Наконец Берти затих. Гарвус облегчённо выдохнул, и тотчас открылась дверь в спальню. В светлом проёме чёрными контурами проступила сонная фигура Тинави.
– И снова привет! – зевнула она.
Он приподнял бровь:
– Ты должна была сменить меня только через двадцать минут.
– Мелочи, – она отмахнулась и прошагала к креслу. – Иди спать. Всё равно же моя очередь.
Морган не шелохнулся. Он беспокоился: вдруг Берти возобновит свою исповедь?.. Спать хотелось, но надо было что-то делать. Настоящий джентльмен никогда не позволит своему другу облажаться, выдав перед красивой девушкой какой-нибудь жалкий скулящий пассаж на тему «мы все умрём».
– Хей, – повторила Тинави. – Приём-приём. Морган, вернись в мир живых и уступи мне кресло.
– Нет. Подежурим вместе.
Так, если что, Морган что-нибудь придумает, и постыдные страдания Берти останутся невысказанными. Стражди удивилась и, пожав плечами, попробовала присесть на край кровати, но Гарвус тут же птицей взмыл из кресла и выпростанной рукой указал на него.
– Садись.
А то Тинави первая услышит что-нибудь не то.
Она посмотрела на него как на психа. Он на неё – как на захватчицу. Сели. Тинави в кресло, Морган на постель.
Комнату обнимало дремотное молчание. Лишь за окнами было слышно, как ухают совы в лесу, да на первом этаже потрескивает огонь в камине – тишина в доме была такой прозрачной и невесомой, что эти звуки распространялись всюду, не встречая преград.
Шло время. Берти вдруг снова стал шевелить губами и кривиться от боли, и не успел Морган сделать что-нибудь, как Тинави подошла и положила ладонь на лоб Голден-Халлы. А потом наклонилась и что-то зашептала ему на ухо.
– Какой-то заговор? – подозрительно нахмурился Морган.
– Да нет, – она улыбнулась. – Просто стишок, который мне самой нашёптывали как-то раз, когда я сильно болела.
– В детстве?
– Три года назад.
Тинави потеребила мочку левого уха, на которой у неё была пара шрамов.
– Помнишь, я рассказывала об инциденте, из-за которого потеряла магию? Вот тогда.
Дыхание Берти выровнялось, и Стражди вернулась в кресло.
– Для того чтобы моё тело зажило после взрыва, потребовалось две недели, но у меня жутко снизился иммунитет, и поэтому я умудрилась банально разболеться. Сначала одним, потом другим, всем чем можно по списку лекарского справочника… Целители боялись лечить меня с помощью магии – тогда уже было понятно, что со мной что-то не так, но не было ясно, что именно, и они осторожничали. Поэтому мне давали обычные, немагические лекарства, и процесс затянулся: я провела в этой несчастной палате больше месяца. Скажем так, с учётом всех обстоятельств это не способствовало моему душевному спокойствию.
Тинави откинулась на спинку кресла и, глядя в окно, продолжила:
– Моя семья, друзья и магистр Орлин сидели со мной почти всё время, по очереди. Это было так стыдно, ты бы знал! Я чувствовала себя развалюхой, неудачницей и плаксой, и больше всего мне хотелось остаться в одиночестве – чтобы никто меня такой не видел, но в то же время я чувствовала такое облегчение, когда открывала глаза и понимала, что не одна. Странное сплетение чувств. Так вот, большую часть каждого дня я спала, и мне всё время снились одни и те же строчки:
Где ночи нет, всегда рассвет,
У берега волна идёт волне во след,
И море спит, и пробудит
Его явившийся из звёздной пыли человек,
Что ляжет на песок и, явь поцеловав в висок,
Шепнет: «Я здесь. Всё хорошо. Привет».
– И оказалось, – улыбнулась Тинави, – что это не я сновидец-поэт, а Кадия и Дахху по очереди шептали эти строки.
– Но откуда они? – заинтересовался Морган.
– Из сборника произведений Лавеля Макинаки – это такой лесной поэт, малоизвестный, но неплохой. Я купила его книжку за пару дней до взрыва, не успела прочитать, а ребята прихватили её с собой, когда собирали сумку с моими вещами для лазарета. И там уже как-то случайно изобрели такой странный, но поразительный способ утешения.
Морган помолчал.
– У тебя хорошие друзья, – сказал он наконец.
– У тебя тоже, – подмигнула Тинави, взглядом указывая на Берти.
Гарвус посмотрел на свои руки, покрутил маг-браслеты, поправил ободок в волосах, потёр глаза.
– Я тоже однажды очень много времени провёл в лазарете, – сказал он. – Ещё в школьные годы. Но болел не я, а моя мать. Это был недуг того рода, который приходится лечить месяцами, если у вас нет денег, и который уходит за неделю, если деньги есть. Моя семья всегда была достаточно состоятельной, но как раз накануне этого всего у отца случилась чёрная полоса, и он влез в долги. Помощи было попросить не у кого, и тогда я решил, что я сам добуду лекарство. Украду его.
Тинави поражённо подалась вперёд, но не издала ни звука, явно боясь, что Морган передумает рассказывать. Но он бы договорил в любом случае. Такие истории долго хранишь в себе, а если уж начал делиться – не остановишься, пока не выплеснешь полностью.
