Заказав ещё лимонада и выяснив, что наши блюда навынос всё ещё не готовы, Голден-Халла обстоятельно поведал мне историю о продажном епископе Гриди Ликерише, по несчастному совпадению бывшем отцом этой самой Линды.
– Наша с ней главная проблема как раз и заключалась в том, что мы называли «любовью» совершенно разные вещи. Линда не понимала, почему мне «жаль для неё» таких простых слов. А я не понимал, как она может говорить о любви, имея в виду лёгкую влюблённость. Мне было очень сложно решить, как поступить после её признания. Вот она говорит: «Я люблю тебя». А я не могу ответить тем же. И при этом понятия не имею: я не могу ответить пока что, ибо медленно привязываюсь к людям, или не могу вообще? И Линда ждёт, а я мучительно размышляю, как в данной ситуации повести себя максимально честно. Признаться в ответ, солгав?
– Точно нет! – выпалила я. – Это никогда ни к чему хорошему не приводит.
– Тогда что: расстаться из вежливости, от греха подальше? Или продолжать встречаться, ожидая у моря погоды, а у сердца своего – таких ударов, по которым поймёшь: это она… Что из этого – правильный выбор, мм, Тинави?
Берти умолк, вопросительно глядя на меня и перебирая пальцами цепочку от часов.
– Я не знаю, – по некотором размышлении сказала я. – Как ты поступил?
– Я продолжил встречаться с ней. А вскоре разразился мой конфликт с Церковью, меня осудили и изгнали как еретика. Почти месяц я находился без связи с внешним миром и, только прибыв на остров Этерны, вновь обрёл свободу. Там я несколько дней пытался подобрать слова для письма Линде. И вот, пока я думал, мне пришла весточка от неё. Весьма неожиданная.
По усмешке Берти я догадалась, что могло быть в той записке. Голден-Халла подтвердил мою мысль:
– Она писала, что ей невероятно больно, что я навсегда останусь в её сердце, но она внезапно полюбила другого, и на сей раз ей кажется, что это по-настоящему… (Если что, они расстались через год.) Я испытал дикую смесь эмоций. С одной стороны – колоссальное облегчение. С другой – острую боль, ведь я всё-таки был влюблён в неё. Впрочем, это чувство сошло на нет за несколько месяцев. Не зря говорят: с глаз долой – из сердца вон.
– Почему же тогда ты носишь часы с её портретом? – Я снова посмотрела на рисунок улыбающегося женского личика.
– Потому что Линда спасла мне жизнь. – Берти вздохнул и закрыл крышку. – Мне бы действительно перерезали горло, если бы она не ворвалась в ту допросную с отчаянными криками и мольбами меня не трогать. Что бы ею ни двигало, я обязан ей и невероятно благодарен. А на мой взгляд, благодарность – это та самая вещь, о которой нельзя забывать никогда! Ты можешь изредка поддаваться любому другому греху – хоть гордыне, хоть гневу, хоть зависти… Но отсутствие благодарности – оно же уныние – это самое страшное преступление перед самим даром жизни. И сейчас, когда я смотрю на портрет Линды, то вспоминаю о том дне, когда остался жив, а не о наших пылких свиданиях. Возможно, начнись наши отношения с дружбы, а не с романа, мы бы общались до сих пор.
– Думаю, для вас все сложилось единственно возможным способом – как это всегда и происходит в жизни. По-другому нельзя было.
– Согласен. И по прошествии времени я счастлив, что приобрёл этот опыт. Ведь каким красивым шрамом я теперь могу хвастаться! Хороший, да? – рассмеялся Голден-Халла и маняще-порхающе пробежался пальцами по своей шее.
– Хороший, но и мои ничего так! – Я игриво потрепала себя за ухо.
– Аминь. Мы лучшие.
Не успели мы выпить за это, как из кухни всё-таки принесли нашу еду. Подхватив грандиозное количество пакетов – перестарались, м-да, – мы направились к Моргану.
29. Вечеринка
Как людям хватает смелости говорить другим, что они им нравятся? Разве они не боятся, что их отвергнут?
Веселиться в компании Берти и Моргана было сплошным удовольствием. Честное слово – так комфортно я чувствовала себя только с Дахху и Кадией, и восторженная часть меня тихонечко верещала: давай! Хватай эту парочку колдунов, тащи в Шолох и хвастайся ими перед всеми, кого увидишь!
Ведь когда мне что-то нравится, я хочу, чтобы об этом узнали все. Хочу разделить это чувство со всем миром – нет, со всей вселенной! Меня буквально распирает, и кажется, что если я не выражу это через какое-то действие, то просто лопну к праховой бабушке. Поэтому со мной опасно общаться в те дни, когда меня кто-то или что-то вдохновляет.
Выяснив, что у Моргана дома есть куча неиспользованных имаграфов, я попросила его подарить мне три штуки. Он согласился, а потом, кажется, сразу пожалел, потому что я заявила:
– Сейчас будем делать кадры на память!
В итоге первый имаграф изображал только нас с Голден-Халлой в обнимку, лучащихся неприкрытой радостью, а поджавший губы Морган улепётывал из комнаты где-то на заднем плане. А вот для второго кадра мы поймали его и принудительно поместили в центр, зажав между собой. Лицо у Гарвуса было таким недовольным – фантастика!
Третий имаграф я сохранила на будущее.
