Потому что нам, возможно, придется пойти на компромисс.
Взрывная волна горячей, страшной ярости заставила Макнея поморщиться. Несогласие Бартона было сок шительно категоричным.
Макней повертел свой бокал, глядя, как на его стенках собираются капельки влаги.
Но параноиды расширяют сферу влияния.
Так найдите способ лишить их этой возможности!
Мы пытаемся. Такого способа нет.
Узнайте их секретную длину волны.
Мозг Макнея окутал туман. Бартон мысленно отвернулся Но он все же уловил обрывок какой-то мысли и изо всех сил старался не задавать мучивший его вопрос.
— Пока нет, Дэйв, — сказал Макней вслух. — Я даже не должен об этом думать. Ты же знаешь.
Бартон кивнул. Он тоже понимал, как опасно строить планы заранее. Невозможно было воздвигнуть никакого эффективного заслона против зондирования параноидов.
Не убивай Коллахена, — взмолился Макней. Позволь действовать мне.
Бартон неохотно согласился.
Оно приближается. Сейчас.
Его более дисциплинированный ум, привыкший обнаруживать излучения, свидетельствующие об интеллекте, уловил вдалеке отдельные фрагменты мыслей. Макней вздохнул, поставил свой бокал и потер лоб.
Бартон подумал: Этот лиска с Бродячими Псами. Можно привезти его сюда, если понадобится?
Разумеется.
Тут их сознаний коснулась чужая мысль — уверенная, сильная, спокойная. Бартон тревожно пошевелился. Макней послал наружу ответ.
Минуту спустя Сергей Коллахен, выйдя из подъемника, стоял перед ними, с осторожностью разглядывал натуралиста. Это был стройный блондин с мягкими чертами лица; волосы его парика были такие длинные и густые, что напоминали гриву. Парики такого нестандартного типа параноиды носили только из жеманства — да еще из-за своей врожденной неприспособленности.
Он не выглядел опасным, но у Макнея возникло такое чувство, как будто в комнате оказался дикий зверь. Что там символизировал лев в средние века? Плотский грех? Точнее он не мог вспомнить. В голове Бартона появилась аналогичная — словно эхо — мысль:
Плотоядное животное, которое надо бы зарезать!
— Добрый день, — сказал Коллахен, и, поскольку он заговорил вслух, Макней понял, что он, как и любой параноид, относится к ним, нормальным лыскам, как к низшим существам, со снисходительным презрением. Для параноидов это было весьма обычно.
Макней встал; Бартон нет.
— Не присядете ли?
— Конечно. — Коллахен опустился в кресло. — Вы — Макней. О Бартоне я слышал.
— Уж наверное, слышал, — произнес Бартон вкрадчивым тоном. Макней поспешно разлил выпивку. Бартон к своему бокалу не притронулся.
Несмотря на тишину, в комнате звучало что-то, напоминавшее звук в четвертом измерении. Никто не пробовал установить прямой телепатический контакт; однако ни один лыска не бывает в полной ментальной тишине — разве что в стратосфере. Подобно чуть слышной, далекой музыке, интроспективные мысли, как токкаты и фуги, смутно прорываются наружу. Мысленный ритм одного человека спонтанно подстраивается под ритм другого — так шагают солдаты, привыкшие держать шаг. Коллахен, правда, шагал не в ногу, и атмосфера, казалось, вибрирует от легкого диссонанса.
Их гостя переполняла огромная самоуверенность. Параноиды редко испытывали те сомнения, что время от времени вызывали у нормальных телепатов неотвязный, неизбежный вопрос: аномалия или истинная мутация? Хотя со времени Взрыва сменилось несколько поколений, рано еще было что-то утверждать. Биологи проводили исследования, но проверить выводы экспериментально не могли, поскольку у животных выработать телепатическую функцию было невозможно. Лишь специализированный коллоид человеческого мозга обладал этой скрытой способностью, даром, который по-прежнему оставался загадкой.
К настоящему времени ситуация стала понемногу проясняться. С самого начала существовало три различных типа мутантов; это признали лишь после того, как хаос, возникший после Взрыва, прошел, уступив место децентрализации. Итак, были психически нормальные лыски — к ним принадлежали Макней и Бартон. Но плодовитое космическое чрево произвело на свет также чудовищное потомство — это были существа с ужасающей патологией, появившиеся из пронизанной радиацией зародышевой плазмы, — двухголовые сросшиеся близнецы, циклопы, сиамские уроды. Надежду вселяло лишь то, что появление подобных чудовищ почти полностью прекратилось.
Между нормальными лысками и сумасшедшими телепатами находился мутационный вариант — параноиды с их навязчивой идеей превосходства. Вначале параноиды отказывались носить парики, и, если бы угрозу разглядели тогда, их уничтожение не составило бы труда. Теперь сделать это было сложно, они стали гораздо хитрее. По большей части параноида невозможно стало отличить от здорового лыски. Они научились хорошо маскироваться и находились в безопасности; лишь отдельные их промахи давали время от времени Бартону и его охотникам возможность пустить в ход кинжалы, висевшие на поясе каждого мужчины.
