё время помнишь, что тут лежало.
— И проветривать придётся дня три, не меньше, — морщится Вячеслав.
— Да, — говорит отец, — в творческом мышлении нашим недругам не откажешь. Это ж надо было додуматься…
Андрей с ухмылкой:
— И Митька тоже не подкачал — выбрал время, когда мы тут все втроём. Нет бы прийти, когда батя один сидит…
— Скажи спасибо, — бурчу, — что вы не в столовой были. А то представь, вы такие расселись, ложки с вилками разобрали, слюнки пустили — и тут вдруг я с письмецом. Приятного аппетита!
— Тьфу на тебя с твоими фантазиями.
И тут, слышим, мать зовёт:
— Мальчики, обед на столе!
Видели бы вы их физиономии…
Глава 4
До вечера я промаялся дома. То и дело бегал к рукомойнику, тёр мылом ладонь — она от этого стала красная как бурак, но мне всё равно казалось, что грязь ещё не совсем отмылась. Да уж, свою "посылку" я теперь забуду не скоро.
Отец, как и обещал, отправился к адвокату, но не застал. Тот, как назло, куда-то свинтил по своим крючкотворным надобностям, а вернуться должен завтра к обеду, никак не раньше. Отец пробурчал, что, мол, ничего страшного, надо потерпеть и не дёргаться, и пошёл к себе в кабинет. Долго там, правда, не задержался — "депешу" хоть и убрали вместе с сукном, но запашок стоит.
Солнце наконец-таки село, темень по улицам расползлась. У мух с комарами — смена караула: первые отлетались, вторые, наоборот, проснулись и зудят что есть мочи. Луна-рыжуха на небо выкатилась, круглая, только чуть-чуть обкусанная. Вторую луну — серебрянку — пока не видно, она к рассвету появится.
Слышу — в дверь стучат. Отец заглянул и спрашивает:
— Митяй, ты ещё не лёг?
— Нет ещё. Собираюсь.
— Хотел тебе кое-что сказать по поводу сегодняшних происшествий.
Присел на стул, потёр щёку. Я молчу, дожидаюсь.
— Я, — говорит он, — крайне расстроен тем, что тебя втянули в эту историю. Ты оказался в неприятной, унизительной ситуации — и теперь, возможно, считаешь, что я делаю слишком мало, чтобы защитить тебя и всю нашу семью. Может, даже думаешь, что я струсил. Но это ложное впечатление — поверь мне, пожалуйста, на слово. Я тебя в обиду не дам, и мы обязательно найдём выход.
— Ладно, как скажешь.
Он вздыхает:
— Не хочешь разговаривать? Я тебя понимаю — сам бы злился на твоём месте. Не буду тебе больше докучать, просто запомни мои слова, хорошо?
Он ушёл, а я лежу, прислушиваюсь, что в доме происходит. Лёлька мелкая сначала раскричалась, расплакалась, но потом затихла. Ещё минут через пять половицы скрипнули в коридоре. Шаги неторопливые, грузные — это Вячеслав, кабанчик наш раскормленный, бродит, не спится ему чего-то. Кружка звякнула, потом за окном собаки наперебой загавкали, но где-то далеко, еле слышно.
Время тянется медленно, луна по небу ползёт улиткой. Мысли перестали скакать, притухли, усталость навалилась — как будто гналась за мной целый день и вот теперь всё же догнала. Даже пальцем пошевелить неохота — да и зачем? Тяжесть в теле спокойная, неподвижная, я — как камень. Не нужно ничего делать, ни о чём думать…
А потом вдруг комар над ухом как зазвенит!
Я подскочил, озираюсь. Что за ерунда? Какой ещё камень? Это мне, похоже, кошмар приснился — по следам той утренней свистопляски. Спасибо комару — разбудил…
Выглянул в окно — луна уже высоко, и цвет чуть-чуть изменился. Теперь она как старая латунная пуговица. Звёзды помаргивают, духота отступила — дело далеко за полночь. В доме тихо.
Пора.
Я так рассудил — утром смыться из дома будет труднее. То есть, конечно, за ворота шмыгнуть несложно (я же не на цепи сижу), но кто-нибудь из родни случайно может заметить. Тогда они всполошатся и ещё, чего доброго, кинутся догонять, а мне это как-то не улыбается.
