Мы с Берти, бросив последний взгляд на пещеру, пошли назад, сквозь светло-зелёные горные луга, по которым вилась, огибая редкие раскидистые деревья, песчаная дорога.
– Ох, надеюсь только, Хегола Тофф не сорвётся в Долину Колокольчиков сегодня же, вместо того чтобы встретиться с нами через три дня, – прикинула я, пнув случайный камешек.
Берти покачал головой:
– Не должен! Даже если Нив сразу передаст ему сообщение, представляешь, каким будет его смятение? Скорее всего, поначалу он впадёт в ступор. Потом буквально оглохнет от лавины нахлынувших чувств: и страх перемен, и ностальгия, и подозрение, что это какая-то шутка, и ярость… Затем, согласен, у него наверняка мелькнёт мысль броситься в Долину (при условии, что он вообще может туда попасть, мы же с тобой этого не знаем), но, обдумав её, он поймёт, что у него слишком мало информации: сначала надо встретиться с нами. Так что всё будет тип-топ, Стражди.
Под синим небом, разукрашенным грандиозными кучевыми облаками, было пусто: в траве стрекотали одуревшие от жары кузнечики, на дороге впереди шуршало перекати-поле, а вдалеке, на холме, мерцала таинственная стена погодного разлома, ведущего в зиму.
Я прикрыла глаза и подставила лицо сухому горячему ветру, стараясь получше запомнить этот момент, аккуратно сложить его в шкатулку воспоминаний.
Мы решили, что послезавтра покинем шале Моргана. Да, я до сих пор не нашла способ сохранить жизнь Авалати, но оставаться в Соловьиной Песне не было никакого смысла: в деревенской библиотеке не появится новых книг, местные жители не станут гениями по части невозможного, а на меня не снизойдёт озарение только потому, что я сижу в полюбившейся мне гостевой комнате. Скорее уж, можно надеяться, что по дороге появятся новые данные или же Хегола Тофф обладает некоей полезной информацией.
Поэтому с шале мы вот-вот попрощаемся. А вот с Морганом – нет! Перед тем как мы ушли в пещеру, он чинно выразил желание вместе с нами отправиться в Долину Колокольчиков.
Признаться, меня удивило, что Гарвус подал это решение как какую-то невероятную новость. С самого начала я была уверена, что так и будет – а как иначе-то? Он же по уши увяз в этой истории, какой нормальный человек захочет бросить подобное дело на полпути, не говоря уж о том, чтобы добровольно попрощаться с такими лапочками, как мы с Голден-Халлой!..
Но, как мне объяснил Берти, все эти дни Морган взвешивал, мучился и сомневался.
– На второй чаше весов у него была диссертация, Тинави, вдумайся! – рассмеялся Голден-Халла, лихо развернувшись на пятках и идя по дороге задом наперёд. – Где мы – а где она!.. Да у Моргана с этим несчастным исследованием настолько эпичные отношения, что весь остальной мир меркнет, сильнейшие романы о любви, долге и ненависти стыдливо уползают в дальний угол библиотеки, а матёрые магистры магии утирают скупые слёзы умиления. Чудо какое-то, что он выбрал нас с Авалати!
– Ух ты. Так это повод для гордости, а не что-то в порядке вещей? – восхитилась я.
– А то! Не забудь включить этот пункт в список своих достижений. В вашей Башне магов точно оценят, они, как мне кажется, нехило так настрадались от нашего потрясающего доктора в прошлые годы.
– Тогда это будет мой тайный список. Не хочу делать людям больно посредством жутких воспоминаний. Все в Башне и так слишком часто осеняют себя защитными знаками при виде меня.
– Да ладно? Я был уверен, что у тебя замечательная репутация!
– У меня – да. Но следом за мной обычно появляется Полынь, а это, знаешь ли, не каждая психика может выдержать. В общем, Берти, спасибо за объяснения того, что стоит за утренним заявлением Моргана Великолепного! Теперь я прониклась и преисполнилась, и совершенно согласна с тобой: нам нужна вечеринка.
– Ура! – обрадовался он.
По дороге домой (сама не понимаю, в какой момент я начала так нагло величать шале Гарвуса домом) мы заглянули в Соловьиную Песню и там заказали навынос чуть ли не половину главного трактира.
– Сегодня в девять вечера у нас начнётся традиционный летний фестиваль возле озера, – вежливо сообщил официант, пытаясь заглушить доносящиеся с кухни вопли в стиле: «Ско-о-о-олько блюд надо приготовить?! Что за прожорливые иноземцы!» – Приходите, будет красиво.
– Ох, точно! Обязательно! – воодушевился Берти. И пояснил мне: – Я облизывался на афиши о фестивале, ещё когда уезжал отсюда, и раз уж волею судеб я снова тут, то не собираюсь это пропускать. Поэтому начнём праздновать у Моргана, а потом двинем к озеру.
– Отличный план, – одобрила я. И, прислушавшись к бурному монологу повара, чьи интонации мотались между воодушевлением и ужасом перед предстоящей готовкой, добавила: – А пока, чувствую, нам стоит завести какой-нибудь длиннющий философский разговор… Ждать явно придётся долго.
Берти встрепенулся:
– У меня есть тема! Уже несколько дней о ней думаю, с тех пор как мы с тобой погуляли в Слепке Заклятия.