Потом мы ели. Воздушные паффы с паштетом, зажаренная индейка, салат с рукколой и кедровыми орешками, благоухающий, как тайный сад травника в ореховой роще… Сообразно тому, как пустела сначала первая, а потом вторая бутылка сладкого вуххского вина, которое делают из подмёрзших на первых морозах виноградин, мы трепались всё веселее.
Берти и Морган беспрестанно травили друг про друга байки, и мои щёки готовы были треснуть от хохота.
– А как же та история, когда ты пообещал второкурсникам Бури практикум по теме «Астрология – враг или помощник для Сыскного дела?», а потом забыл его подготовить? – сощурил глаза Морган. – И, поскольку он стоял первой парой, ты решил в ночи заползти в окно астрологини Фреи Галли, чтобы, не будя её, забрать какие-то там демонстрационные образцы… А по пути к ней, аккурат напротив комнаты, в которой я тогда ночевал, столкнулся на узком карнизе с мастером артефактором, возвращающимся оттуда же.
– Что-о-о-о?! – расхохоталась я.
– Ох не вспоминай… – простонал Берти, хватаясь за голову.
– Да-да! – Ставший потрясающе говорливым и живеньким Гарвус энергично повернулся ко мне: – Хьюго-артефактор, не разобравшись в ночи, что к чему, шарахнул Берти заклинанием, приняв его за какую-то потустороннюю хрень. Между прыжком с шестого этажа и вваливанием в моё открытое окно Голден-Халла выбрал второе. Но беда в том, что я спросонья тоже первым делом подумал о чудовищах…
– Он меня чуть не поджарил! – пожаловался сыщик.
– Ага, только ты увернулся. А вот Хьюго… – разошедшийся Морган зацокал языком и приподнял бокал. – Помянем.
– О нет! – ахнула я, в мгновение ока перейдя от восторга к ужасу. – Вы бы не смеялись над таким! Не смеялись бы, верно?!
Берти и Морган пару секунд серьёзно смотрели на мою ошарашенную физиономию. Потом хором заржали.
– Всё с ним было нормально, с этим недоделанным ловеласом всея академии. – Гарвус обаятельно хмыкнул. – Он успел поставить блок. Однако ударной волной его сбросило с карниза.
– Небо голубое!..
Берти изобразил пальцами что-то вроде щепотки и пожаловался:
– Я почти поймал его за взметнувшую полу мантии, представляешь?! Но тут Морган, всё ещё не в адеквате, дал мне пинка под зад. И тогда я тоже вывалился.
– Два тела летели вниз в ночи, – кивнул Гарвус. – Свет зажигался в окнах академии. Вдалеке выли волки…
Прежде я не замечала за Морганом тяги к художественным описаниям.
– И чем всё закончилось?
– Я понял свою ошибку и, естественно, успел наколдовать щит у земли. – Он эдак небрежно пожал плечами.
– Я тоже создал такой, минуточку! – возмутился Берти. – Правда, у меня он получился прямо подо мной, то есть между нами с Хьюго. Поэтому, когда артефактор понял, что почему-то до сих пор не стал лепёшкой и осторожно открыл глаза, чтобы разведать обстановку, то увидел в двадцати сантиметрах над собой мою расплющенную о прозрачный щит физиономию. Воплей было-о-о-о… Причём неясно, кто орал громче: перепуганный Хьюго, абсолютно не врубающаяся в ситуацию Фрея, матерящийся Морган или Элайяна, выглянувшая из своего кабинета и уже красочно расписывающая, что и куда она всем нам завтра вставит…
Морган хохотнул и поднял бокал:
– За Элайяну.
– За Элайяну, – поддержала я, уже знавшая историю леди-ректора, однажды ступившей на тёмную тропу своих желаний и, к сожалению, ушедшей по ней слишком далеко, чтобы суметь вернуться.
– За Эл, – Берти вздохнул.
Черты его лица смягчились, взгляд, казалось, обратился куда-то в прошлое, а губы тронула нежная улыбка. После короткой паузы он усмехнулся:
– Знаете, а ведь…
Голден-Халла явно хотел рассказать ещё какую-то историю, может быть, более грустную, но всё же светлую – это было видно по его глазам, – но тут Моргана неожиданно, непредсказуемо, непредвиденно прорвало.
Он вдруг взял и бахнул своим фужером об стол – чудом не разбив его, – и, резко встав, обвинительно ткнул пальцем в сторону Берти.
– Даже не вздумай!!! – рявкнул он так внезапно и громко, что мы с Голден-Халлой аж подскочили вместе со стульями.
Полное непонимание было написано на лице сыщика, когда Морган ни с того ни с сего начал жёстко его отчитывать.
– Даже не вздумай, – повторил он, – сейчас впадать в депрессию, кататься по полу, рыдая, или что-то такое! Не любил ты её, вот не надо ля-ля, так что даже не смей раскрывать варежку на эту тему!
У меня отвисла челюсть.
– Ты просто мечешься, как дурацкая белка, потому что впервые в жизни потерял кого-то настолько близкого, – продолжал Морган. – Но не надо приписывать прошлому то, чего там не было! Возносить свои чувства к Элайяне на пьедестал только потому, что она в ответ не может покрутить пальцем у виска, а твоей дурацкой романтичной душонке вечно требуется повод для великих чувств. Всё это