А ещё я заново припомнил все рассказы и побасёнки про речную волшбу, какие мне доводилось слышать. Там чётко нигде не сказано, когда лучше смотреть на реку сквозь ледышку: кому-то днём повезло, а кому-то ночью. По-разному бывает. А коли так, то и мне надо не только днём попытаться, но и в потёмках. Верно ведь? Если не получится — подожду до прихода Лизы.
Вырвал из тетради листок, положил на подоконник и, лампы не зажигая, накорябал — не волнуйтесь, мол, меня не украли. Отлучился сам по важному делу, вернусь к обеду.
Взял куртку на случай, если к утру ещё посвежеет, запихнул её в котомку. Хотел уже из комнаты выйти, но что-то мне не даёт покоя — не пойму, что. Предчувствие какое-то неприятное. Постоял я, подумал и вытащил из тайничка за комодом свой серебряный рубль, подаренный Андреем на именины. Ну и медную мелочь тоже всю сгрёб, какая была. Печёнкой чувствую — пригодится.
Дверь приоткрыл тихонько, выбрался в коридор. Половицу скрипучую обошёл вдоль стены, спустился по лестнице. Внизу опять замешкался на минуту — может, думаю, в погреб быстро метнуться, еды с собой прихватить? Колбасы копчёной пару колечек? Но решил в итоге — лучше не надо, а то уроню там что-нибудь, перебужу весь дом, и хитрый план пойдёт псу по хвост. Нет уж, потерплю сегодня без завтрака.
Через двор прокрался без приключений, юркнул в калитку, иду по дороге к дубу. Мыслишка свербит — а вдруг тот патлатый хрен, что меня письмом осчастливил, до сих пор в засаде сидит, высматривает? Но, к счастью, обошлось, никого там не оказалось. Оно и понятно — в такое время даже сволочи отдыхают, только я никак не угомонюсь…
Хотя гулять сейчас — одно удовольствие: ночи стоят тихие, тёплые. При луне всё вокруг какое-то необычное, незнакомое. Подсолнухи стали почти бесцветные, листьями шелестят, когда ветерок с реки долетает. А наверх посмотреть — вообще красота, звёзды рассыпаны как пшено для кур во дворе.
Вышел на берег, сел на свой бугорок. Волны блестят под звёздами, филин где-то гукает по соседству. Получается вроде и жутковато, но зато как-то сразу верится — да, в такой час можно и с колдовством попробовать.
Взял ледышку, припомнил Лизину "концентрацию".
Вдох-выдох, сердце — раз-два, филин одобряет: "Угу!"
Никто на этот раз не мешает, пароходы воду не мутят. Волны пришёптывают тихонько, и время вместе с ними уплывает куда-то. То, что днём со мной было, кажется теперь далёким, ненастоящим. Будто я всё это не вспоминаю, а картинки в книжке смотрю, выцветшие и старые.
Или нет, не картинки даже…
Понимаю, странно звучит, но чувство сейчас такое, что память — это огромная глыба льда, в которую вмёрзло то, что уже случилось…
Да что там глыба — целая река застывшая, ледяная…
Та река, на которую я смотрю, сидя на берегу…
Та, которая хранит тайны…
Поймал я себя на этой мысли и чуть не заорал от радости — получается! Колдовство началось, сейчас секреты откроются!
Ну?!
Баранки гну.
Радость моя щенячья всё дело тут же испортила.
Я вскинулся — и замёрзшая память-река исчезла, растаяла за секунду. А до меня дошло, что я сижу, как и прежде, на бугорке, пялясь на обычную воду.
И просидел, оказывается, не каких-то пару минут, а не меньше часа. Уже луна-серебрянка вылезла, перемигивается с рыжухой, а небо на востоке светлеет. Спина у меня затекла, рука, в которой "капля" зажата, чуть ли не отваливается, да и вообще все тело ломит, как будто на мне пахали весь день. Перед глазами пятна плывут, слабость одолевает. Теперь понимаю, почему Лиза грохнулась в обморок.