– У меня тогда был лучший друг. Ночью я залез в знахарскую лавку на центральной улице Минакора, а его попросил постоять на стрёме. Но он отвлёкся и ушёл, и меня поймали. Это было ужасно: вместо того чтобы помочь матери, я только расстроил её так, что течение болезни даже ухудшилось. С этим другом мы помирились, но через год случилась похожая ситуация: мы с ним вместе готовили зелья для одного большого заказа в магическом магазинчике, в котором подрабатывали, и, хотя он говорил, что с его частью всё нормально, уже в последний день оказалось, что он всё запорол. Нас обоих выгнали, а мне нужна была та работа. Потом это повторялось ещё пару раз. Только лет в семнадцать я наконец понял, что не стоит на него полагаться. А потом уехал учиться в Шолох – сначала на подготовительные курсы при Башне магов, затем – в саму Башню. Не знаю, что стало с Джуи при учёте его-то характера.
Морган зевнул и устало прикрыл глаза.
– Ты поэтому думал, что я не успею остановить троллей? – тихо спросила Тинави.
Гарвус вздрогнул.
– Естественно, не поэтому, – сверкнул глазами он. – Столько лет прошло. Я вспомнил об этой истории только вслед за твоей. А тролли просто были слишком близко: учитывая, что я понятия не имел, что ты собой представляешь в магическом плане – рассказы не считаются, ведь экстренные ситуации меняют правила игры, – нельзя представить ничего логичнее моего поступка.
Тинави наклонила голову. Гарвус подумал, что сейчас она наверняка начнёт спорить, и что-то там глубокомысленно выводить, и пытаться залезть ему в самую душу без мыла, но, к счастью, Ловчая лишь улыбнулась:
– Хорошо, что всё закончилось хорошо. А возвращаясь к теме Шолоха: когда ты учился, ты жил в резиденции Башни или снимал комнату в квартале Старых Королей?
Именно в этом студенческом райончике – сплошь каналы, платаны, узкие домики и гондолы – по сниженной цене можно было арендовать жилплощадь молодым колдунам.
– Второе. Не люблю, когда вокруг ошивается много народа.
– О да, это я заметила!
Пауза. Разговор, не успевший разгореться, потух. По состоянию Берти было неясно, не захочет ли он ещё трепаться во сне, а по хитрой физиономии Тинави – не станет ли она подслушивать.
– А ты где живёшь? – по некотором размышлении выдавил Морган.
– В Мшистом квартале.
– Красивое место.
– И тихое.
– Хм. Не думал, что для тебя это важно.
– Не думала, что ты вообще обо мне думал. Ой, всё, стоп! Не закатывай глаза. Давай дальше разговаривать, Морган. Я не буду дерзить, правда.
– Ну-ну.
И они говорили, и разговор шёл сложно, поначалу медленно и со скрипом, будто давно не используемая тележка в гномьих шахтах, а потом всё разгоняясь, всё глаже идя по рельсам беседы.
Начали со всяких глупостей вроде погоды в Лесном королевстве, а вот продолжили тем, что по-настоящему важно, что заставляет сердце замирать от собственной неловкой искренности, а потом с облегчением биться сильнее, чем прежде – я не отвергнут, я понят.
Это был разговор о высоком звёздном шатре и его тёмном отражении в водах Нейрис, о манящих закоулках Башни магов и трепетной зелёной благодати дворцового острова, о мозаичных набережных и пахнущих кофе переулках Верхнего Закатного квартала, в которых к горлу всегда подступает ком – спасибо за то, что вы есть. О магии. О тайнах. О старых мечтах и угнетающих провалах на своём пути…
– Мне казалось, я тогда всё потеряла, Морган.
– Я думал, что я совсем ничего не стою.
По душе Гарвуса медленно разливалось тепло.
В какой-то момент он понял, что он уже одной ногой провалился в сон… И несёт какой-то бессвязный бред, а веки такие тяжёлые, что нет никаких сил держать их поднятыми.
– Шёл бы ты спать, великий колдун, – нежным шёпотом рассмеялась Тинави. – А то если ты сейчас плашмя завалишься на Берти и раздавишь его, будет совсем неловко.
Пожалуй, она была права.
– Разбуди меня в восемь.
– Уже восемь.
– Тогда… в десять… – неразборчиво проворчал Морган и чуть не врезался в дверной косяк, уходя.
Войдя в свою комнату, он совсем неэлегантно лицом вниз плюхнулся на кровать.
27. Тем временем Силграс
У снуи нет имён собственных. Однако если кто-то из племени снуи близко сойдётся с человеком, он может попросить того даровать ему имя. Это очень личная просьба, и не многие феи решаются на неё.
Он не мог использовать магию, но были и другие способы запутать врага.
Сжимая в руке свой старый кинжал, найденный в Избе-У-Колодца, Силграс крался по лесу. Красногрудые снегири, завидев его, с любопытством подлетали ближе, и снег искрящейся пылью срывался с потревоженных ветвей. Каждый раз после этого Авалати надолго замирал и цепко прислушивался к тишине рощи.
До тех пор, пока она оставалась живой – полной лесного дыхания, шёпотов и шорохов, стука трудолюбивого дятла – опасности не было. Ведь приближение Лешего и его слуг – как ядовитая плесень, мгновенно затягивает всё задыхающейся чернотой. Какая же ирония, что у остальных народов лешие – это добрые существа! Вероятно, тот, кто прозвал этим именем альва с яшмовой звездой, от души посмеялся.