Мои щеки и кончики ушей пылали.
Помнится, знахарка Кайла предсказывала, что встреча с Берти сильно повлияет на меня. Да и предчувствие в хижине Голата говорило о том же. Сейчас я не могла объяснить, что именно изменилось во мне за это путешествие, но чувствовала, как в душе открылась какая-то запертая прежде дверца, и знала, что это – очень ценный дар, за который была бесконечно благодарна. В первую очередь ему – Голден-Халле. Но не только. Также Моргану, Силграсу, Хеголе, всей истории Долины Колокольчиков, сотканной из призраков прошлого, звучащих под луной признаний и тихих молитв о храбрости, нужной, чтобы совершать чудеса…
Моё сердце вновь сжалось.
Какое-то время мы с Берти молчали, кажется, думая примерно об одном и том же.
Затем Голден-Халла кашлянул, будто возвращаясь в реальность. Он нежно провёл пальцем по моим губам, потом своим пафосным жестом убрал со лба назад волосы и сразу же задорно улыбнулся, переходя на привычную нам дружескую манеру общения:
– Ну вот, так гораздо лучше! Теперь, когда ты вернёшься домой, у тебя останутся и такие воспоминания тоже. Не только дурдом с погодой, катание на санях и битвы с чудовищами, но и что-то более… – он вскинул брови, – волнующее.
– Битвы с чудовищами меня тоже ой-ой-ой как волнуют, – призналась я, тоже встрепенувшись и теперь сладко потягиваясь. – До дрожи.
– Вот ты поганка, – укорил Берти. – Не такого ответа я ждал!..
И у него было столь восхитительно осуждающее лицо в этот момент, что я рассмеялась. А он рассмеялся в ответ.
И вот мы, прижавшись друг к другу, уже хохотали в голос, долго и громко, как два очень опасных психа.
– Тинави, ты прекрасна, – утирая выступившие от смеха слёзы, сказал Берти.
– А ты волшебен и невероятен. Мы договорились, что произошедшее – секрет, но, прости, я всё же расскажу об этом Кадии. Иначе меня разорвёт.
– Кадии – ладно, Кадии – можно… – одобрил Берти. – А вот я Моргану, наверное, не скажу. Ну разве что в какой-нибудь особенно скучный день и не забыв перед этим оформить страховку. Он назовёт нас с тобой развратниками. И отлучит нас от своего дома.
– О да. И не поленится приехать на аудиенцию к Ноа де Винтвервиллю, чтобы пожаловаться, и тот авторитетно подтвердит: «Да, это грешно».
– «Грешно, грешно, грешно!»
И мы опять начали непотребно ржать. Боги, да мы просто на голову поехавшие два сапога пара.
И когда я уже хотела сказать Берти: знаешь, а хорошо, что наше приключение прошло в относительно безлюдных и ёмких энергически горах, ведь столицу вроде Шолоха или Саусборна мы своей совместной кипучей энергией просто развалили бы, вдруг случилось две вещи подряд.
Сначала мимо приоткрытого окна в сторону Избы-У-Колодца с дикой скоростью пролетел наш старый добрый снуи. Я не успела разглядеть его лицо, но он пищал так громко и взволнованно, что ничего хорошего это значить не могло.
А вслед за этим по всей Долине Колокольчиков раздалась череда взрывов. Мы с Берти ошарашенно переглянулись.
Прах.
41. Тем временем другие двое
Привязанности – это величайшая в мире радость и в то же время обещание горя. Что страшнее: испытать горе или не познать радости?
Близилась ночь. Фиона возвращалась к далёкому пику Совермор. Её конь мчался сквозь сумрачный мёртвый лес: в зоне, которую сейчас пересекала альва, царила поздняя осень. Ни души, ни движения – лишь измученный хруст опавших листьев под копытами вороного скакуна. Холодало. Облачка пара вырывались изо рта Фионы.
Госпожа фон Сортерберг была глубоко погружена в свои мысли, когда вдруг нечто странное заставило её встрепенуться и, непонимающе нахмурившись, натянуть поводья.
– Умрёт, умрёт, Силграс скоро умрёт; его сладкие белые косточки мы разберём на амулеты, из волос свяжем браслеты… – многоголосое жадное бормотание исходило, казалось, от самих деревьев.
Что за ерунда?
Фиона ещё сильнее свела соболиные брови и заозиралась.
– Чучело Силля поставим на главной площади для всего народа, его глазами украсим входные ворота… – исступлённо продолжали твердить голоса.
Ледяная леди наконец увидела тварей, издающих эти звуки.
Существа, похожие на уродливых младенцев с когтями и рогами, ползали по стволу и ветвям сухого граба. Их глаза, затянутые бельмами, щурились от удовольствия, пока они придумывали всё новые и новые развлечения с мёртвым Силграсом.
Приспешники Лешего. Не самые опасные, но, безусловно, одни из самых отвратительных.
Содрогнувшись от омерзения, Фиона хотела поехать дальше – ненависть Лешего к Силлю ни для кого не была секретом, но… Жуткие младенцы пребывали в каком-то слишком уж возбуждённом состоянии. Они ликовали. Их гнилые зубы обнажались в улыбках, некоторые из них с восторгом выковыривали из древесной коры жучков и тянули в рот, другие облизывались и обсасывали сухие ветки.
