Магия Хеголы иссякала. Ему уже не хватало сил обуздывать и черпать энергию унни из внешнего мира – и он решил вкладывать в заклинания самого себя.
Огненный шар над головой старосты разгорелся ярче, когда колдовство начало пожирать его изнутри. Обуглились кончики пальцев. Хлынула кровь из носа, зрение подводило – Тофф был уверен, что не моргает, но вспышки темноты постепенно разрастались, подменяя реальный мир, и он шёл, не зная куда.
– Я… – пробормотал он, чувствуя металлический привкус крови во рту. – Не…
«Сдамся» он уже не смог сказать. Язык не слушался, ноги стали тяжёлыми и будто ненастоящими – как на них вообще стоять? В теле, казалось, безостановочно что-то лопается и рвётся – сосуды, связки, сочленения, – но Хегола продолжал безжалостно разрушать себя, горя, как свечка, вкачивая каждую частичку своего существа в колдовство. Потому что если он сумеет отогнать тени и выбраться из города, то потом обязательно, обязательно излечится. А вот если нет…
Он поднажал ещё. Зрение погасло, по горлу изнутри, кажется, хлынула кровь.
Ничего, ничего. И слепым я смогу жить. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Я потом со всем разберусь, сейчас главное – выбраться…
Но и всех сил тренированного тела Хеголы не хватило на противостояние теням. Шар в его поднятых руках задрожал, уменьшаясь, и он почувствовал ледяное дыхание, сухой и трепещущий шёпот, прокравшийся в самые уши:
Наконец-то, чужак.
Наконец-то мы отведаем твоей плоти.
Шар мигнул и погас. Хегола упал на землю, и муравьиным водопадом на него хлынули тени. Боль разрывала каждую его клеточку – от неё невозможно было укрыться, тени распяли его и растягивали, каждой хотелось, чтобы ей досталось побольше…
Хегола Тофф умер.
Его полностью поглотила тьма, но сознание отчего-то не угасло. Оно будто переместилось из головы ниже, спряталось в золотую точку, горящую у каждого человека в груди, не тронутую тенями, и вместе с этой искрой, бьющейся, будто птица в клетке, выскользнуло наверх.
«Сейчас она угаснет, и я исчезну навсегда», – отстранённо и на удивление спокойно подумал Тофф, бросая последний взгляд на пустынные улицы Асулена, на раскачивающиеся в вышине колокола, на утопающий под тенями скелет.
В этой ночи – его последней ночи на свете – были, оказывается, и красота, и величие. Такие глубокие алые и чёрные цвета на снегу. Такое ясное, звонко-хрустальное, игрушечное небо над таким же игрушечным городом. Всё вдруг стало правильным и тихим, и искорка-Тофф поднимался всё выше, готовился раствориться в единой энергии унни и слиться с ней, как вдруг…
Его расслабленный взор скользнул по Рассветной башне, её распахнутым дверям и сундуку, стоящему на каменных плитах… И по жадной свирепой тени, пытающейся просочиться в щель под крышкой, трепещущей, как язык отвратительного существа.
Благость мгновенно слетела с души Хеголы.
«Она хочет убить их».
Искра Тоффа рванула вниз и вперёд, к башне, будто комета, с каждым мгновением разгораясь всё сильнее. Что-то великое, от чего он только что отвернулся, расстроилось из-за его выбора. Что-то знающее с нежностью и болью протягивало к нему любящие руки, но Хеголе было плевать.
Стремительно пронеслась его золотая искра по улице и яростно впилась в тень, обвивающую сундук. И, тогда как обычные искры не приносили теням вреда, от прикосновения этой искры чёрная тварь завизжала, изошла дымом и исчезла. Другие, уже подбиравшиеся к сундуку, заколебались в нерешительности.
– Прочь! – беззвучно закричала искра. – Прочь отсюда!
Тени будто переглянулись и… кинулись на неё всем скопом.
Золотой огонёк бросился на них в ответ. Он рвал и терзал, жёг и пронзал тёмные сущности, визжащие и распадающиеся на тающие лоскуты. Он двигался с такой скоростью, что постепенно перестал быть искрой, превратившись вместо этого в разящую огненную нить, затем – в вихрь пламени, наконец – в сияющую фигуру. Её свет казался парадоксальным, будто глянцево-чёрным, пылающим, всё сжигающим… И столь жалящим, что тени наконец-то сдались.
– УБИРАЙТЕСЬ! – заорала фигура, обретшая человеческие очертания, и её крик был столь ненавидящим и полным такой силы, что колдовская волна разошлась от неё во все стороны, заставляя камни трескаться, деревья – засыхать, а землю – вздыматься буграми…
Содрогнулись колокола Асулена. Беззвучно исчезли призраки великанов на башнях. Тени, визжа, попрятались в самые глубокие щели – а тех, что не успели, разорвало в седую пыль. Сияющая чёрно-золотым фигура вышла из башни и подняла лицо к небу, в котором неистовствовал, бурля, смерч, созданный её яростью и страхом плотоядных теней. В смерче трепыхалась зелёная мёртвая искра из тех, что вынюхивают и выискивают себе тела недавно погибших, в которые они смогут войти, чтобы затем переделать их под себя, сделав нежитью. Видимо, её привлекла недавняя смерть Тоффа: но не успела искра сообразить, что здесь не останется трупа – тени съедают людей целиком, – как её всосал в себя этот поднявшийся вихрь разрушительной магической силы. Теперь мёртвая искра, испуганная происходящим, и хотела бы сбежать, но смерч не отпускал её.
