— Мне тоже надо отлучиться по делу. Кусты меня пропустят обратно?
— Пропустят, там чары проще — если уж ты проход рассмотрел, то больше из виду не потеряешь. Значит, встречаемся через сорок минут?
— Давай.
Лиза по ступенькам спустилась, и яма закрылась снова, как будто рана в земле заросла за пару секунд. Я на корточки присел, пригляделся, даже рукой провёл по траве — никаких следов. На совесть сделано, да.
Выбрался с лужайки и пошёл к подсолнуховому полю, только не напрямую, а вкруголя — через рощицу, которая по-над краем города. Вячеслав вчера говорил, что хочет проверить ульи, вот и выловлю его там.
Рощу пересёк, выглянул из-за дерева — точно, братец маячит возле пчелиных домиков. Правда, вместо того чтобы трудиться в поте лица, стоит и калач жуёт — завтрака, видать, не хватило. Ну ещё бы, с таким-то брюхом.
— Славик! — зову.
Он оборачивается:
— Митяй? Ты что ж такое творишь, паршивец? Мать испереживалась…
— Я поэтому сейчас и пришёл. Меня ещё пару дней не будет — не беспокойтесь, у меня всё нормально, просто дела.
— Дела?! Значит, так, сейчас — ноги в руки и быстро дуешь домой…
— Славик, — говорю, — не ори. Посмотри сюда.
От такой наглости он чуть калач не выронил, а я тем временем ледышку достал и ему показываю:
— Видишь, что у меня есть? Она нам поможет, чтобы пасеку не отняли, только надо немного времени. И кстати, поблизости меня не ищите, я в другое место иду…
— Домой, я сказал! Или тебя за шкирку тащить? Так я с удовольствием…
— Ты меня догони сначала, если пузо не помешает.
— Ах ты…
Он ко мне ломанулся, но я, конечно, дожидаться не стал — рванул обратно к реке. Бегу и думаю — пожалуй, правильно я всё сделал. Пусть они ругаются, сколько влезет, на малолетнего нахалёнка и фантазёра — зато, по крайней мере, знают теперь, что я жив-здоров. А если ледышка сработает, ещё и спасибо скажут…
Вернулся на поляну, подождал немного в теньке — не успел толком заскучать, как земля опять расступилась. Лиза наружу вышла и сразу мне:
— Я не опоздала, заметь! Минута в минуту!
— Часов у нас с тобой нет, так что верю на слово.
— Часы не нужны, я умею точно чувствовать время.
— Кто б сомневался.
Она смутилась:
— Ты, Митя, не подумай, я это не к тому, чтобы покрасоваться…
— Да понял, понял. Взяла, что хотела?
— Да!
Похлопала по мешочку, который через плечо висит, — он и правда у неё округлился, хоть и не слишком сильно. Сообразила, значит, что сразу весь гардероб тащить с собой не с руки. Сама, кстати, переоделась — платье попроще, сапожки дорожные и шляпа соломенная с тесёмками.
— Я, — говорит, — подумала, что мне, в случае чего, лучше назваться твоей сестрой. Правильно? Вроде как мы — зажиточные мещане, идём по своим делам.
— Может, и прокатит, конечно…
— А что тебя смущает?
— По одежде ты за мещанку сойдёшь, не спорю, а вот по повадкам…
— Ну?
— Вроде и ничего такого, но больно уж уверенно смотришь.
— Ладно, — смеётся, — буду ходить за тобой, смиренно потупив глазки, и слушаться твоих указаний. Договорились?
— Даже прям интересно, что у тебя получится. Да, а дядя твой не заметил, как ты ушла?
— Он в городе по делам, да и вообще про меня вспоминает только по большим праздникам. Учителя сейчас не приходят, потому что каникулы.
— А родители?
— Родители далеко, — отвечает мрачно.
Я больше с расспросами лезть не стал, а она помолчала и сообщает:
— Чуть не забыла — я тут бутербродов взяла. Ты же с утра не ел ничего.
— О! Вот это дело.
Взял я бутерброд с бужениной, жую и спрашиваю попутно:
— Как пойдём-то? Прямо по берегу — неудобно получится, тут заросли, коряги всякие, камыши…
— Я тоже об этом думала. Можно пока по дороге, она же вдоль реки идёт, верно? Будем иногда подходить к воде и экспериментировать со стынь-каплей.
Вот так мы с ней и отправились.
На небе, как назло, ни единого завалящего облачка, зной — хоть кусками режь. Кусты вдоль дороги пыльные, полинявшие. Вдалеке над полем марево подрагивает, колышется.
Потом кусты кончились, и открылся отлогий берег — место для пикников. Какая-то городская компашка там уже угнездилась — пледы на траве расстелили, выкладывают еду из корзин. Господа пиджаки посбрасывали, дамы веерами обмахиваются, шушукаются и любуются башнями, которые на той стороне реки.
Лиза вполголоса признаётся:
— Мне эти зрители надоели уже хуже горькой редьки. Как ни выгляну в окно — кто-нибудь тут обязательно заседает, если дождя нет. Чувствую себя иногда как в цирке, честное слово.
— Да, — говорю с серьёзной миной, — тяжёлая твоя доля.
— Прекрати издеваться. Расскажи лучше о себе, а то нечестно выходит: ты про меня уже столько всего узнал, а я про тебя — почти ничего.
Ну, рассказал ей про семью и про пчёл, а там, слово за слово, и про шайку, которая нас прижала, и про свои кошмары. Даже про письмецо навозное выложил — но без нытья, что, дескать, вот как меня обидели, а с шутками-прибаутками. Лиза похихикала вволю, а потом говорит:
— Значит, стынь-капля тебе нужна, чтобы отвадить этих мошенников?
