– Хорошо! Прыгни как следует! – велел он и сам с силой оттолкнулся от ветви дуба, как по заказу нырнувшей нам навстречу.
И вновь мы беззвучно взмыли вверх над ночной рощей, вспугнув птиц перелеска и заставив деревья взволнованно зашептаться: кто здесь?..
– Как ты думаешь, мы сможем перелететь небольшую пропасть? – оглянулся Берти несколько прыжков-перелётов спустя. У него теперь тоже не было тюрбана, и красно-рыжие волосы танцевали за спиной, будто пламя.
– Н-не знаю! – призналась я. – Но давай считать, что сможем! Потому что я ни за что не соглашусь спускаться и идти пешком! Причём не только из-за экономии времени, просто это ощущение… Я не хочу терять его! Теперь я понимаю, почему мой наставник так свихнут на полётах!
Голден-Халла рассмеялся и неожиданно отпустил мою руку.
– Я точно смогу!.. – горделиво заявил он, и, не успела я подумать: «Он меня бросает, серьёзно?», как на следующем крупном дереве Берти сделал неожиданный прыжок вбок, гася этим инерцию не так сильно, как это произошло бы при остановке, а затем… А затем я почувствовала его руки: одна обхватила меня за талию, пальцы второй переплелись с моими – будто в танце.
– Так что ты будешь моей «плюс один», госпожа Страждущая, – шепнул Берти мне на ухо. – Три, два…
– Один! – подхватила я.
«А-а-а-а-а-а!!!» – восторженно закричали мы оба, когда наши сотканные из света тела перелетали глубокую, узкую, холодом тянущую на дно пропасть.
Это было незабываемо! Такой полёт!
У меня перехватило дыхание, а сердце, кажется, и вовсе остановилось. И сами невероятные ощущения, и радость оттого, что я могу разделить их с Берти, и ликование той вечной частицы меня, которая представляет всё со стороны, рисуя происходящее, как художник, и описывая, как поэт, – всё это вызывало чистую эйфорию…
И вот мы приземлились на уже знакомом утёсе.
Какое-то время мы с горящими глазами просто стояли, не решаясь шевельнуться, друг напротив друг друга.
– Я не хочу забывать это никогда-никогда, – наконец выдохнула я, глядя то на свои полупрозрачные руки, то на такого же эфемерного Голден-Халлу.
– Я тоже, Тинави, – он счастливо улыбнулся. – Я тоже.
Я присела на корточки и указала на серебристую капельку на траве. Потом – ещё на одну, поблёскивающую поодаль. Если смотреть издалека, становилось ясно, что они выстраиваются в цепочку, пусть и редкую.
– Я тогда обратила вниманиё на эти следы, но не поняла, что это, – объяснила я. – А когда Оэло сказал про магических животных, меня осенило. Как-то раз единорог, принадлежащий принцу Лиссаю, в отчаянном желании полакомиться ежевикой самоотверженно попёр к ней прямо сквозь колючие заросли и закономерно ободрался до крови. Так вот это – кровь единорога!
Берти, подхвативший одну каплю на палец и как раз с любопытством лизнувший её, поперхнулся.
– То есть ты предполагаешь, что госпожа Соома помогает раненому единорогу вместо того, чтобы возвращаться домой? – Голден-Халла догадливо кивнул и повернулся в сторону обрыва.
– Здесь кто угодно может навернуться, – вслух стала развивать мысль я. – А уж животное, которое, скажем, испугалось незнакомой леди, идущей к нему с кожаным мешочком наперевес, – тем более. В терновой роще неподалёку как раз виднелись следы того, что кто-то крупный проскакал сквозь неё сломя голову… Единорог наверняка уже был на взводе к моменту появления Соомы: магические животные остро чувствуют любые изменения унни, и такая штука, как прилетевший не пойми откуда Овердил, наверняка вызвала у него беспокойство. И вид деловой Соомы, пусть она и не желала единорогу зла, заставил его метнуться прочь, не разбирая дороги. Сквозь терновые заросли, где он поранился, потом сквозь долину, прямиком по утёсу и – бамс. Вниз. Возможно, он увидел краешек туманной полосы и хотел спрятаться в ней, не зная, что дальше – обрыв.
– Похоже на правду, ведь дикие единороги в большинстве своём очень осторожны, – кивнул Берти. – Такова их генетическая память. Помню, когда я учился на правовом факультете, мы проходили историю борьбы с браконьерами… Так вот, около тысячи лет назад «единорожье» браконьерство шло первым по распространению и жестокости, и именно поэтому сейчас единорогов так мало. Их просто перебили. Немудрено, что потомки оставшихся такие пугливые: впитали осторожность с молоком матери.
Мы подошли к обрыву и, помахав руками, чтобы разогнать туман, стали прицельно всматриваться в подножие склона.
– Я вижу их! – вскоре воскликнул Голден-Халла. – Давай за мной!
И уже привычными невесомыми прыжками мы стали спускаться в снежную долину.
В своём временном бестелесном состоянии я совсем не чувствовала холода – в отличие от госпожи Соомы. Жительница Овердила, сейчас выглядящая как нормальная женщина из плоти и крови, одетая в удобную короткую мантию и штаны, обнимала лежащего на боку единорога, и её нехило колотило, а кончики пальцев и носа совсем покраснели, замёрзнув.
И одежда, и волосы Соомы были белыми – как и единорог, как и снег кругом. Неудивительно, что прежде мы их не заметили.