Он хотел вобрать и чёрную фигуру внизу, уничтожить её – в ней так много кипящей, упоительной силы и отчаяния, – но она не далась. Вместо этого фигура сама распахнула руки и непостижимым образом втянула и смерч, и мёртвую искру в себя, а после упала навзничь.
Тёмный беззвучный взрыв разнёсся по Асулену, и покинутый город захлебнулся сотворённым в нём колдовством…
А когда первые солнечные лучи заскользили по притихшим улицам, лежащий на пороге Рассветной башни человек шевельнулся. Затем неверяще открыл глаза. Перевернулся и мгновенно нашёл взглядом нетронутый сундук. Оттолкнувшись от белых плит, он приподнялся на локтях…
И на какой-то миг ему показалось, что всё это был только страшный сон.
Но потом он увидел слабое красное сияние, исходящее от его новой кожи, сотворённой при помощи магии. А когда прижал пальцы к груди, то понял, что сердце его не бьётся. И не забьётся уже никогда.
Хегола Тофф помотал головой, отгоняя воспоминания, и беззвучным стремительным движением, невозможным для человека, поднялся с пола.
Он посмотрел на себя в висящее над раковиной зеркало: бескровная кожа, красные глаза. С той ночи в нём жило две искры – его старая, человеческая, из упрямства оставшаяся гореть, и – мёртвая зелёная, насильно втянутая им вместе с колдовским смерчем. Вскоре после случившегося в Асулене Хегола понял, что он невероятно признателен этой искре, ведь это наверняка она, движимая рефлексом нежити, создала ему новое тело из чистой магии – такое же, как старое, пусть и неживое. Останься с ним на исходе той ночи лишь его золотой огонёк, возможно, он бы всё же угас, и Тофф исчез навсегда…
А так у него появилось огромное количество времени впереди, которого хватило на то, чтобы понять, как можно будет спасти Долину Колокольчиков. И хорошенько подготовиться к этому. И вот наконец теперь он сможет привести свой план в действие.
До полнолуния – три ночи…
Хегола отодвинул люк, ведущий в подземелье. Он собирался уже покинуть хижину через тайный ход, как вдруг понял, что не попрощался с Нив.
Ему было сложно сделать это.
Когда много лет назад спасённая им привиденческая девушка попросила его взять её в помощницы, Тофф сразу без утайки поведал ей о том, какова его цель и чем однажды всё закончится. «От меня лучше держаться подальше». Но Нив сказала, что ей это не важно. И сам он не смог противостоять соблазну обрести друга.
Она пообещала достойно встретить день прощания, однако всё же попала в ловушку слишком сильной привязанности. Нив в последние дни наделала много страшных глупостей, но он знал, что и почему ею двигало. Ему самому было горько расставаться с ней. Он не любил её в том смысле, в котором, как он догадывался, она любила его, однако все эти годы он видел в ней единственного и близкого друга, одинокую девушку, за которую он нёс ответственность и которой желал лишь добра.
Хегола вздохнул, вернулся в основное помещение хижины и подошёл к закутку у печи, где угадывались очертания госпожи Кройшпаль. Он сказал, что ему пора уходить, и раскрыл ту часть своего будущего, о которой не говорил ей никогда прежде. Нив сначала онемела от шока, а потом заплакала ещё горше.
– Ты веришь в перерождение? – перед уходом спросил он. – Я – да. Мне кажется, наши искры, угасая здесь, расцветают в других мирах. А бывает, что и вовсе заново зажигаются в нашем. Да, они никогда не помнят прошлого: вся информация о прежней жизни растворяется в бытии вместе с энергией унни, но искра всё же несёт в себе самое главное – результат нашего опыта, пусть и не может его расшифровать… И я уверен, Нив, что мы с тобой ещё однажды встретимся. Здесь или на другом краю вселенной. Мы не узнаем друг друга, но внутри каждого защекочется приятное чувство: «Мне знакома эта душа. Когда-то мы вместе делали что-то важное». И на мгновение наши искры полыхнут сильнее, и мы обязательно улыбнёмся.
Нив всхлипнула и кивнула. Какое-то время она молчала, а потом, собравшись с силами, выдавила:
– Верю. Прощай, Хегола.
– Прощай, Нив.
36. Цепь, уходящая в небо
На прошлой неделе все в Академии с невероятным удовольствием летали на двух грифонах, привезённых с материка госпожой Клыккер. Единственный, кто отказался это делать, причём в резкой форме, – это доктор Морган. Неужели он настолько высокомерен, что считает это ниже своего достоинства?
– Тинави, если ты сейчас же не перестанешь пялиться на свои часы и не посмотришь под ноги, то рискуешь загреметь в пропасть! А я тебя ловить не буду: у меня руки заняты, так-то.