– Умрёт, умрёт, Силграс скоро умрёт: до следующего утра ни за что не доживёт; чащобная смерть и повелитель рек от него очистят землю навек…
Фиона поколебалась ещё мгновение.
Затем подвела коня к дереву с тварями. Они, увлечённые своими фантазиями, не обращали на неё внимания до тех пор, пока она властно не спросила:
– То, о чём вы поёте – правда? Леший придёт за Силлем сегодня?
Младенцы расхихикались, заметив её, один потянул грязные ручки к фон Сортерберг, и она отшатнулась.
– Придёт, придёт, хозяин придёт; едва полночь пробьёт – он голову Силграсу оторвёт… – доложил один из них. А второй подхватил:
– Не дождётся Силграс полной луны, не снимет с деревни чары свои…
– Из кожи его мы сошьём сапоги, искупаемся в альва крови…
Фиона слушала их алчный шёпот, и сердце её отчаянно билось.
Так они нападут сегодня.
Она давно подозревала, что Леший и Найох захотят отомстить Авалати. На прошлой неделе возле Долины Колокольчиков она видела шпиона – кособокую зверюгу, трусящую по снежному полю. Но альвы тем и отличались от людей, что у них всё было очень медленно. Они медленно принимали решения, медленно действовали – вечность расхолаживает.
Единственным из них, кто вёл счёт годам, был как раз таки Силль. Фиона переняла у него эту привычку, но всё же, бывало, не ощущала, как проходило пять, семь, пятнадцать лет… Годы летели один за другим, кружащиеся, словно её придворные в стремительном танце: каждая пара похожа на предыдущую, и, если не всматриваться, не увидишь различий между ними.
Поэтому, пусть ледяная леди и догадывалась о планах Найоха и Лешего в отношении Силграса, она не ожидала, что хозяева яшмовой и селенитовой звёзд начнут воплощать их так быстро.
Камень окаянный. Она не думала, что придётся брать альвов в расчёт раньше следующего месяца.
Поэтому, когда случай столкнул Фиону с помощниками Силграса, она просто попросила их поторопиться и успеть до полнолуния. И, ей-небо, если Сортерберг хоть немного разбирается в людях, они вняли этой просьбе-предостережению. У них были добрые глаза: у всех троих, даже у беленького. Возвращаясь на пик Совермор, Фиона убеждала себя, что всё в порядке – насколько это вообще возможно, когда твой друг собирается умереть…
Надо сказать, что в последние месяцы она буквально била себя по рукам, чтобы удержаться от соблазна вмешаться: это его выбор. Его право. Каждый из нас сам создаёт свою судьбу. И даже проблемы с Лешим и Найохом – последствия его решений, пусть он и не хочет о них вспоминать.
Но одно дело позволить Силлю пожертвовать жизнью ради обретённого некогда дома (всякий альв втайне мечтает о доме), и другое – остаться в стороне, узнав, что его собираются убить.
Однако… придворные Фионы не умеют воевать. Их стихия – летящие шелка и роскошные балы, вино из ежевики и последних лучей заката, струнная музыка и сердца, добровольно врученные вечности. Сама Сортерберг в жизни не держала в руках оружие. Ледяная леди должна в первую очередь заботиться о своём дворе: укрыть его, чтобы, если ритуал Силля пойдёт не по плану, новый Катаклизм не развеял её слуг по ветру…
Но Силль был её единственным настоящим другом. Каждый из череды Силлей, даже последний, пусть он этого и не понимал, пусть проведённые ими вместе минуты можно было сосчитать по пальцам, а душевности в нём было примерно как у головешки.
– Скальная ж ты погремушка… – простонала Фиона, понимая, что делает выбор, о котором потом может пожалеть. Она не ссорилась с другими альвами. Она никогда не рисковала своим двором, за который несла ответственность и которому другие могут причинить вред, если она встанет им поперёк дороги.
И всё же…
– Силграс умрёт, умрёт! – захлебывались восторгом младенцы.
– Не сегодня. – Фон Сортерберг резко развернула коня и направила его в сторону Долины Колокольчиков.
Несмотря на совет этого прохиндея Берти, Морган всё-таки пересёк погодный разлом и теперь мрачно бродил по снежной пустоши, оставляя за собой длинную цепочку следов.
За последние несколько часов он успел на собственном опыте убедиться, что скрывающие деревню чары работают превосходно. Бесясь от собственного бессилия, Морган скрипел зубами настолько яростно, что в какой-то момент задумался: а не сотрёт ли он их такими темпами? До ближайшего дантиста от его дома ехать дней десять: стоит всё-таки поберечься.
Призвав всю свою силу воли, Гарвус расслабил челюсти.
Морган твёрдо пообещал себе, что, едва Берти явится для разговора, он уложит его на лопатки и, отобрав у рыжей бестолочи ключ, ворвётся в Долину. Разыщет там Страждущую – и увезёт её прочь, что бы она сама ни думала на этот счёт.
Не то чтобы Морган мечтал стать каким-то чокнутым похитителем, но другого варианта обеспечить этим двоим безопасность он не видел. В прошлом он слишком часто обжигался о неумолимое правило жизни, гласящее: «За всё надо платить». И догадывался, что если за проклятие Долины не ответят заварившие эту кашу, то, вероятно, ответит кто-то из их горе-спасителей.