Увидев нас, жительница Города Бликов недоумённо вскинула голову и, сначала вскрикнув от удивления, потом быстро и сурово заговорила, указывая то на передние ноги грустного, но смирного единорога, укутанные дымкой волшебства, то на заднюю – окровавленную. Наши с Берти лица вытянулись: мы не понимали речь Соомы.
О, прах. Видимо, тогда как мы сейчас говорили на языке Овердила, она использовала норшвайнский. И разница наших состояний не позволяла нам толком понимать друг друга.
– Ничего, думаю, ситуация и так ясна! – отмахнулся Берти. – Использовать пыльцу рано: став плотными, мы с тобой не сможем забраться вверх по утёсу, а эфемерная Соома не сможет как следует удерживать единорога… А ей нужно будет это сделать. Потому что я, конечно, не эксперт в лечебной магии, но попросту срастить пару костей этому парню могу.
Слово «попросту» в отношении исцеления переломов напрягло меня. Слишком хорошо я помнила из собственного опыта, как печально живётся, если знахарь сделал что-то не так.
– Погоди, Голден-Халла! Дай я тоже посмотрю.
В итоге мы втроём с Соомой ощупали ногу единорога. Он приподнял голову. Его ресницы трепетали, пока он пристально следил за нашими действиями, но терпел. Сердце от страха у него билось так, что было, кажется, слышно за милю. Вот трусишка! Я сгоняла на утёс за календулой и корнем окопника, которые знахари используют для усиления действия заживляющих кости заклинаний, Соома крепко прижала единорога к снегу, и Берти в конце концов успешно срастил его сломанную ногу.
Животное тотчас вскочило, явив недюжинную силу и буквально раскидав нас по сторонам, и, не успели мы моргнуть, как единорог уже умчался прочь по снежной долине.
– А вы успели собрать пыльцу? – обратилась я к Сооме, демонстрируя ей наш с Берти мешочек.
Жительница Города Бликов кивнула и вытащила из-за ближайшей скалы свой трофей – в несколько раз больше по размеру. Интересно, каким образом Соома её добывала из этого несчастного единорога? Впрочем, он явно оставался в полной комплектации, а Соома проявила себя как защитница животных, поэтому едва ли добыча пыльцы принесла волшебному животному какой-то вред.
Берти похлопал себя по одеянию, затем посмотрел на свои пустые запястья.
– Моему новому облику не досталось часов, – цокнул языком он. – И у тебя я их тоже не вижу. Однако что-то мне подсказывает, что нам стоит поторопиться, если мы хотим успеть вернуться в Город Бликов. Соома, позвольте, я сделаю кое-что – знаю, вы можете сами, но мне так хочется попробовать!..
И он высыпал немного сиреневой пыльцы себе на ладонь, а потом резко дунул в сторону охотницы. Пыль взвилась мерцающим облаком, а когда развеялась, перед нами стояла характерная, по-овердильски полупрозрачная фигура. Облачённая в малиновое платье, как у стража Оэло, Соома тем не менее разительно отличалась от племянника. Резкая, жёсткая, явно повидавшая всякое на своём веку – не нежная орхидея, а вполне себе плотоядная мухоловка.
– Благодарю, что помогли. – Соома низко поклонилась, прижав руки ко лбу. – Когда единорог упал, мне удалось исцелить передние ноги, но на заднюю уже не хватало магического резерва: жителям Овердила нелегко даётся колдовство в Земле Дракона. Я не могла бросить животное, хотя и помочь не удавалось. Проклятое чувство долга!.. В иные моменты только портит жизнь и тебе, и окружающим. Дома я непременно накажу себя за эту ошибку. А сейчас – поспешим.
И, не особо-то ожидая от нас ответа, она в несколько прыжков взлетела по скале и бросилась в сторону небесной лестницы.
Какая энергичная дама, с ума сойти!
– Тётушка, вы вернулись! – Оэло суматошно выбежал нам навстречу и тотчас получил нехилую оплеуху.
– Ликом Луны окаянный неумеха, ты почему выходишь за врата города?! – рявкнула охотница так, что даже мы с Берти вздрогнули. – Тюрбан поправь. Спину прямее. Гостям поклонись, позорище! – Соома тыкала пальцем то в голову, то в лопатки насупившегося племянника, и мне подумалось: а чего он, спрашивается, так просил её вернуть-то?
Меж тем к нам подошёл сам седовласый Магистр. Неизвестно, услышал ли он гневные крики охотницы или на воротах стояла сигнализация, но явился овердилец как нельзя более вовремя.
Пользуясь тем, что тётушка отвлеклась на беседу с высоким начальством, Оэло подскочил ко мне, как зайчишка, и всунул в руку имаграф. «Не комментируйте это вслух, госпожа! – так и читалось в его взгляде. – Не то мне конец».
И я вдруг подумала, что они с Соомой напоминают мне Полынь и Тишь в какие-то давние, подёрнутые плёнкой забвения времена, насколько я могу их себе представить-нафантазировать.
И ещё я подумала, что в мире ужасно много людей, которые прячут заботу за жёсткостью и гневом. По моим ощущениям, их куда больше, чем тех, кто, наоборот, на словах корректен и добр, но в критических ситуациях исчезает в кустах. В целом это хорошо: такая пропорция куда лучше, чем обратная! Но что же с нами со всеми не так, в каких условиях мы растём, что «изображаю, что ненавижу, но забочусь» становится такой распространённой тактикой? Более того, вызывает симпатию, как признак своеобразного благородства. Во всяком случае, у меня.