— Да. Без неё не справимся.
— Я могу попытаться с дядей поговорить, когда вернёмся, только, боюсь, он даже слушать не станет — тем более что разозлится из-за моей отлучки. Остаётся надеяться, что река нам в помощи не откажет.
Я промолчал, потому что спорить тут не о чем. Лиза продолжает:
— Давай теперь подытожим. Вчера тебе показалось, что река замёрзла, а вместе с ней — твоя память. Так?
— Угу.
— А до этого — что тебя превратили в камень?
— Ну. И какая тут, по-твоему, связь?
— Пока не знаю, но согласись — сходство есть. И лёд, и камень — это нечто застывшее, неподвижное. Или возьми, к примеру, ту же стынь-каплю — это ведь камешек, минерал, но в народе её прозвали ледышкой. Есть о чём поразмыслить.
Тут нас обогнал богатый экипаж на рессорах — кучер нахлёстывает лошадей со всей дури, копыта по дороге колотят, пыль из-под них столбом. На сиденье развалился купчина, причём не из тех, что под аристократов подделываются, а из иной породы, посконной и разухабистой. Красная рубаха на нём, рожа ей под цвет и бородища до пуза. Мазнул по нам взглядом и отвернулся, индюк.
Я от пыли отплевался и говорю:
— В "Обрыв", наверно, поехал — время к обеду.
— Вот поэтому, — усмехается Лиза, — я и люблю гулять на вашем берегу. Колорит тут своеобразный, и не так скучно.
Уже и сам "Обрыв" показался — модная ресторация у реки, двухэтажная и с верандой. Туда и купцы охотно наведываются, и мануфактурщики, и дворяне их тех, которые при деньгах. Сейчас, правда, время раннее, посетителей мало, а вот вечером гульба будет — только держись. Иногда даже, как мне Андрей рассказывал, с той стороны реки на корабликах приплывают — тоже, видать, по "колориту" соскучились.
Лизавета всё веселится:
— Если наши планы сработают, то на обратном пути можем тут отпраздновать.
— Ага, моих капиталов как раз на пару ватрушек хватит по ихним ценам. Или у тебя в твоём мешочке — червонцы россыпью?
— Ладно, ладно, уел. Наличных денег у меня почти нет — два рубля с копейками. Я на иждивении у дяди.
— Без ресторации-то мы обойдёмся, а вот где бы поколдовать? Лишних глаз тут всё ещё многовато.
— Надеюсь, дальше будет спокойнее.
Шагаем, приглядываемся. Дорога вместе с рекой сворачивает к востоку, но не резко, а постепенно, плавно. Полуденное солнце теперь не прямо за спиной, а чуть сбоку. И жарища усилилась, хотя, казалось бы, куда больше?
— Митя, может, передохнём? А то я, честно говоря, подустала.
— Я тоже запарился.
Ближе к берегу — заросли бузины. Мы сначала к воде подошли, умылись, а потом под этими кустами расселись, так что нас с дороги не видно. Лиза шляпу свою сняла, обмахивается и рассуждает:
— Заодно и с твоей ледышкой можем попробовать. Поблизости никого.
— Попробуем, конечно, куда ж мы денемся. Через пару минут.
Сидим, отдыхаем. Плёс перед нами широкий, волны спокойные. Замок уже далеко, в нескольких верстах ниже по течению, выглядит как игрушечный. Над рекой парит птица, раскинув крылья. Лиза пригляделась и спрашивает:
— Это орёл? Красавец!
— Для орла слишком светлый. Кречет, по-моему.
Пернатый будто почувствовал, что мы его обсуждаем. Спустился ниже, сделал пару кругов, а потом и вовсе на землю сел — саженях в пяти от нас. Здоровенный, крылья в размахе — аршина два. Голову чуть склонил и смотрит чернильным глазом.
Лиза спрашивает с опаской:
— Он на нас не набросится?
"Хрен его знает", — думаю, а вслух говорю:
— Не должен. Крупноваты мы для него.
А ещё мне вдруг вспомнилось: Кречет — кликуха того молодого гада, что к нам вчера приходил. Его подельник потом мне говорил возле дуба: "Похоже, ошибся Кречет на этот раз. Не знаю даже, что он там в тебе разглядел".
Вот и эта птичка тоже меня разглядывает, причём как-то очень уж пристально.
Не люблю я такие совпадения, хоть убейте.
Дальше мне будто подсказал кто-то, или озарение пришло. Сунул я руку в котомку, вытащил оттуда ледышку и сквозь неё посмотрел на наглого летуна.
Тот аж дёрнулся, крыльями встрепыхнул. Перья встопорщил, клюв приоткрыл (мне почудилось — матюгнулся) и отступил на пару шагов назад. Мне тоже не по себе, в висках застучало, но взгляда не отвожу. Бормочу:
— Стоять, тварюга пернатая…
Он крылья расправил, взлететь попытался, но не сумел — вроде как сил ему не хватает. Движения стали корявые, неуклюжие, медленные. Я про себя злорадствую — нет, не смоешься…
Пернатый тоже сообразил, что по воздуху не уйти, но, зараза, оказался не из пугливых. Раззявил клюв, завопил во всю глотку и заковылял прямо к нам — сейчас, мол, мозги вам выклюю. Лиза взвизгнула, юркнула мне за спину. Я сам чуть в штаны не наложил, но ледышку, к счастью, из рук не выпустил.