Война, по необходимости совершенно секретная, подпольная, велась в мире, ничего не знающем о смертельной битве, происходящей во тьме. Ни один из нетелепатов даже не подозревал ни о чем. Но все лыски знали об этом.
Знал об этом и Макней, и сердце его сжималось от чувства огромной ответственности. Обожествление собственной расы, отождествление себя, своей семьи и друзей со всеми телепатами — это была часть платы лысок за свое выживание. Сюда, однако, не входили параноиды — хищники, угрожающие безопасности живущих на земле лысок.
Наблюдая за Коллахеном, Макней подумал о том, чувствовал ли тот когда-нибудь неуверенность в себе. Вероятно, нет. Чувство неполноценности заставляло параноидов боготворить свою группу. Девизом этих самовлюбленных людей было: ми сверхлюди! Все остальные виды существ — низшие.
Они не были сверхлюдьми. Но недооценивать их было бы серьезной ошибкой, параноиды безжалостны, умны и сильны. Хотя, может быть, и не так сильны, как считают они сами. Лев может без труда загрызть дикую свинью, но стадо свиней вполне может убить льва.
— Если сможет его найти, — сказал с улыбкой Коллахен.
Макней поморщился.
— Даже лев оставляет следы. Вы не можете до бесконечности делать свои делишки так, чтобы люди ничего не заподозрили. Неужели не ясно?
Коллахен мысленно выразил презрение.
— Они не телепаты. И даже если бы ими были, у нас есть Способность. А с ней даже вы ничего не можете поделать.
— Тем не менее мы можем читать ваши мысли, — вставил Бартон. — И это уже помогло нам разрушить некоторые ваши планы.
— Случайности, — сказал Коллахен, махнув рукой. — Они никак не отражаются на долгосрочной программе. К тому же вы можете читать только то, что выше порога сознательного восприятия. Мы думаем и о других вещах, не только о завоевании. И едва мы готовы сделать очередной шаг, мы делаем его как можно быстрее, чтобы свести до минимума опасность прочтения деталей каким-нибудь предателем.
— Значит, мы теперь предатели, — сказал Бартон.
Коллахен посмотрел на него.
— Вы предаете судьбу нашей расы. Мы разберемся с вами после завоевания.
— А что, — спросил Макней, — будут тем временем делать люди?
— Умирать, — ответил Коллахен.
Макней потер лоб.
— Вы слепы. Если лыска убьет хоть одного человека и об этом станет известно, начнутся неприятности. Но это еще может сойти с рук. Если же произойдут две-три таких смерти, у людей появятся вопросы разные и разные предположения. Лысок не линчуют уже много лет, но стоит какому-нибудь умному парню сообразить, что происходит, будет разработана программа уничтожения всех лысок на земле. Не — забывайте, что нас легко опознать. — Он потрогал свой парик.
— Этого не случится.
— Вы недооцениваете людей. Всегда недооценивали.
— Нет, — сказал Коллахен, — это не так. А вот вы всегда недооценивали нас. Вы не знаете даже собственных возможностей.
— Люди не становятся сверхлюдьми благодаря развитию телепатических способностей.
— А мы думаем, становятся.
— Ну ладно, — сказал Макней, — тут нам не договориться. Возможно, мы сможем договориться по другим вопросам.
Бартон что-то сердито буркнул. Коллахен взглянул на него.
— Вы говорите, что понимаете наш план. Если так, то вам должно быть ясно, что нам нельзя помешать. У людей, которых вы так боитесь, только два козыря: численность и техника. Если разрушить технику, мы сможем централизоваться, а это все, что нам требуется. Сейчас, конечно, мы не можем этого сделать из-за атомных бомб. Как только мы соберемся в группу и заявим о себе — бах! Так что..
— Взрыв был последней войной, — сказал Макней. — должен быть последней. Планета не выдержит еще одной.
— Планета выдержит. Мы тоже. А вот люди — нет.
— В Галилео нет секретного оружия, — сказал Бартон.
— А, так вы проверили и эти слухи? — Коллахен ухмыльнулся. — Однако очень многие начинают думать, что Галилео становится опасным городком. Не за горами тот день, когда Модок или Сьерра снесут яичко прямо на Галилео. И мы тут будем ни при чем. Бомбить будут люди, а не лыски.
— Кто пустил этот слух? — спросил Бартон.
— Будут и еще, будет много слухов. Мы посеем недоверие между городами — долгосрочная программа продуманной диверсии. И закончится это еще одним Взрывом. Тот факт, что люди верят всякой ерунде, доказывает, что они, по сути своей, неспособны править. Такое не может случиться в мире лысок.
— Новая война, — сказал Макней, — приведет к развалу коммуникационных систем. Это, конечно, вам на руку. Старый закон разрушения и гибели. До тех пор, пока радио, телевидение, вертолетный и скоростной самолетный транспорт связывают людей, они остаются, некоторым образом, централизованными.
— Верно мыслите, — сказал Коллахен. — Когда человечество окажется в худшем, более уязвимом положении, централизоваться сможем мы, вот тогда и выйдем на сцену. По-настоящему творческих технических умов, знаете ли, не так уж много. Мы их уничтожаем с большой осторожностью. И нам это удается, потому что мы можем мысленно объединиться, благодаря Способности, и остаемся неуязвимы физически.