– Боги-хранители! Звучит опасно. Предупреждаю: на слишком личные вопросы я отвечаю только в присутствии Мелисандра Кеса.
– Э. Почему его?..
– Потому что тогда отвечает он. Про себя. Не затыкаясь и не интересуясь тем, кого вообще-то спрашивали.
– Какими ужасными людьми бывают мои соотечественники!.. Так, ладно, а если к делу: Стражди, расскажи, как шолоховцы воспринимают любовь? Кого ни послушаешь – получается, что вы какие-то психи в плане романтики, отвратительно бездушные. Хочу воспользоваться шансом и разобраться, раз уж передо мной сидит живой лесной экземпляр!
– Ух. – Я отпила принесённый официантом ежевичный лимонад. – И впрямь философский вопрос. Жутковато будет выступать за целую нацию: не то чтобы у нас есть кодекс романтики, под которым мы расписываемся кровью. Впрочем, традиционные взгляды всё же существуют, и я их разделяю.
– Вот и расскажи! – обрадовался Голден-Халла.
Я откинулась на спинке деревянного стула.
– Так, ну, как и большинство шолоховцев, я выделяю три категории романтических чувств. Во-первых, самое частое и стойкое – интерес или привязанность: приятное состояние, когда у тебя внутри что-то расцветает при взгляде на человека и тебе хочется проводить с ним много времени. Во-вторых, влюблённость. Она делает тебя немножечко долбанутым, непредсказуемым и очень счастливым, её можно подхватить, как заразу, потом пройдёт. Например, я очень часто влюбляюсь, но стараюсь по возможности не показывать это на людях.
– Не показывать? – опешил Берти. – Почему?
– В Шолохе это считается хорошим тоном. Для нас влюблённость действительно сравнима с воспалением. Если чешется, почеши, но не расчёсывай до крови прямо на улице. В общем, если влюблённость взаимная и вы оба решили её открыть – это восторг, очень весело, очень запоминается, но нередко быстро прогорает. Если затем влюблённость становится привязанностью, всё отлично. Но чаще после неё остаётся лишь выжженное поле. Поэтому если у тебя с кем-то очень хорошие отношения, ты сто раз подумаешь, прежде чем демонстрировать свои чувства. А то всё может пойти прахом. Легче переждать острый период.
Берти вскинул бровь:
– А что, счастливого конца влюблённость вообще не подразумевает?
– Счастливый конец влюблённости – это переквалификация в любовь. – Я назидательно подняла палец. – Самую редкую и самую сложную категорию романтических отношений.
– Ну-ка?
– Если она случилась – это счастье, и это надолго, но над ней надо работать, не то она умрёт. В Шолохе не принято искать и растить свою любовь, пока ты молод: ведь потом ты от неё, кхм, не избавишься. Эта штука будет торчать посередине твоей жизни, как второй хребет, – и всё… Помнишь, Силграс говорил, что всегда чувствует гору Осколрог? Вот так ты всегда будешь чувствовать свою любовь. Любовь – сокровище. Её берегут, но о ней не говорят с чужими.
Я допила лимонад, поскребла соломинкой о дно стакана.
– Что ещё добавить, хм. Ну, надо учитывать, что брак в Шолохе – это в первую очередь чисто социальное партнёрство. Хорошо, если он построен на привязанности, опасно – если на влюблённости, потрясающе – если на любви. Собственно, поэтому большинство и стремится заключать браки как можно позже (королевской семьи и политиков это не касается): чтобы они были не просто сделкой.
Голден-Халла хотел что-то сказать, но я подняла ладонь, останавливая его.
– Но учитывай, Берти: несмотря на то что описанное мной деление на «интерес», «влюблённость» и «любовь» общепринято, на словах некоторые шолоховцы могут смешивать эти понятия. Не потому, что они дурачки, а просто потому, что ваши, других народов, книги, нередко называют любовью всё подряд. Вот мы и повторяем. К тому же, знаешь, на самом деле очень мало людей в мире серьёзно обращается со словами… С магическими наречиями мы осторожничаем, подбираем формулировки как следует, а вот с повседневной речью ведём себя как истинные раздолбаи. Не надо далеко ходить: моя Кадия из тех, кто любовью называет всё подряд – хотя чувствуем мы с ней одинаково. Для меня «любовь» – это чуть ли не священное слово, а для нее – элемент обычного дня. Так что, если однажды какая-нибудь чудесная жительница Лесного королевства внезапно скажет тебе, что любит тебя, не обольщайся: это не обязательно будет означать весь тот массив смыслов, о котором я поведала. Возможно, она просто из «не заморачивающихся».
Берти был доволен.
– Небо голубое! – ахнул он. – Да вы те ещё систематизаторы. Я в восторге. А вообще, мне всё это очень близко. И ты даже не представляешь, как я однажды попал с этими определениями слова «любовь».
– Так-так? – Я наклонила голову.
Голден-Халла достал свои карманные часы, которые, бывало, подбрасывал и ловил в минуты задумчивости, и отщёлкнул крышку. С крохотной картинки на меня смотрела миловидная блондиночка с такой упрямой улыбкой, что было видно – если ей приспичит, она горы свернёт.
– Её звали Линда, мы встречались совсем недолго, но наши отношения оставили мне на память часы, тонны вопросов и вот этот шрам… – Берти провёл пальцем по узкой белой полосе на шее. Я приметила этот шрам ещё в день знакомства, но постеснялась о нём расспрашивать.